Репетиции - Владимир Шаров

Потом он снова смягчился и стал простодушно объяснять Сертану, зачем ему это надо: «Царь очень любит божественное, но любит и мирские удовольствия, особенно театр. Пускай он думает, что это и есть театр — от такого редкого зрелища он не сможет отказаться, не утерпит и обязательно приедет. Все будет идти много дней. Мы с ним часто будем одни, Господь вразумит его, и он прогонит всех, кто восстановил его против меня. Господь должен примирить нас. Пока между нами нет согласия, добра никому не будет», — последние слова он произнес тихо, больше для себя, и, кончая беседу, протянул Сертану руку. Сертан поцеловал ее и вышел.

Разговор этот имел продолжение. Никона интересовали мельчайшие детали мистерий, и Сертан подробно рассказывал ему, как выглядит сцена, как изображаются рай, чистилище и ад, земная жизнь и вознесение Христа, кто играет в этих мистериях — профессиональные актеры или нет, где играют — в церквах или на площадях. Особенно занимала Никона постановка чудес: звезда, ведущая волхвов, пять хлебов, которыми Христос накормил тысячи людей, хождение по морю. Если погода была плохая, они беседовали в келье Никона, обычно же — гуляя окрестностями монастыря. Никон показывал Сертану, где что будет построено, где какой храм, служба, мастерская — все еще было лишь намечено, но дело шло быстро и без перерыва.

Никон работал наравне с другими как обыкновенный черный монах. Это подстегивало остальных и много помогало стройке. Все же, несмотря на такое усердие, было непонятно, как хотя бы и вчерне можно закончить строительство до шестьдесят шестого года. Тем более что порядка и умения у работавших было мало. В дневнике Сертан писал, что русские куда лучше строили из дерева, чем из камня, кирпич был очень плох, на это жаловался и Никон, и при постройке иногда обрушивались целые участки стены. Зимой недостроенное оставалось под снегом, мокло, гнило, и весной часть сложенного приходилось разбирать и делать заново. И все же не только Никон, но каждый, с кем говорил Сертан, верил, что с Божьей помощью монастырь будет возведен в срок.

Монастырь строило множество самого разного народа. В России иностранцы тогда были редки — не так редки, как при прежних царях, но все равно они были заметны, выделялись, бросались в глаза, словно заплаты, сделанные из другой ткани, — в Новом Иерусалиме же насчитывались их десятки. И евреи, которых до этого Сертан в России не видел (говорили, что им вообще запрещено жить в стране), и поляки, и немцы, и греки — все они были самим Никоном или крещены, как евреи, или перекрещены, как поляки и немцы, и все-таки, несмотря на то, что они теперь были православные, похожи они были и друг на друга и на русских мало, и монастырь среди однородной и однообразной России напоминал скорее Вавилонское столпотворение, чем христианскую обитель.

Недели через три после их первого разговора Никон в своей Отходной пустыни снова сказал Сертану, что он хочет, чтобы тот повторил здесь, в Новом Иерусалиме, день за днем евангельские события, повторил по возможности все, от рождения Христа до Его распятия и Вознесения, повторил и чудеса, и исцеления, и совместные трапезы, и споры с фарисеями. На это он, Никон, даст Сертану людей — столько, сколько понадобится. Но среди них не должно быть ни одного профессионального актера, в частности — никого из труппы Сертана: он может использовать лишь тех, кто никогда в театре не играл. Он, Никон, понимает, что работа эта чрезвычайно сложная, что такую мистерию Сертану ни видеть, ни ставить не приходилось и работать без профессиональных актеров он не умеет и не привык, и это тоже большая трудность; если он согласится, много лет ему придется жить в чужой стране, да еще в монастыре, а ведь Сертан, кажется, хотел уехать, и последнее: реши Сертан все же остаться, ему самому было бы легче, прими он православие, но он, Никон, на этом не настаивает, это личное дело Сертана.

Здесь Сертан сразу ответил категорическим отказом, и Никон опять повторил, что на православии он отнюдь не настаивает. И вот за всю эту работу и немалые неудобства он предлагает ему сто рублей в год. По тем временам жалованье было огромное, даже царь, если бы Сертан сделался его придворным комедиографом, платил бы вполовину меньше. И все-таки Сертан тогда решил, что не согласится или, во всяком случае, сделает еще одну попытку не согласиться. Никону он ответил, что должен все обдумать и что на несколько дней ему надо уехать обратно в Москву.

