Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лошадь – особое существо. Вот взять хотя бы кормление с руки. Кто видел лошадиные зубы, понимает, что это страшное оружие. Однако ты можешь спокойно протянуть на ладони краюху хлеба с солью. И она аккуратно, одними губами ухватит краюху, да и головой мотнет в благодарность. И еще. Мне кажется, что лошадь никогда не сможет наступить на упавшего ей под ноги ребенка, поверьте, сужу по себе: не раз оказывался в такой ситуации, пока осваивал верховую езду.
Сам Николай Васильевич не раз вспоминал, как, уходя на фронт, уже с походным мешком за плечами, пришел на конюшню, чтобы попрощаться со своим конем. Потрепал ему холку, погладил лоб, приговаривая, что, мол, неизвестно, встретятся ли еще. Конь слушал, нервно переступая, а в глазах его стояли крупные слезы. Вспоминая, дядя каждый раз плакал и сам.
Внук мой Артем, когда я ему, маленькому, рассказывал о своей дружбе с лошадьми, всегда смотрел немного недоверчиво. И я понимал: ему невозможно представить меня, длинного, худого, да еще и в очках с мощными диоптриями, верхом на лошади. Ну, как ему объяснить, что не всегда же я был таким!
Были дела и поважнее. Одно из них связано с табаком. Еще по осени Валерка предложил мне закурить. Конечно, сразу согласился.
– А что курить будем?
– Вон ботвы картофельной в огороде сколько хошь, такая же черная и сухая, как самосад, – убеждал братец.
Утащив из дома спички и по куску газеты, мы пробрались за двор, там набрали ботвы, растерли её в порошок, свернули по цигарке. Как это проделывал Николай Васильевич, мы видели в день неоднократно, поэтому цигарки наши хоть и расклеивались, но содержимое не высыпали. Оставалось только поджечь их и закурить. Разожгли с первого раза и даже успели затянуться, но напал такой кашель, подступила такая дурнота, что отошли не скоро.
Домой вернулись бледные, зеленые и притихшие. Забрались на печь и некоторое время отлеживались. Но безделье было не в характере Валерки. «Эх, и дураки же мы, – сказал он в раздумье, – у отца на чердаке самосада полная колода». И мы полезли наверх. Тот после ботвы оказался очень даже приличным куревом.
Постепенно втягиваясь в процесс, мы не могли предвидеть, насколько близок его конец. И не отец хватился самосада, нет, там этого добра на всю зиму было запасено, ибо рос в огороде, как говорится, «дуром». Только суши и руби. Проблема, и большая, – спички. Их привозили из города, да и стоили они денег, которых в деревне всегда нехватка, тем более в такой семье, как наша. Спичек стало не хватать, и долго старый артиллерист недоумевал: «Куда это они деваются, мать их перемать!»
Сдала старшая сестра Галина, увидевшая нас на перемене курящими за стеной школьного сарая. Заложила с откровенной радостью, как только вернулась из школы. Тетка поорала и удалилась по своим неотложным и многочисленным хлопотам. Но приближался вечер, приезд «отца-артиллериста». Учитывая, что трезвый он возвращался редко, хорошего ждать не приходилось. Таким и явился, а мы проглядели. Когда он вошел в избу, Валерка, взметнувшись к двери, успел выскочить, я – нет. Попало под горячую руку за обоих. Так печально завершился первый опыт приобщения к взрослой жизни, точнее, к вредным её привычкам. Вкус к табаку это отбило, но ненадолго.
«Билютня» с кукишем
Рассказывая о деревенском периоде жизни, не могу не вспомнить бабушку Веру, родную сестру бабушки Маигиной и во многом с ней схожую характером, манерами, полным пренебрежением общепринятых норм и правил. Жила она в соседней деревне Новое со снохой и внуком Борисом. Сноху она, по убеждению матери моей, загнала в могилу, а оставшегося на её руках Бориса воспитала, как хотела и могла, стараясь сделать удачливым без особого труда. Потому и выучился он на шофера. Помню его рассказ об урагане в Ростове, когда его грузовик подняло в воздух, закружило и унесло на несколько сот метров, к счастью, без каких-либо тяжких последствий для здоровья. Характером Борис в мать, добрый и ведомый. Таких принято сейчас называть «лузерами». Высокий, стройный и красивый, но полный алкоголик, закончивший жизнь свою лет в тридцать под лестницей собственного подъезда, перебрав поутру одеколона.
Тетушка Надежда Александровна мачеху свою не любила и не почитала, а вот муж Николай Васильевич и уважал, и почитал. И бабушка Вера его уважала, прежде всего, за то, что всегда готов был прихватить, что плохо лежит, да и что хорошо положено – тоже. Называла его не иначе, как «добытчик». И пусть тот любую свою «добычу» тут же пропивал, неважно. Вот он-то нет-нет, да и спохватывался:
– Что-то давненько мы бабушку Веру не навещали. Собери-ка, мать, пацанов. Пусть сбегают в Новое.
Нам вручался узелок с нехитрым гостинцем, и мы бежали.
Бабушка, к тому времени совсем иссохшая, маленькая, пригнутая в пояснице к земле, на свет смотрела тем не менее осмысленно, очень даже зорко без очков.
Помнится, в зимние каникулы был я у неё в гостях. Усадила нас с братом Валеркой за стол, собрала что-то уж очень немудреное из угощения, вроде картошки в мундире, причитая, что, мол, как помочь старому человеку, так некому, а как чай пить – так вся округа за стол. Мы сидели посмеиваясь. С собой мы принесли и ватрушки, и сахар, собранные теткой Надеждой, отправившей нас проведать бабушку Веру.
Узелок с гостинцем при этом быстро припрятала. Мы уселись за стол у окна, а она начала подробно расспрашивать Валерку про отца, про мать, про старших – Валентина и Галину… Меня долго как бы не замечала и только спустя какое-то время спохватилась: «А как там Зоя?» Мать мою она не любила за то, что та хоть как-то выучилась и рано из дома ушла, а отец не позволил мачехе сдать падчерицу в наем какой-нибудь поповской семье. На меня перешла часть той неприязни, усиленная моим безбожием, выразившимся в категорическом отказе креститься. Посему права голоса в той беседе не имел и откровенно скучал, разглядывая в тусклом оконце пустую деревенскую улицу. Тем неожиданнее было появление на ней конной упряжки с санями, вставшей неподалеку. Из саней вывалились трое: два мужика в полушубках и женщина в пальто, с красным ящиком в руках. И
