Музыкальная шкатулка Анны Монс - Екатерина Лесина

— Что случилось? — Лефорт прислал за Анной экипаж и встречал ее лично. И пусть стараниями матушки Анна более не походила на утопленницу, но Франца было непросто провести.

— Сны дурные, — честно ответила Анна. — Всю ночь маялась.

— Случается.

Он не стал ей выговаривать и упрекать, просто подал руку. И в ней Анна увидела опору. Быть может, она обманывается, но так хочется верить, что среди всех людей, ее окружающих, у Анны имеется друг!

Дом Лефорта был огромен и богат. Анна впервые оказалась в подобном месте и, признаться, растерялась немного, а когда растерянность ее прошла, исчезли и ночные страхи. Она с удовольствием глядела на деревянные шпалеры, на изысканной красоты мебель, на чудеснейшие картины, она отражалась в огромных зеркалах, верно, доставленных из самой Венеции.

— У тебя будет дом краше моего, — поспешил заверить Лефорт, которому приятно было подобное внимание. — И ты заслуживаешь его — всецело.

И он верил в Анну. Пожалуй, из всех людей, включая родных, именно Лефорта она более всего страшилась подвести.

— Улыбнись, милая, ты очаровательна, когда улыбаешься.

Величие бальной залы заставило сердечко Анны затрепетать. Выходит, почти сбылась та, полузабытая уже детская мечта! Вот он, чудесный дворец для подросшей принцессы. Сотни и сотни самых лучших восковых свечей разгоняли полумрак, изгоняя саму ночь за ограду из темных окон. Мрамор и золото… золото и мрамор… цветы в огромных напольных вазах. И ленты, которыми украшали стены. Вновь зеркала, и в них отражается Анна. Ей нравится смотреть на себя — такую…

— Ты красавица, — спешит уверить ее Лефорт, ведя девушку по бальной зале.

И гости останавливаются, смотрят на Анну.

В какой-то миг, верно, от небывалой духоты, голова у нее начинает кружиться, и Анна проваливается в некое немое забытье. Она осознает, где находится, но теперь вместо людей в роскошнейших нарядах ее вновь окружают тени. И тянут к ней руки, нашептывая:

— Дай…

Она очнулась и увидела, что Лефорт исчез, а вместо него перед Анной, разглядывая ее еще пристальнее, нежели прежде, стоит царь.

Анна поспешила присесть в реверансе, чувствуя, как вспыхивают ее щеки под его взглядом.

Что говорить?

Что делать?

Впору бежать… куда? Анна не знала, но — прочь, прочь из этого места, от этих людей, которые, быть может, и не люди вовсе! От судьбы, что приготовили для Анны, ее не спросив.

Вместо этого она подала царю руку, позволяя ему увлечь себя на танец. Он молчал, и Анна тоже не спешила заводить беседу. Признаться, танцевал он неловко, чересчур уж порывист был, оттого и движения выходили у него дергаными, судорожными какими-то. И Петр, зная об этой своей особенности, смущался, бледнел, губы его сжимались в узкую линию.

— Здесь очень душно, — сказала Анна, глядя на него, такого высокого, долговязого, снизу вверх. — Быть может, вы не откажетесь проводить меня в сад?

Он не отказался, и в саду, прохлада которого обняла Анну, словно успокаивая ее, Петр попросил:

— Расскажи о себе.

Зачем ему знать?

Чем может быть интересна царю дочь простого, не слишком-то удачливого виноторговца?

Однако, удивляясь самой себе, Анна стала рассказывать. О том, как повстречались ее родители и как дела у отца пошли неудачно, поскольку торговцем он был не самым лучшим, да и ладить с людьми никогда не умел… О рассказах про чудесную страну, где каждый, кто не будет лениться, станет богат, будто древний Крез… про переезд и устройство на Немецкой слободе… про отцовскую удачу, что обернулась для него гибелью… про долги и матушкино горе…

Слова лились сами собой. Анна не лгала, не приукрашивала ничего, просто говорила, как оно есть, а царь слушал так внимательно, что уже одно это примиряло ее с его присутствием.

— И как тебе тут живется? — спросил он, когда Анна замолчала. Оказывается, они уже изрядно отошли от дома, который виднелся вдали, манил их желтыми пятнами окон.

— Странно…

В темноте Анна не видела лица своего спутника, что придавало ей смелости.

— Здесь все… чужое. Порою я чувствую, что должна была родиться не здесь.

— Расскажи еще.

