Тень Галилеянина - Герд Тайсен

Я не рискнул вслух сказать о том, что, на мой взгляд, есть лишь один путь сделать это: отозвать Пилата. Он разрушил слишком много доверия. Но к такому выводу Метилий должен был прийти сам. Метилий снова заговорил, на этот раз зайдя совсем с другого конца:

– Если я правильно понимаю, все наши трудности так или иначе связаны с Храмом. В глазах многих евреев мы оскорбляем его святость. Но попробуй взглянуть на дело с нашей стороны: мы хотим почитать ваш Храм, как мы почитаем все другие храмы мира. Повсюду принято, чтобы наместник провинции на глазах у всех приносил жертвы соответствующему местному богу. Повсюду он участвует в культе. Его принимают в круг почитателей этого бога. Почему же у вас какие-то ограничения? Почему вы никого не пускаете в свой Храм, если только человек – не еврей? Ведь все прочие боги благосклонны к чужеземцам, приносящим жертвы на их алтари! Только один ваш Бог не любит гостей.[97]

– Наш Бог требует не одних только жертв и посвятительных даров. Лишь тот, кто всей жизнью своей подтверждает верность его заповедям, достоин приносить ему жертвы. Наша религия тесно переплетена со всем нашим жизненным укладом. Такого нет больше нигде. Боги других народов не требуют, чтобы человек всю свою жизнь строил по их заповедям. Они принимают жертву от каждого!

– Но как я вижу, сами вы не можете до конца исполнить заповеди вашего Бога! Ведь вот в твоем доме стоит маленький божок!

– Мы знаем, что никогда не исполним всех заповедей. Именно поэтому Храм так важен для нас. Раз в году первосвященник входит в Святая Святых, чтобы просить у Бога прощения за все нарушения заповедей в нашем народе! Но не только целый народ, каждый в отдельности может в Храме исправить свои прегрешения, принеся искупительную жертву. Именно потому что для нас так важно не нарушать заповедей, мы настолько зависим от Храма. Без него нам невозможно получить прощение грехов!

– Все ваши книжники так учат?

– Никто из евреев не оспорит мои слова!

– А Иоанн Креститель? Разве ты не рассказывал, что он велел людям креститься в Иордане, чтобы получить прощение грехов? Разве не бросил он этим вызов всей вашей религии? К чему нужен Храм, если независимо от него можно получить искупление? А как обстоит дело с ессеями? Они принципиально не участвуют в храмовом культе!

Я вынужден был отдать должное Метилию. Он прав, тут скрывалось противоречие.

Теперь Метилий вошел в раж:

– Значит, с одной стороны, у вас есть люди, которые ставят под сомнение значение Храма. Вы называете их святыми. С другой стороны, на святость Храма отдельными неловкими действиями посягаем мы, римляне. Но именно нас вы выставляете богохульниками.

Я возразил:

– Ни одному из наших святых не придет в голову принести к Храму языческие символы! Тут есть разница.

– Возможно! – сказал Метилий. Он снова разволновался и опять начал расхаживать по комнате туда-сюда. Наконец, он воскликнул:

– Вот теперь я понял, почему наша политика то и дело натыкается на святость вашего Храма! Вы сами никак не перестанете о нем спорить! Поскольку споры о Храме среди вас никак не прекратятся, вы очень чувствительны к любым вмешательствам извне. Фанатизм, с которым вы защищаете Храм от наших воображаемых нападок, в действительности направлен против ваших же людей!

Метилий произнес свои слова с тем особым ударением, словно сделал великое открытие. На мой же взгляд, он недооценивал роль римлян.

– Мы можем вести споры о Храме. Но мы спорим о нем, потому что ценность его для нас превыше всего. Именно потому что наш Бог невидим и хочет, чтобы его почитали без изображений, именно поэтому наши сердца так привязаны к тому единственному месту на земле, где он обещал нам быть рядом!

Мы еще долго говорили о религиозном и политическом положении в стране. Метилий умный человек. Он понимал с полуслова, что в нашей религии к чему. В одном он полностью заслуживал доверия: его целью было обеспечить мир, причинив как можно меньше насилия и пролив как можно меньше крови. Намерения его были хороши. И в то же время он состоял на службе у системы, приснившейся мне в образе звероподобного чудовища и которая все еще цепко держала меня в своих когтях. Сегодня мне в очередной раз пришлось испытать на себе ее неумолимую хватку. В ту самую минуту, когда я уже думал было вырваться, она снова крепко схватила меня. Меня снова считали способным предать свой народ – и речь шла на этот раз о людях, которые были мне близки. И все это во имя мира и порядка. И разве это человеческий мир?

