Все случилось летом - Эвалд Вилкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О, Бернсон жить умеет! По крайней мере, он сам в этом твердо убежден, а что думают другие, ему безразлично, скажем прямо — наплевать. В свое время Бернсону досталось от отца крупное хозяйство. Потом началась война, а когда прогнали немцев и опять установилась советская власть, сын начал действовать. Потихоньку распродал скотину, урожай, инвентарь, кое-что прирезал, кое-что на родичей переписал, и в соседнем поселке, словно гриб после дождя, стал расти просторный дом. Забросив землю, Бернсон пошел учиться на шофера, потом поступил на работу в леспромхоз. Там его, конечно, приняли с распростертыми объятиями — после войны люди, умевшие хоть что-то делать, были на вес золота. А грузовик для Бернсона — сущий клад! Каждое бревнышко, каждый кирпичик — все для нового дома было доставлено даром, и, кроме того, он греб лопатой деньги, подрабатывая налево.
Приобщившись, так сказать, к рабочему классу, Бернсон не отказался и от своих хозяйских привычек. Каждый квадратный метр его земли должен был приносить доход. И приносил. Жена Регина разъезжала по базарам, торговала окороками, сметаной, яблоками, да еще как торговала! Взять хотя бы тот же огурец: засоли его с разными листочками, травками, придержи до зимы, и выручишь за него в десять раз больше, чем осенью. А если в Риге тот или иной продукт не в цене, всегда можно сговориться с колхозными машинами, колесившими по дальним дорогам в поисках места, где люди платили за товары столько, сколько запросишь.
Бернсон перелил бензин и хотел уж уходить, но, увидев на дороге Регину, решил подождать. Жена вела домой с общественного выгона корову и телку. Корова отдувалась и лениво помахивала хвостом, отгоняя оводов. Это была настоящая машина, производившая в день, по крайней мере, двадцать пять литров молока. На телку любо-дорого было смотреть: шерстка бурая с серебристым отливом. Сразу видать породу. И у Бернсона имелись все необходимые бумаги и справки, поднимавшие цену телки. Он продаст ее, конечно. Будут деньги…
Подошла Регина и, облокотившись на раму кабины, взглянула на мужа. В меру полная, крепкая смуглая женщина с увядающей, но еще не поблекшей совсем красотой.
— Что нового? — спросила она.
Бернсон собирался рассказать, что сегодня угодил в канаву и помял щиток, поэтому завтра утром придется задержаться в мастерской. Однако ничего не сказал — разве эти бабы что-нибудь смыслят в подобных вещах? Так зачем попусту тратить слова?
— Ничего, — буркнул он. — А дома как?
— Ты бы поговорил с матерью, — осторожно начала Регина. — Уж больно она всем глаза мозолит. Таскается повсюду, словно побирушка. Перед людьми стыдно.
— Какое тебе дело до людей? — вскипел Бернсон. — Завидуют нам, вот и болтают. А ты не слушай.
— Да мне-то что, — не уступала Регина, хотя прекрасно понимала, что разговор мужу не по душе. — Мне-то что, ты о Юстине подумай. Когда-нибудь ей придется краснеть за старуху. Люди пальцем будут показывать: смотрите, дочь студентка, а бабка по дорогам щепки собирает, как последняя нищенка. Неужто мы не можем себе позволить…
— Юстина?! — воскликнул Бернсон и громко рассмеялся. — Нашла о чем сокрушаться. Да что может быть общего у Юстины с этими голодранцами? Пусть тычут пальцем, пока он не отсохнет. Эка важность!
— И все же… Ей это может не понравиться. За ней молодые люди начинают ухаживать.
— А не нравится — ее дело! — отрезал Бернсон. — Если найдет себе дом получше — милости просим. Пускай попробует. Тогда поймет, что смеяться может каждый дурак, а безбедную жизнь обеспечит отец, и никто другой. Вот так.
— Мне-то что, — пробормотала Регина, отходя от машины.
По дороге к дому ковыляла старушка в залатанной одежде с мешком травы за спиной. В руке она несла ведерко, доверху набитое палками и прочим древесным мусором, подобранным на шоссе, у железной дороги. Ведерко почти касалось земли, оттого старушка плелась, согнувшись в три погибели и опираясь на палочку. Глянув на Бернсона с женой, она что-то прошамкала беззубым ртом и, отворив калитку, скрылась во дворе. Бернсон проводил ее теплым взглядом. Вот это мать! Ей бы греться на солнышке, так нет, сама — никто ее не заставляет — каждый божий день ходит по дорогам и тащит домой все, что под руку попадет — мягкую травку корове и поросятам, щепки на растопку. Она исползала на коленях весь огород, каждую грядку прополола, попробуй там найди хоть один сорняк. А какая мастерица варить корм для телки с поросятами — те растут на глазах. Да, недаром мать носила фамилию Бернсон. Бернсоны умели жить. У них всегда всего было вдоволь. Но, может, Регина права — стара стала мать. Чего доброго, свалится — как без нее управишься с хозяйством? Ведь жена все время по базарам разъезжает. Может, лучше отправить мать торговать вишней? Пускай наделает кульков — и на станцию, поезда теперь ходят часто и все останавливаются. Пассажиры любят ягоду. А везти ее на рынок невыгодно — больно дешевая и портится быстро. Да, тут стоит подумать…
Поставив машину в гараж, Бернсон вернулся домой. Во дворе у колодца он умылся. Мать поливала ему из кувшина на загорелую шею, он кряхтел, фыркал и пыхтел от удовольствия. Но и у матери что-то лежало на душе, и, когда сын принялся растирать себя полотенцем, она сказала:
— Уж больно ты распустил Юстину.
Бернсон глянул на мать сверху вниз. Рядом с ним она была совсем маленькой, скрюченной, высохшей. Лицо пестрело множеством морщинок, но черные глаза глядели бойко и остро. Старуха беззвучно пошевелила губами и продолжала:
— Тут вчера вечером подкатил один на мотоцикле, усадил ее рядышком в коляску, да и был таков. А куда они уехали?
— Почем я знаю? — рассердился Бернсон. И чего они все привязались к Юстине? Больше не о чем чесать языки?
— Ах, не знаешь? Так, так. Я тоже не знаю. И Регина не знает. А Юстина уехала. Парень длиннющий, как аист, в сапогах блестящих. Так и юлил вокруг нее.
«Диспетчер Япинь. Инженер», — подумал Бернсон, а вслух сказал:
— Ну и что? Пускай катается. Для того и каникулы. Понимаешь, каникулы, мать, — то есть время поразвлечься.
— Но люди злые, — бормотала старуха.
— За Юстину ты не бойся. Она поумней всех нас, вместе взятых. Что ты хочешь, студентка, образованный человек. А главное — дочь Бернсона.
— Ах, вот как — дочь Бернсона! Тогда почему она не работает? Только шляется. Бернсоны всегда работали.
— Мать, ничего ты не понимаешь. Ты человек старый, отстала от жизни. Ну скажи,