В Москве он сразу же стал узнавать, как при дворе отнесутся к тому, что он примет предложение Никона. По всей видимости, царь и патриарх расходились дальше и дальше, и Сертан надеялся, что на этот раз ему, хотя и мягко, посоветуют предложение Никона не принимать. Однако вопреки расчетам результат, как и два месяца назад, когда он спрашивал, надо ли ему ехать к Никону, был обратным. Получилось, что Сертан сам загнал себя в угол и отказаться уже не мог. Для него и дальше, почему царь соучаствовал и сочувствовал тому, что делал Никон, оставалось загадкой, а то, что это было, он видел ясно. Позже, когда минуло два или три года его жизни в Новом Иерусалиме и положение его упрочилось, он спросил об этом Никона, и патриарх, не удивившись вопросу, сказал, что царь сознает всю важность строительства Новоиерусалимских святынь, давно с ним ищет примирения, потому и не препятствовал Сертану ехать к опальному.

Возвращение Сертана из Москвы Никон понял как его согласие, и больше они к этой теме не возвращались. Никон только сказал ему, что начинать он может в любое время: что и в каком порядке делать — все на его усмотрение, он, Никон, ни во что вмешиваться не будет, но помощь, которой Сертану, конечно же, понадобится много и самой разной, окажет незамедлительно. Он, Никон, специально это подчеркивает, чтобы Сертан понял, какое значение он придает его работе, и не боялся просить. Теперь — о сроках: постановка должна быть полностью готова ко времени окончания строительства, а именно к 7 января 1666 года. Ни о задержках, ни о переносах не может быть и речи — и год, и месяц, и день, когда начнется мистерия, уже назначен и таким останется, что бы ни произошло. Но времени еще немало, добавил он мягко, и все оно — Сертана. Разговор этот был в сентябре 1662 года.

Из дневника Сертана видно, что первый год он и Никон встречались почти каждый день. Обычно это были долгие совместные прогулки, и хотя патриарх по-прежнему чрезвычайно занимал Сертана, он все больше тяготился частотой их свиданий и особенно той близостью, которую эти свидания порождали.

Часами, обычно вечером, они ходили по окрестностям монастыря, иногда совсем дальним, прикидывая и намечая, что где будет разыграно, запоминая лишние деревья, которые нужно вырубить, чтобы расчистить место, выравнивая, а иногда даже меняя на плане очертания холмов и деревень. Это была большая работа; и среди прочего — названия, которые потом получили монастырские села: Вифлеем, Назарет, Хеврон и т. д. — были результатом сделанной ими тогда разбивки местности, того, где и как, по сценарию Сертана, должен был пройти Христос и Его ученики.

Через месяц после начала этих прогулок Сертан стал бояться Никона. Сертана все больше пугало, как быстро Никон схватывает и как легко входит в детали и тонкости театрального дела. Воспитание, жизнь, которую они прожили, вера — все у них было настолько разное, что Никон, по представлениям Сертана, как бы ни был он умен, не должен был его понимать, во всяком случае, легко понимать, и когда оказалось, что это не так, что стены, которая должна была их разделять, нет или почти нет, и он со всех сторон открыт, беззащитен, Сертан стал бояться. Это продолжалось долго. Он думал о Никоне невесть что, ни на минуту не мог отрешиться от того, что завтра опять должен будет ходить с ним, быть перед ним много часов, и доводил себя почти до умопомешательства. Как ни странно, сами встречи с Никоном приносили ему облегчение. Сертан научился делать так, что почти все время они или шли молча, или говорил Никон, и, пока он был занят собой, Сертан чувствовал, что он в безопасности.

В середине августа Сертан наконец получил передышку. Начались затяжные дожди, Никона мучил ревматизм, и он не покидал свою Отходную пустынь. Но и не встречаясь с Никоном, Сертан почти неотвязно продолжал думать о нем и о том, что Никон ему рассказывал, пока однажды вечером, уже перед сном, помолившись и раздевшись, вдруг не увидел, что начинает понимать Никона и, главное, понимать, почему Никон понимает его, Сертана. С этого дня они начали медленно сравниваться в знаниях друг о друге. Сертан стал успокаиваться, и его боязнь постепенно ослабела.

Раскрыла Сертану Никона история его поставления в патриархи. Это был один из любимых его рассказов, и Никон повторял его почти так же часто, как и детские истории. По словам Никона, еще за год до посвящения он, часто беседуя с царем наедине, всякий раз убеждал его, требовал, грозил, молил перенести мощи убитого Грозным митрополита Филиппа в Успенский собор.