Во сне явился мне тогда некий «человек», победивший чудовище и избавивший меня от кошмара. Но сейчас я ничего такого не чувствовал. Я радовался, что снова сижу с Тимоном и Малхом в нашей квартире и что могу отвлечься на простые разговоры. Мои мысли снова и снова возвращались к Варавве, которого я знал, и к Иисусу, которого я не знал и о котором ближайшие недели мне предстояло собирать материал. Что он за человек? Отшельник, как Банн? Пророк, как Креститель? Сумасшедший? Террорист?

Уважаемый господин Кратцингер!

Вы опять возвращаетесь к самому главному вопросу: два века историко-критической экзегезы научили нас относиться критически к исторической верифицируемости наших источников. Мы знаем: источники тенденциозны, односторонни и содержат скорее религиозное послание, чем исторические сведения. По-Вашему, получается, в своем романе об Иисусе я обошел этот скептицизм! Вы спрашиваете конкретно: а что на самом деле известно нам о Пилате?

Конечно, все источники восходят к людям, а люди могут ошибаться. Но как люди не способны передавать историческую истину без искажения, так же точно они не могут настолько исказить источники, чтобы историческая истина пропала совсем. То и другое ограничено несовершенством человека.

Могу я предложить Вам один логический эксперимент? Предположим, в Палестине в I в. н. э. работал бы такой «Комитет по введению в заблуждение позднейших историков», члены которого сговорились бы оставить потомкам не соответствующую действительности картину тогдашних событий. Так вот, даже самый влиятельный комитет не смог бы распространить свое влияние настолько, чтобы у него получилось охватить все источники и исказить их. Неужели и вправду он мог бы уговорить самых разных писателей (или их переписчиков), чтобы они включили в свои труды сведения о Пилате, – сведения, которые мы теперь читаем у Филона Иосифа Флавия, Тацита и Евангелистов? Неужели и вправду кто-то ездил по Палестине и зарывал в случайных местах медные монеты Пилата? Неужели нарочно заказали надпись, согласно которой Пилат посвятил своему императору храм «Тибериейон» – и которая дошла до потомков, сохранившись неприметной ступенькой в театре в Кесарии? Немыслимо!

Случайность находок и источники, в которых говорится о Пилате, не оставляют сомнений: Пилат жил на самом деле. То, что говорится о нем в Евангелиях, не противоречит остальным источникам, но и не выводится из них. Евангелия, рассказывая о Пилате, безусловно, опираются на «историческую основу». Такое же точно доказательство можно было бы привести и в отношении Ирода Антипы. Ведь и в этом случае мы в состоянии проверить высказывания раннехристианских авторов, сопоставив их с другими источниками за пределами Нового Завета. Так почему же нельзя, проведя аналогию, сделать следующий вывод: содержащиеся в Евангелиях сведения об Иисусе тоже имеют под собой историческую основу? Что еще не означает их тождественности исторической истине. Вы видите, я настроен не так скептически, как Вы. Именно поэтому мне не хотелось бы лишить себя Вашего критического суждения.

Итак, до следующего раза.

С наилучшими пожеланиями,

Глава VIII

Расследование в Назарете

Наконец-то я снова был дома, в Сепфорисе. Моя семья знала о моем заключении, и все были счастливы снова меня увидеть. Я не сказал им, какая цена заплачена за мое освобождение. Разумная осторожность и стыд заставили меня держать рот на замке. Как бы я хотел, чтобы все это оказалось ошибкой, дурным сном, который человек, проснувшись, забывает. Но это был не сон. И не ошибка. Это было по-настоящему.

С Варухом мы договорились, что он войдет в наше дело. Он был умен, умел писать и считать. А главное, у ессеев он научился работе со складами товаров. Он оказался хорошим управляющим.

Но мне не терпелось поскорее перейти к главному – к сбору сведений об Иисусе. Прежде всего следовало побывать в его родном городе. Там должны были остаться его родственники или хотя бы те, кто лично был знаком с ним. Мы и без того часто покупали в Назарете оливки. В Сепфорисе мы выжимали из этих оливок масло и потом с большой выгодой продавали его евреям, жившим в сирийских городах. Они весьма охотно покупали масло, сделанное в Галилее, потому что оно считалось чистым, не оскверненным руками язычников. И вот за это «чистое» масло они платили нам намного больше, чем готовы были платить за него нашим языческим конкурентам.[98] Нам это было выгодно. Наша торговля процветала.