Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, что с нами случилось, моя бедная Кэй!
Очень просто она представила:
— Друг, Франсуа Комб. Ты можешь говорить при нем. Я ему все рассказала.
Значит, все-таки они были на «ты».
— Давайте быстро поднимемся, так как у меня на работе через четверть часа важная встреча. Я не отпускаю такси.
Он стал подниматься первым. Был он действительно маленький, франтовато одетый, от него исходил легкий запах духов, и видно было, что его темные и напомаженные волосы были тщательно завиты.
Он поискал ключ в кармане, откуда вынул целую связку. Комб отметил эту деталь со злорадством. Терпеть не мог людей, которые носят с собой связки ключей… Ключ от квартиры оказался в другом месте, в кармане жилета, где Энрико обнаружил его только после долгих поисков. Пока искал, он нетерпеливо и нервно перебирал ногами в обуви из мягкой кожи.
— Я был ужасно потрясен, когда пришел и никого не обнаружил! Я тогда решил позвонить к этому пожилому симпатичному господину, который вручил оставленную для меня записку.
— И мне была записка.
— Я знаю. Он мне сказал. Но я не знал, где тебя найти.
Он машинально посмотрел на Комба, который улыбался. Может быть, он ожидал от Кэй какого-нибудь объяснения, но та ничего не сказала, только улыбнулась со счастливым видом.
— Ну а затем, вчера я получил ключ, без всяких объяснений. Вечером я зашел сюда.
Боже мой! До чего же все было просто! И так прозаично. От открытого окна создавался сквозняк, и пришлось быстро захлопнуть дверь, едва они протиснулись в квартиру. Она была совсем маленькой и до пошлости стандартной, как тысячи квартир в Нью-Йорке, с непременным диваном и этажеркой в гостиной, с одинаковыми низкими креслами и столиком на одной ножке, с пепельницами около кресел и с миниатюрным книжным шкафом в углу, около окна.
Так это здесь вот Кэй и Джесси…
Комб улыбался совершенно машинально, как будто улыбка возникла сама по себе, без его участия. Очевидно, в его глазах мелькнули насмешливые огоньки, но едва заметные. Он, правда, быстро погасил их из опасения, что Кэй обидится. И чего это он столько напридумывал о жизни, которую она вела, и об этих мужчинах, заставлявших его страдать оттого, что все время слышал, как она называла их по имени?
Вот один из них перед ним, и он отметил, что тот в десять часов утра носит яркий цветастый галстук с жемчужной булавкой!
Кэй, закрыв окно, направилась в спальню.
— Помоги мне, пожалуйста, Франсуа.
Он понимал, как это было любезно с ее стороны и называть его на «ты», и призывать выполнить довольно интимную роль.
— Но Джесси не все увезла, она оставила часть своих вещей, — удивилась она.
Тогда Энрико, который только что закурил сигарету, ответил:
— Я тебе все объясню. Я получил письмо от нее сегодня утром, которое она написала на борту парохода «Санта-Клара».
— Как? Она уже в море?
— Он потребовал, чтобы она отбыла вместе с ним на первом же пароходе. Все это произошло не так, как я опасался. Когда он приехал, то был уже в курсе всего. Я тебе дам прочитать письмо, которое, по ее просьбе, отправил стюард. Поскольку муж от нее ни на шаг не отходит. Итак, значит, он прибыл сюда и тут же спросил ее:
«Ты одна?»
«Ты же видишь».
«А не ждешь ли ты его с минуты на минуту?»
И Энрико продолжил, держа сигарету немного манерно, как это делают американки:
— Ну, ты знаешь Джесси. Она не пишет всего в письме, но она, должно быть, протестовала, возмущалась, разыгрывала комедию.
Комб и Кэй встретились взглядами и оба улыбнулись.
— Рональд, кажется, был очень холоден.
Он, оказывается, тоже зовет его Рональдом.
— Меня все мучает вопрос: а не приехал ли он сюда специально, когда от кого-то все узнал? Он сразу же подошел к стенному шкафу и, несмотря на все заклинания Джесси, выкинул оттуда мой халат и мою пижаму.
Они так и лежали на кровати. Халат почти новый, с цветными узорами, и шелковая пижама кремового цвета с темно-красными вышитыми инициалами.
— И совершенно спокойно, пока она рыдала, он перебрал ее вещи и позволил взять с собой только то, что было три года назад, когда она приехала из Панамы. Ну ты же знаешь Джесси…
Уже второй раз он повторил эту фразу. Почему у Комба сложилось впечатление, что и он тоже хорошо знает Джесси? И не только Джесси, но и Кэй, которая стала ему настолько понятной, что невольно захотелось посмеяться над самим собой.
