Заблудившиеся на чердаке - Андрей Щупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более всего Евгения Захаровича удивляла неиссякаемость человеческого любопытства. Однажды он вдруг открыл для себя, что таблицу умножения можно изучать вечно - изо дня в день, на работе и дома. В сущности ответы мало кого занимали. Наверное, потому, что не приносили удовлетворения. Люди спорили и говорили об одном и том же, обсуждали вчерашнее и прошлогоднее, ругаясь до хриплого исступления, превращаясь в злейших врагов, глотая пустырник, валидол и нитроглицерин. Аналогичным образом крепли приятельские союзы. Покладистый человек обрастал собеседниками, как мухомор пятнами. Он был всюду желаем, ему с удовольствием жали руку, встречали приветственными возгласами, а провожали с искренним сожалением. И если сегодня от него слышали "да", то завтра услышать такое же "да" хотелось во сто крат сильнее. Это превращалось в хроническое заболевание, в какую-то неутолимую страсть.
Уже не раз Евгению Захаровичу приходило на ум, что главным стимулом к возобновлению пройденных тем является тот самый нулевой результат. Именно в нем нуждались спорящие, ибо менять себя они вовсе не собирались. Редкий человек доволен своей судьбой, но редкий человек недоволен самим собой, и результат "пшика" крайне выгоден, позволяя затевать все заново, не истребляя детского любопытства к тайнам, которые не хочется познавать. Не доедая, люди оставались вечно голодными, и их не очень беспокоило, что голод исподволь подводит кое-кого к настоящей дистрофии. Мир дистрофиков может и не ощущать собственной неполноценности. Здоровье, как и другие вещи, - понятие относительное, и мир вправе считать себя здоровым, потому что заблуждение - это тоже один из признаков здоровья.
Оглядевшись, Евгений Захарович неожиданно подумал, что он по-прежнему, как в далеком детстве, боится этой жизни, рассматривая ее с некого безопасного расстояния, но не изнутри, принимая наличие в ней своего тела за чудовищную ошибку. В этом большом загадочном мире он существовал на положении диверсанта, мастерски подражая окружающим, играя по правилам, которые представлялись ему стопроцентно чужими. Он подчинялся общепринятым канонам, как подчиняется ребенок, которого заставляют глотать и глотать невкусную пищу. В свои неполные тридцать лет он чувствовал себя объевшимся. Более того, его мутило. Может, оттого и приходила столь быстро ежедневная усталость. Иногда прямо с утра, тотчас по пробуждению...
Лениво приподняв ладонь, Евгений Захарович хлопнул себя по колену и, конечно, промазал. Зудливо насмешничая, комар отлетел в сторону, спиралью понесся вверх, спеша поделиться с коллегами пережитыми ощущениями. Провожая его глазами, Евгений Захарович улыбался улыбкой кота Леопольда. Мультфильм этот ему не нравился, но затюканного всеми кота он в чем-то понимал.
Скверик вдохнул в него силы. Вернувшись на работу, он взглянул на проспект почти весело.
- И никто-то тебя, брат, не прочтет и не перелистает. Недоношенный ты мой... - он погладил пухлую папку и отодвинул от себя подальше.
Кто-то, впрочем, рассказывал ему, что доверчивых чехов все-таки сговорили на покупку расхваливаемой в проспекте аппаратуры, и где-то в недрах института спешно настраивался экспортный комплект, способный работать энное время без вмешательства специалистов. Евгений Захарович не слишком этому верил. Аппаратура - аппаратурой, но он представить себе не мог, во что превратится безмозглый труд после перевода на чешский язык. Как говорится, наши беды - непереводимы. Но если все-таки безумцы-чехи решились на покупку, то доброго им, бедолагам, пути!..
