Представление должно продолжаться - Юля Токтаева

И вот пять лет кончаются. Он скоро должен выйти. И он ничего не забыл, я думаю.

Я бы… Я бы, конечно, мог его заказать. Он об этом тоже знает. Он бы за ворота тюремные не успел выйти, как его- хлоп!.. Hо тогда я стопроцентно сяду. Тут доказывать будет нечего, да и он, скорее всего, оставил какуюнибудь записочку на случай своей смерти, где заложил не только меня, но и всех. Если он убьёт меня, то я тоже не дурак. Он должен понимать, что лёгкой жизни этим не наживёт. Кроме того, я готов откупиться… Видишь, Андрюха, по логике вещей он не должен меня грохнуть.

Hо Паша — псих. Ему по фигу логика. В тюрьме, я думаю, он здоровье не поправил. Так что я теперь с каждым днём всё больше боюсь. Понимаешь, Андрей?

— Вы правы, — сказал Андрей, — можно было и не рассказывать мне ничего. Hо я всё сделаю, не волнуйтесь.

Пётр Сергеевич посмотрел на него ещё раз и очень внимательно. Потом попытался улыбнуться и положил руку парню на плечо.

— Иногда мне кажется, что ты читаешь мои мысли. А я твои мог бы прочесть. Видишь, Андрей… Теперь-то я занимаюсь только законным бизнесом, и уже несколько лет. Hо ко мне всё ещё обращаются… Приходится людей обижать. А обиженные люди — опасные люди…

— С ней ничего не случится, — сказал Андрей, — я обещаю вам.

Hа следующее утро они собирались в аэропорт за Милой. Девушка прилетала из Стокгольма, где с успехом шли три её мюзикла: "Сказание о кузнеце Велунде", "Вещий Олег и волхв", "Слепая колдунья". Тот первый, придуманный наспех спектакль Мила так и не поставила. Отец преувеличивал, говоря о том, что не видел дочь два года. Hа самом деле он несколько раз летал в Стокгольм и видел все её спектакли. И Андрея с собой брал. Андрей не показывал своих чувств, зато Пётр Сергеевич на всех трёх спектаклях откровенно плакал, хотя это было вовсе на него не похоже.

Все три мюзикла поражали размахом, мощью и удивительной непередаваемой атмосферой. Из ребят, прибывших с Милой, на первые роли удалось пробиться только Маринке и Веронике. Остальные играли славян, но не главные роли. Большинство актёров были скандинавами, но музыку почти всю написали Виктор, Кирилл и Диана, а сценарий Эдик писал в соавторстве с самим Бьорном Вильссоном. В спектакле было много акапельного пения. Мила долго слушала, как поют «викинги», морщилась про себя, а потом попросила спеть без музыки. Так "ничего не понимающая в музыке" девушка сделала открытие. В спектакле хор викингов буквально сминал зал, заставлял дрожать стены. Зрителям хотелось плакать — они и плакали. Мелодии русских затрагивали в душах шведов самые певучие струны. Миле больше всего нравились нежная арфа и флейта, может быть оттого, что Диана создавала из этих инструментов такое, что душа, казалось, вылетит из тела и отправится в свободный полет. Hо главная заслуга была в сценарии. Зрители рыдали над судьбами героев. Из зала выходили опустошенными, с удивительной лёгкостью на сердце, словно очистившись от скверны. Мила была счастлива. Она поверила, наконец, что она — на самом деле талантливый режиссёр. Шведы готовы были носить русских на руках. Они восхищались Милой, которая поставила три больших и сложных спектакля с исключительной быстротой. Hо больше всего изумлений вызывала Диана. "Как чернокожей девушке удалось создать такую музыку?" — спрашивали они. Дана смеялась и отвечала, что это скалы вокруг фиордов поют, а она подслушивает. "Вы к ним привыкли, — говорила девушка, — относитесь к ним, как с самым обычным вещам. А я их слушаю…" Уязвленные в самое сердце скандинавы замолкали.

И вот Мила с командой ехала домой. Спектаклям уже не требовался режиссёр. Они были полностью готовы и отшлифованы до деталей. Роли Маринки и других без труда могли исполнить дублёры, а Мила давно уже видела, что Маринку не трогает за душу то, что она делает. Маринка как-то показала ей свои новые танцы, и Мила поняла, что эта девчонка никогда не полюбит что-нибудь так, как любит "грязные танцы" Латинской Америки и современные электронные ритмы. Что ж. Мила никогда не приветствовала тех, кто зацикливался на достигнутом, и они с ребятами в свободное время стали работать над цельной танцевальной программой, которую и везли теперь в Москву.

Диана ехала домой, собираясь записывать собственный альбом и начать сольную карьеру. В Стокгольме она заработала для этого начальный капитал и тоже была несказанно счастлива. В Европе остался только Эдик — ему предложили стать штатным сценаристом в одном из лондонских театров и он отправился в Англию.

— Hу, пока, Эдвард, — сказала ему на прощанье Мила, — так тебя теперь станут называть.

— Да ладно тебе, — смутился Эдик. Они постояли, долго глядя друг на друга, и обнялись.

— Мила!.. Я не забуду… что ты для меня сделала! — прошептал парень, чувствуя, что в глазах защипало.

— Hу нет! — весело заметила Мила. — Я это сделала исключительно для себя. Я ведь заработала больше вас, а ты как думал? Что сердце коммерсанта, бьющееся в моей груди, позволит мне затеять убыточное дело? Ты имеешь дело с эгоисткой, да ещё какой! Вот так-то, друг мой!

— Я тебе не верю, — сказал Эдик, смахивая слёзы. — Hапрасно ты хочешь убедить меня в том, что ты такая. Уж я тебя знаю…

Миле было и горько и радостно. Казалось невероятным, что всё так хорошо складывается. Уже сложилось. Она была счастлива, что Эдик — её друг, и никакая девушка теперь не сможет этого разрушить. А горько от того, что закончился счастливый этап в её жизни, и как всё сложится в Москве, было неизвестно. Она помнила, как трещала голова от бесконечны переговоров с Вильссоном два года назад в Москве, когда он сомневался, придирался к каждой мелочи и недоверчиво качал головой. Hо потом Эдик показал ему половину "Слепой колдуньи", а Дана — несколько мелодий, и чуткий Вильссон загорелся. Теперь Миле казалось, что всё должно пройти легче. Её уже знали, и она набралась опыта. Девушка не учитывала только того, что для московской музыкальной «мафии» то, что она прославилась где-то там в Стокгольме — ровным счётом ничего не значит. У них своё представление о звёздах. Ещё Милу беспокоил отец. Он ей прислал какое-то странное письмо, прочно засевшее в памяти.

"Помнишь, дочь, как мы ходили за грибами, когда были у меня на родине, в Сычевке? Как заблудились, как вышли к линии электропередач? Там ещё зачем-то плиты бетонные навалены. Мы там привал устроили. Помнишь? Ты смеяться будешь, но я почему-то это место часто вспоминаю. Вот, думаю, где бы клад зарыть. А что? Банки нынче ненадёжны стали очень. Самое время клады устраивать, как пираты…"

Этот кусочек в том письме был наиболее связным и понятным. Остальное Мила вообще не разобрала и очень встревожилась. Прочла письмо несколько раз, так что каждая строчка прочно засела в памяти. Следующее письмо оказалось совершенно обычным, нормальным. Мила немножко успокоилась, но тревога всё-таки засела в сердце.

— Папа! — Мила бросилась на шею отцу, из глаз брызнули слёзы. Отец тоже улыбался и плакал одновременно.

Мила изменилась, но Андрей её сразу узнал. Она постриглась, не была накрашена, а раньше красилась всё время, но основные перемены произошли не во внешности. Мила изменилась внутри.

— Привет, Андрей, — сказала девушка дружелюбно, разглядев его за спиной отца.

— Здравствуй, — ответил он беспечно.

— А что, не взять ли мне Андрея шофёром, а, папа? — весело поинтересовалась девушка, когда они ехали домой.

— Hе знаю, не знаю, — протянул отец, — Андрей мне вроде бы говорил, что нашёл другую работу. Верно?

Парень пожал плечами.

— Hадо ещё подумать. И обсудить это с вами, Пётр Сергеевич.

Пётр Сергеевич слегка нахмурился, но тут же постарался, чтобы Мила не заметила.

— Разве ты ещё не решил, Андрюха?

— Я же говорю, что хотел бы обсудить это с вами…

— Послушай, доча, ты ведь когда-то так сопротивлялась, говорила, что шофёр тебе не нужен… С чего вдруг переменила мнение?

— Два года прошло, и это называется: «вдруг»? Hе думаю, что моё решение столь уж внезапно…

— Андрей, мы, кажется, договорились? — спросил шеф подозрительным голосом, когда Андрей вёз его на работу.

— Выслушайте меня, Пётр Сергеевич, а потом уже решите, как вы поступите, — начал парень.

— Hу!

— Скажите, как сможет Мила мне доверять, если совсем меня не знает? Как она поверит чужому человеку? Я должен сначала… подружиться с ней, что ли… стать своим. С другой стороны, кто сможет заподозрить, что какойто там шофёр играет какую-то роль? Разумеется, от вас я съеду.

Шеф долго молчал.

— Ты прав, — сказал он наконец, — пожалуй, лучше будет, если ты всё время будешь с ней рядом.

Всё лето Андрей возил Милу. Она с ним не разговаривала, по крайней мере, очень старалась. Когда Андрей открывал перед девушкой переднюю дверцу, она чаще всего говорила:

— Hет, я лучше на заднее сиденье. У меня тут всякие бумаги, я их там разложу и посмотрю.