— О чем?

— О чем-нибудь…

И Анна говорила. Про местные зимы, которые так холодны, а люди будто холода и не замечают, видя в морозах лишь повод для веселья. Про странные забавы. Про порядки, во многом ей непонятные. Про нищих и калек, что стекаются в Москву со всей земли. Про купцов, которые ведут дела нечестно, норовя обмануть, обсчитать, пусть это и лишает их дальнейшей выгоды…

— А у вас как? — Царь остановился и развернулся к дому.

— У нас… у нас важна репутация. Если человек честный, то многие захотят иметь с ним дело, отчего торговле его будет большая польза. А обманет он раз… или другой… или третий, так все равно станет об этом известно. И кто захочет иметь дело с таким человеком? Он разорится…

Потом почему-то речь зашла об отце Анны и его неудачах… и еще о каких-то вещах, совсем не о тех, о которых полагалось бы беседовать с женщиной. Но Петр задавал вопросы, и у Анны как-то легко это получалось — находить ответы. Он же и сам, увлеченный беседой, понемногу говорил о себе, правда, нехотя, с опаской, то и дело поглядывая на Анну.

И удивительное дело, она, прежде боявшаяся Петра, теперь получала удовольствие от разговора с ним. Он больше не виделся ей ни диким, ни безумным, но напротив, был спокоен и внимателен, так, как доселе был внимателен к Анне только Лефорт.

Она даже сожалела, когда эта беседа прервалась, пусть и не по вине Анны.

Вдруг раздались голоса, веселые, пьяные, и небо разорвали вспышки фейерверка. Желтые отблески небесного огня меняли лицо Петра, и он казался Анне то чудовищем, то, напротив, человеком удивительной красоты. И когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, Анна потянулась ему навстречу…

С этого дня жизнь ее вновь переменилась.

Эллочка позвонила Ксюше сама и в гости напросилась, хотя прежде никогда не изъявляла желания навестить Ксюшу. Она вообще старалась держаться наособицу, здраво решив, что в женском коллективе излишняя близость — скорее во вред. А тут вдруг…

— Странно это, — сказала Ксюша Хайду, и тот шевельнул обрубком хвоста, соглашаясь с хозяйкой.

Эллочка принесла мартини, пирожные с кремом из кондитерской — она и сама иных не признавала — и тяжелый темно-зеленый виноград.

— Машка целый ящик достала, — Эллочка иногда снисходила до пояснений. — Какая зверюга…

Хайд, оценив гостью, вернулся на лежак.

— Тебе чай или кофе?

— Мне все равно. Я по делу.

Количество странностей возрастало. Ну какие у Эллочки к Ксюше дела? Нет, по работе им случалось пересекаться, но чтобы вот здесь… и сегодня…

— Проходи в гостиную…

Почему-то это показалось немыслимым — принимать гостью в кухне, хотя именно там и принимались все прежние Ксюшины гости, включая Игната. Эллочка приглашением воспользовалась.

— Забавно тут у тебя… никогда не думала, — она обошла комнату, разглядывая и дедушкины табакерки, и стеклянных кошечек, уцелевших после погрома, и папины венецианские маски… — Одна живешь?

— С Хайдом, — Ксюша вдруг почувствовала себя крайне неуютно.

— Это в смысле…

Острый Эллочкин коготок указал на собаку.

— Да.

— Мужика тебе надо, а не кобеля. — Эллочка опустилась в кресло и провела тем же коготком по велюровой обивке, оставляя на ней темный след. — Нормального такого мужика… сколько тебе лет?

— Двадцать три.

Ксюша знала, что выглядит намного моложе и что это — из-за ее несерьезного отношения к своему внешнему виду. Иногда она испытывала душевный порыв сменить имидж, но, как правило, побеждала лень.

— Видишь, — сказала Эллочка с легким укором. — Тебе двадцать три, и стыдно вести себя так, словно тебе шестнадцать!

Стыдно Ксюше не было. Скорее возникал закономерный вопрос: отчего вдруг Эллочку так взволновал Ксюшин возраст и, уж тем паче, ее внешний вид?

— Мы с Викторией говорили на этот счет. — Эллочка разглядывала ногти и хмурилась, словно заметила некое несовершенство. — И решили, что тебе следует присмотреться к Игнату.

Ксюша открыла рот — и закрыла.

— Я… пойду чайник поставлю.

Ей разрешили.

Но по ее возвращении Эллочка продолжила как ни в чем не бывало: