Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления - Тарик Али
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обе стороны истолковали это не совсем правильно. Понадобится еще целое столетие, чтобы избирательные права обрели женщины, – требование, о котором радикальные реформисты или Medusa даже и не помышляли. Точно так же центральной темой «Обращения манчестерских женщин-реформисток к женам, матерям, сестрам и дочерям высших и средних классов общества» было не равенство полов, а классовое угнетение. Составленное за месяц до Петерлоо и подписанное Сюзанной Сакстон «по распоряжению комитета», оно рисовало мрачную картину повседневной жизни рабочего класса и объясняло, почему эти люди обретаются на пределе своих сил:
ДОРОГИЕ СЕСТРЫ ЗЕМЛИ!
С мирными намерениями и всем подобающим уважением мы считаем нужным обратиться к вам, чтобы объяснить причины, которые заставили нас сплотиться для помощи нашим страдающим детям, нашим умирающим родителям и нашим пребывающим в горестях товарищам по несчастью… Наш разум переполнен ужасом и отчаянием, страхом перед каждым новым утром, в свете которого мы можем увидеть очередное бездыханное тело кого-нибудь из наших голодающих детей или ближайших родственников, избавленных милосердной рукою смерти от удушливой хватки угнетателя… Каждая следующая ночь несет с собой новые ужасы, так что мы разочаровались в жизни и устали от мира, в котором бедности, убожеству, тирании и неправде позволено так долго властвовать над людьми…
По самой природе вещей и после тщательного обдумывания мы пришли к твердому убеждению, что при существующей системе недалек тот день, когда в нашей несчастной стране нельзя будет найти ничего, кроме излишества, праздности, разврата и тирании, с одной стороны, и отчаянной бедности, рабства, убожества, невзгод и смерти – с другой…{26}
Не так много изменилось к концу века, и похожие описания можно найти у Томаса Гарди, в особенности в романе «Джуд Незаметный». Что особенно привлекает в воззвании женщин-реформисток – воззвании, которое осталось практически неуслышанным, – так это подчеркнутая связь между фактами угнетения внутри страны и ее реакционной политикой за рубежом. Если бы существовал демократический парламент, доказывает Сакстон, «английская нация не была бы отмечена несмываемым клеймом позора за свое участие в недавней несправедливой, бессмысленной и разрушительной войне против свобод во Франции, поставившей страшную точку на багровых полях Ватерлоо». Единственной целью всего этого предприятия было посадить на французский трон отвратительного подонка – того, который вел паразитическое существование, разъезжая по всей Британии из конца в конец «с ленью и беспечностью труса и бездельника». Следствием войны стали не только гибель людей, «оставшиеся в нищете и без попечения вдовы и сироты»: война «способствовала троекратному увеличению земельной собственности» и породила «непреодолимое бремя налогообложения», которое теперь погружало «наших торговцев и промышленников в пучину бедности и упадка».
Все реформисты признавали Петерлоо серьезным поражением. Но если умеренные в спешке отступили – через несколько недель после бойни методистская воскресная школа в Манчестере исключила всех учеников, носивших белые шляпы реформистов и/или значки с радикальной символикой (ранняя версия превентивной стратегии, которая сегодня используется в Великобритании против молодых мусульман), – то радикально настроенные реформисты, напротив, перешли в наступление. Они отказались принимать неискренние уверения представителей властей, отрицавших, что решение об избиении протестующих было принято на самом верху. Они отвергли выводы правительства, в которых вся ответственность взваливалась на городских чиновников и территориальную йоменскую кавалерию Манчестера (хотя йомены, по сути являвшиеся всего лишь местной буржуазией и ее приспешниками в седле, действовали с большей разнузданностью, чем гусары). Редакционная статья Томаса Вулера «Реформистам Британской империи о том, кто на самом деле стоит за Манчестерской бойней» прозвучала мрачно, но пути назад не было. Тон автора был бескомпромиссным:
Поскольку против реформы был обнажен меч, а единственным ответом на наши молитвы стали грубая сила или постыдные оскорбления… Нам предстоит сосредоточить и объединить наши разрозненные силы, постараться собрать в кулак всю нашу мощь, чтобы быть готовыми к любому исходу. Нам не на что полагаться, кроме наших собственных усилий… Теперь стало очевидным, что те, кто нас угнетает, намерены угнетать нас и далее до тех пор, пока мы не выбьем у них из рук кривой клинок и не защитим себя от угрозы следующей бойни. Возможно, ни в одном другом месте, кроме Манчестера, не нашлось бы зверья столь же свирепого, какое увидели мы, но те же самые принципы произведут эффект повсюду – пусть и не настолько кровавый, но от этого не менее разрушительный для прав и свобод народа… Пока солдаты готовы стрелять и колоть штыками сторонников реформ, не будет недостатка в чудовищах, отдающих им соответствующие приказы.
Система, уже подвергшая бесчестью Ирландию во времена правления Каслри[74] и его коллег, будет введена в Англии, если дух нашего времени вообще сможет вынести это. Кровавая трагедия уже началась в Ланкашире, и ее первый акт был сыгран с той же ненасытной кровожадностью, которой в ту отвратительную эпоху были отмечены истязания в Ирландии{27}.
Далее Вулер обвинил правительство и государство в том, что те дали разрешение на использование силы и одобрили действия городских властей, которые «стали виновниками бойни, действуя противозаконным образом». Как и женщины-реформистки, он установил связь между зверствами внутри страны и резней в колониях. И тут и там использовались одинаковые методы, и эти же методы будут применяться и дальше{28}. Спустя столетие после Петерлоо британский генерал Реджинальд Дайер прикажет своим войскам окружить парк Джаллианвала в индийском городе Амритсар, где собрались тысячи людей с требованиями положить конец колониальному угнетению. Как и в случае Петерлоо, среди собравшихся были женщины и дети. Вместо сабель у солдат были пулеметы. Им приказали провести акцию устрашения. В результате продолжительной стрельбы погибло по меньшей мере 500 человек, еще более тысячи получили ранения.
Для некоторых радикальных групп в этой протосоциалистической среде XIX в. события Петерлоо стали причиной серьезно задуматься над вопросами стратегии и тактики. Как следует противостоять государственному насилию? Должно ли большинство вооружаться пиками, молотами, кинжалами и разделочными ножами? Возможно ли восстание, цель которого – свергнуть существующий порядок?
Помочь дать ответы на эти вопросы мог пример двух революций – английской и французской. К XIX в. значение последней ощущалось гораздо сильнее, хотя в политической культуре радикалов, а позднее и социалистов никогда до конца не забывали об «уравнивании» и «старом добром деле»[75]. Для радикальных групп в XIX в. одним из главных источников вдохновения были французские якобинцы, хотя значительное количество реформистов находилось под влиянием различных течений методизма. Все эти группы – и радикальные, и более умеренные – объединит массовая кампания, когда через месяц после бойни на улицы Лондона с требованиями справедливости выйдет 300 тысяч человек. Позднее, в 1838 г., их в еще более организованной форме объединит движение чартистов, предпринявших первую серьезную попытку скоординировать силы противников существующего положения по всей стране и создать внепарламентское оппозиционное движение, главной целью которого станет добиться представительства лишенных гражданских прав масс (их мужской части) в палате общин.
Но задолго до появления чартизма радикалы обдумывали возможность ведения гражданских войн местного значения против получивших права дворянства дельцов, наводнивших страну. Более решительные были уверены, что сигналом к восстанию может послужить один отчаянно смелый поступок. Например, какой? Такой, как покушение на премьер-министра лорда Ливерпула и членов его кабинета в момент, когда они сидят за ужином в поместье лорда Харроуби на Гросвенор-сквер. «Заговор на улице Катона» 1820 г. был сорван, но мысль о физической ликвидации всего кабинета захватывала немалое количество радикально настроенных умов той эпохи. Их террористические намерения даже не были большим секретом.
В 1812 г. предшественник Ливерпула на Даунинг-стрит Спенсер Персиваль был застрелен прямо в здании палаты