Взяв чистый лист, он принялся рисовать рожицы. Просто так, мимоходом - носы и носища, лбы, переходящие в лысины, выпуклые глаза, бакенбарды. Было в этом занятии что-то успокаивающее, радующее душу. Он рисовал, не задумываясь, по наитию, и очень удивился, когда из-под мелькающего карандаша внезапно материализовался Пашка. Отточенный носик грифеля испуганно замер. Он и сам не понимал, как это у него вышло. С нарастающим любопытством Евгений Захарович поднял перед собой правую руку, медленно сжал и разжал пальцы. Вот и не верь после этого в чудеса!.. Он попробовал нарисовать кого-нибудь еще, но ничего не вышло. Чудо блеснуло одним-единственным лучом и померкло. Волшебной энергии хватило только на одного Пашку. Подумав, Евгений Захарович аккуратно вырезал портретик из зачерканного листа и, вволю налюбовавшись, отправился в лабораторию.
Увы, Пашки на месте не оказалось, и рисунок Евгений Захарович попросту положил на Пашкин стол. Спохватившись, вернулся и поставил в уголке размашистую роспись. А позади него уже стоял и перетаптывался пунцовый от смущения Костик. Что-то он снова собирался попросить. Он даже сделал почтительный шажок вперед и снова назад, неуклюже шаркнув ножкой. Он просчитал ситуацию до мелочей и не сомневался в успехе, но в эту самую секунду обвально загрохотали башмаки, кроссовки и босоножки, одна за другой захлопали тяжелые двери, и не сразу до них дошло, что наступил конец рабочего дня.
Девушка в остроносых туфельках, с сумочкой через плечо, стояла у самой бровки, корпусом отклонившись назад, не двигаясь и странно скосив глаза. Была в ее позе напряженность и вместе с тем какая-то неясная нега. Только приглядевшись, Евгений Захарович догадался, что она загорает, повернув лицо профилем к солнцу и одновременно стараясь следить за дорогой. Автобус мог появиться в любой момент, а желающих ехать набиралось прилично. Картина показалась ему забавной, и чтобы не рассмеяться, Евгений Захарович отвернулся. В эту минуту мимо остановки прошла пышногрудая блондинка, в мини-юбке, с распущенными по плечам волосами. И даже не прошла, а продефилировала. Такой походки не встретить у спешащих на рынок или в магазины. Длинные загорелые ноги знали себе цену, остренькие каблучки двигались неспешно и ритмично. Чуть поотстав от блондинки, смешно покручивая на крючковатых пальцах брелковые цепочки, небрежно, но почему-то в ногу шествовали два нарочито невозмутимых кавказца. Агатовые их глаза смотрели чуть поверх девушки, лица отражали загадочное спокойствие.
Как и добрая половина мужчин на остановке Евгений Захарович проводил троицу любопытствующим взглядом. Ему неожиданно подумалось, что есть в этих кавказцах что-то от старорусских щеголей - в цилиндрах, в белых перчатках, с тростями в руках...
Он не успел довести мысль до конца. Его подхватило и понесло людским течением. Автобусов не было так долго, что теперь их подошло сразу три огромных пузатых короба с туманными окнами и заспанными водителями. Люди хлынули к дверям, а Евгений Захарович неожиданно для себя рванулся назад. И стоило ему воспротивиться, как человеческий поток тотчас обрел мускулы. Нечто единое, сочлененное из множества тел, судорожными рывками продвигало его к машинам. Он не в силах был противостоять этому чудовищу, однако, продолжал рваться, и в конце концов его просто вышвырнуло в пустоту, как выбрасывает щепку на берег бурной реки. Хрипло дыша, оправляя измятый костюм, он наблюдал, как с гвалтом люди вбегают в автобусы, плюхаются на места, занимают кожаные пятачки на себя и на "того парня". Ехать ему окончательно расхотелось. От одной мысли, что надо возвращаться в эту толчею, становилось тошно. Развернувшись, Евгений Захарович стремительно зашагал. У ворот в парк споткнулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});