УЗНИК РОССИИ - Юрий Дружников

Молодому поэту хотелось погулять по Европе, только и всего. Но теперь это желание, смешавшись с обидой, превращается в настойчивое стремление вырваться. Не поехать, а уехать – вот результат его размышлений, реакция на запреты, на рабскую зависимость от прихотей начальства. В Кишиневе Пушкин начинает строить планы, чтобы тайно вырваться из неволи.

Согласно положению, полномочный наместник Бессарабии Инзов не только лично подписывал заграничные паспорта, но лично их вручал. В Государственном архиве Молдавии сохранилось несколько таких документов. Никаких бумаг для получения паспорта не требовалось. Практически каждого чиновники знали в лицо, имели данные о том, чем кто занимается, и для проформы спрашивались сведения неопределенного свойства: «Цель выезда?» – «По торговой надобности». В паспорт вписывались родственники и прислуга. В таможне с каждого главы семьи бралась дополнительная расписка, что лошади будут возвращены в Россию. По поводу родственников и прислуги таких расписок не требовалось. Не давал обязательств и сам выезжающий. Короче говоря, выехать было сравнительно не трудно. Что касается Пушкина, то отпустить поднадзорного чиновника Инзов не мог.

Документальных подтверждений того, что Пушкин обращался к Инзову с просьбой отпустить его за границу, обнаружить не удалось. Но, возможно, Пушкин, когда писал, что скоро оставит эту землю и отправится в более благословенную, уже намекал на определенные шаги, им предпринятые. По прозрачным причинам подробнее распространяться на эту тему не хотел, хотя и подчеркивал слово «скоро». Другой вариант: Пушкин специально держал Инзова в неведении, чтобы легче было осуществить побег, – отпадает, ибо сперва поэт пытался выехать легально.

Документов не сохранилось, но есть предположение, что Пушкин верноподданнически просил отпустить его и первый раз сделал это «по инстанции». По собственному душевному порыву добряк Инзов отпустить Пушкина не мог. Инзов понимал, что несет ответственность лично перед правительством, распорядившимся отправить провинившегося чиновника сюда. Он мог пообещать просить своего друга министра Каподистриа замолвить слово за Пушкина. Если Каподистриа это сделал, то в ответ, очевидно, услышал от Александра Павловича раздраженное «Нет». Царь вполне мог считать, что Пушкин будет вести себя в Париже еще хуже, чем Кюхельбекер. Зачем же его выпускать?

А Пушкин надеется. Он хочет быть законопослушным и избежать конфликта.

Я стал умен, я лицемерю –

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что Бог простит мои грехи,

Как Государь мои стихи. (II.39)

Он опять принимается писать стихи по-французски, а также начинает переводить на французский Байрона, что было своего рода двуязычной практикой. Одновременно Пушкин начинает обдумывать побег. Жить «на лужице города Кишинева», как он выражается в письме, ему противно (Х.19).

Первые реакции Пушкина всегда поэтические, и в стихах появляется образ беглеца. Пускай действие происходит на Кавказе – отнюдь не случайно это пишется именно в Кишиневе. Тут, как писал один из современников, поэт впервые реально «очутился почти в пограничном городе, что для него было очень важно».

Перебраться из Кишинева в заграничную Молдавию, казалось бы, не очень трудно. Отношение Инзова к беглецам, буде они задержаны, насколько мы можем судить по другим историям, было весьма терпимым. В конце концов Пушкин всегда мог сказать, что поехал прогуляться верхом (что он делал каждый день) и заблудился. В худшем случае он отделался бы домашним арестом на несколько дней. Вряд ли Инзов стал бы доносить об этом в Петербург.

Но и недооценивать трудности бегства из Бессарабии не следует. Как раз при Инзове было усилено наблюдение на карантинных постах и таможнях; обо всех происшествиях надлежало сообщать ему. Пушкину вскоре покажется, что легче бежать из Одессы, а в Одессе – что лучше это совершить в Михайловском. На деле в Одессе это будет трудней, чем в Кишиневе, а в Михайловском трудней, чем в Одессе. Но поймет он это еще позже.

А пока обстоятельства снова идут ему навстречу. С доброго согласия Инзова Пушкин отдыхает в Каменке, под Киевом. Европа бурлит страстями восстаний, а в Каменке кипят страсти за столом. Его приятели, и среди них будущие декабристы, строят планы тотального переустройства России, о чем ему мало известно. В Каменке Пушкин опять болеет, и заботливый Инзов просит удержать его от возвращения на службу, не пускать в мороз ехать в Кишинев. Вернувшись под крыло начальства, Пушкин выясняет, что социальные волнения докатились до Бессарабии. Один шаг – и он их участник, но шаг этот еще предстоит сделать.

Глава седьмая

Недавно приехал в Кишинев и скоро оставляю благословенную Бессарабию -

есть страны благословеннее.

Пушкин – барону Дельвигу, 23 марта 1821 (Х.23)

В Москве, а следом и в Петербурге распространяются слухи о том, что сочинитель Пушкин благополучно бежал из Бессарабии в Грецию. Слухи прилетали с юга, и Пушкин сам дал им повод. Спустя сто с лишним лет профессор Одесского института народного просвещения В.Селинов, сопоставив все известные материалы, скажет: «Как мы будем видеть, реальные (выделено Селиновым. – Ю.Д.) намерения к отъезду из России у Пушкина впервые зародились в Кишиневе по связи с восстанием Ипсиланти…».

Намерения к отъезду, как мы знаем, возникли раньше, но сейчас речь именно о кишиневской весне 1821 года, когда Пушкин, что явствует из приведенного в эпиграфе письма Дельвигу, изложил свой план в доступной даже непосвященным форме: «скоро оставлю», ибо «есть страны благословеннее». Больше того, он начал предпринимать (и в этом Селинов точен) конкретные шаги по реализации замысла.

В Кишиневе Пушкин сдружился с Еленой Горчаковой, сестрой лицейского товарища, который служил первым секретарем русского посольства в Лондоне. Пушкин влюбился в Елену как раз в то время, когда греки, бежавшие из-под турецкого ига в Россию, готовились принять участие в войне против турок. Борьбу организовывала этерия, греческая община, или партия, одним из вожаков которой был муж Елены Георгий Кантакузин. Среди руководителей этерии числился и брат Георгия Александр, и четверо братьев Ипсиланти.

В доме Георгия и Елены Кантакузиных был своеобразный центр греческой оппозиции. Собирая в Кишиневе материалы, мы разыскали, в частности, могилу Елены Кантакузиной, оказавшуюся разрытой и разграбленной. Местный журналист рассказал, что он выяснил, кто это сделал: оказалось, подростки из ближайшей школы. В этерии шла энергичная подготовка к освобождению Греции от турок, и русское правительство, в предвидении войны с Турцией, благосклонно смотрело на эти приготовления. Правительство держало их под контролем через находящихся на русской службе офицеров братьев Ипсиланти и через статс-секретаря Каподистриа. Александр I даже обещал поддержку Ипсиланти, следственно и Инзов сочувствовал грекам.

Надежды на перемены в России всегда увязывались с внешними событиями. Тайные общества офицеров-заговорщиков, будущих декабристов, связывали революционную ситуацию в Греции с возникновением аналогичной ситуации в России. У Пушкина подобных мыслей не было, но, по мнению Ю.Лотмана, он их мог слышать от своего приятеля полковника Михаила Орлова. В конечном счете, члены Южного общества мечтали об освобождении и объединении всех балканских народов – разумеется, под опекой России.

Два слова в названии первого тайного общества декабристов: «Общество истинных и верных сынов отечества» несовместимы: «истинные» и «верные». В российском политическом контексте приходилось быть либо истинным, либо верным. Пушкин отличался от офицеров, входивших в общество, по меньшей мере тем, что считал себя истинным, но не верным. Позже он не раз писал, что гордится предками, но презирает отечество. В литературе можно прочитать, что в Кишиневе Пушкин стал даже более радикален, чем в Петербурге, и произошло это под влиянием декабристов. На деле развитие поэта шло в другом направлении, и, хотя друзья всегда были лучшими философами и политиками, чем он, и всегда влияли на Пушкина, между ними оставалась пропасть.

Когда поэт вернулся из Каменки, внешние события разворачивались полным ходом и уже вышли из-под контроля Петербурга. В Кишинев со всех сторон съезжались греки. Братья Ипсиланти подняли на ноги этерию в Одессе. Оттуда морем уплыли на Родину около четырех тысяч греков. Ипсиланти появились в Кишиневе в конце февраля, и Александр с братом успешно переправились через границу.

Вскоре они издали обращение к грекам, призывающее свергнуть турецкое владычество. Георгий Кантакузин прибыл в турецкую часть Молдавии на помощь Ипсиланти с отрядом из 800 человек. Шестой корпус русской армии получил приказ начать передвижение к границе, и это было воспринято как обещанная поддержка грекам в их «справедливой борьбе за независимость», говоря казенным языком советской прессы.