— Ты же знаешь Джесси. Она не могла примириться с потерей своих платьев и некоторых других вещей и сказала:
«Я клянусь тебе, Рональд, что это все я купила за собственные деньги».
Вероятно, Энрико, несмотря ни на что, все же обладал некоторым чувством юмора.
— Интересно, как она умудрилась столько мне рассказать в своем письме? Она пишет, что он не спускает с нее глаз, ходит за ней по пятам, следит за каждым ее шагом и взглядом, и при всем этом ей удалось написать мне целых шесть страниц, некоторые, правда, карандашом, и рассказать обо всем понемногу. Есть там несколько слов и для тебя. Она просит тебя сохранить все, что она не смогла увезти, и пользоваться этим, если захочешь.
— Спасибо, Энрико, но это невозможно.
— Квартира оплачена до конца месяца. Я еще не знаю, что мне делать со всем, что здесь есть, так как, понятное дело, я не могу это увезти домой. Если хочешь, я тебе на какое-то время дам ключ… Впрочем, он и так сейчас останется у тебя, поскольку мне нужно срочно уходить. У меня сегодня действительно очень важные встречи. Я полагаю, что теперь, когда они в открытом море, Рональд оставит ее, хотя бы немного, в покое.
— Бедная Джесси!
Чувствовал ли он свою вину? Он сказал:
— Иногда я задаюсь вопросом: а не мог ли бы я что-нибудь для нее сделать? Но я же ничего не знал. Как раз в тот вечер моя жена давала званый обед, и я не имел возможности даже позвонить. До свидания, Кэй! Ключ ты можешь прислать в мой офис.
Энрико не очень хорошо понимал, как себя держать с этим незнакомым ему человеком, поэтому пожал ему руку с преувеличенной теплотой и поспешил заверить, как бы давая этим гарантию:
— Это самая близкая подруга Джесси.
* * *— Что с тобой, Франсуа?
— Ничего, дорогая.
Без сомнения, в первый раз он называл ее так без тени иронии.
Возможно, обнаружив, что Энрико столь незначителен, он и ее, может быть, счел не такой уж значительной, но он не был этим разочарован, скорее, напротив, почувствовал по отношению к ней почти беспредельную снисходительность.
Энрико ушел, оставив в квартире неулетучивающийся запах духов, халат и пижаму на кровати и шлепанцы в открытом шкафу.
— Теперь ты понимаешь? — прошептала Кэй.
— Да, малышка, я понимаю.
Это было правдой. Он хорошо сделал, что пришел сюда и наконец увидел и смог оценить по достоинству и ее, и ее окружение, всех этих мужчин, этих Энрико, этих Рональдов, этих моряков, этих друзей, с которыми она была без разбору на «ты»…
Но не стал он из-за этого любить ее меньше, напротив, он любил ее теперь более нежно и вместе с тем без напряжения, ожесточения и горечи. Он больше почти не боялся ни за нее, ни за их будущее. Может быть, даже уже совсем перестал бояться и мог отдаваться своему чувству, не сдерживая себя.
— Сядь, — попросила она. — Ты занимаешь много места в комнате.
А не стала ли и ей эта комната, которую она делила с Джесси, казаться меньше? Она была светлая и веселая. Стены ярко-белые, две кровати стояли рядом, накрытые кретоновым покрывалом, украшенным какой-то яркой картинкой, занавеси на окнах были тоже из кретона. Сквозь них просачивались солнечные лучи.
Он покорно сел на кровать, около халата с цветными разводами.
— Ведь я правильно поступила, что не захотела ничего брать из того, что принадлежит Джесси? А вот посмотри! Тебе нравится это платье?
Это было вечернее платье, довольно простое. Оно показалось ему красивым. Она держала, развернув его перед собой жестом продавщицы универмага.
— Ты часто его носила?
Нет, никак нельзя допустить, чтобы она неверно истолковала его вопрос. На этот раз он спросил не из-за ревности. А просто чтобы сделать ей приятное, ибо благодарен за то, что она с таким искренним простодушием выставляла напоказ свое кокетство.
— Всего лишь два раза, и когда я была в нем, никто, клянусь тебе, никто не прикасался ко мне, даже не целовал.
— Я тебе верю.
— Правда?
— Я тебе верю.
— Вот туфли, которые были куплены к этому платью. Золотой их цвет слишком яркий и чересчур броский на мой вкус, но ничего другого не могла найти по моим деньгам… Тебя не раздражает, что я тебе все это показываю?
— Совсем нет.
— Наверняка?
— Напротив. Подойди и поцелуй меня.
Она чуть помедлила, но не из-за нежелания, а, скорее, из уважительного отношения к нему. Она наклонилась и коснулась губами его губ.