К Лоле - Максим Лапшин

Во время лекции меня часто спрашивают: «Антон, что ты пишешь в своей красной тетради? Ты ведь совсем не смотришь на доску! Похоже, там у тебя не лекция». Что мне ответить моим любознательным соседям по аудитории? Я пока не готов рассказать им правду. Я вспоминаю Тирана, листки из Аниной сумочки и многое из того, что случилось раньше. Хотя «случилось» не совсем подходящее слово. Я наугад выбираю одну из историй и отвечаю:

— Я пишу роман без головы.

— Как это? — удивляются соседи справа и слева. — Ты сочиняешь нечто вздорное, без научной основы и здравого смысла?

Я усмехаюсь:

— Ну что вы, разве я могу? Я, студент такого учебного заведения, где даже от борща в студенческой столовой веет интегралом? Категорически — нет! «Нет», которого в иных обстоятельствах вы от меня ни за что не добьетесь, потому что я хронически привык говорить и людям, и обстоятельствам — да! В произношении этого слова я тренируюсь с тех самых пор, как научился вообще что-либо говорить. И клянусь, мое «нет», сказанное необдуманно или второпях, всегда несет в себе скрытый зародыш «да». Вот и сейчас, говоря «нет», то есть утверждая, что я не могу быть антинаучным, я тем самым заявляю, что — да, фантазирую, но в рамках строгой теории, имя которой — здесь вы, пожалуй, будете слегка огорошены — ломающийся, паясничающий, кажущий зрителю зеленым язык абсурда. А что еще мне остается после несправедливого исчезновения Лолы? Учитывая расстояние между нами, трудно хоть немножечко не сойти с ума. Или начать ерничать. Вот я и ерничаю. И сны, между прочим, тоже на моей стороне.

Произнеся про себя все вышеназванное, я продолжаю вслух:

— Вечно вам подавай здравый смысл и реальную основу. Просто хлебом вас не корми, а… корми вас хлебом, на который намазан бескомпромиссный реализм вместо масла! А ведь что представляет собой наша так называемая реальность, если хорошенько в ней разобраться? Вчерашний вымысел, старая сказка. Тем не менее могу вас утешить. Я не антинаучен в своих записях. Фантастичен — да, этого у меня не отнять. Однако мысли сказочника и ученого зачастую движутся в одном направлении. У сказочника порой даже с некоторым опережением. Впрочем, судите сами. Мой роман начинается с чествования изобретателей, которым наконец-то удалось построить машину времени. В первой главе машиной только любовались, во второй на ней принялись колесить во времени взад и вперед, а в третьей с огорчением заметили, что до определенных — и, надо сказать, весьма интересных — исторических периодов машина, увы, не достреливает. Повозившись с ее устройством, а заодно и с физической теорией, на чьих принципах основана работа машины, пришли к выводу, что дальность путешествия зависит от массы тела пилота. Это подтвердил и опыт — на максимальные дистанции удалось замахнуться пилоту-карлику и семилетнему ребенку. Ученым и прочим заинтересованным лицам, многие из которых оказались весьма тучны, забраться в изрядно удаленные времена не представлялось возможным.

Одной ученой женщине, мелькнувшей в первой главе и вышедшей на авансцену в четвертой, очень хотелось отправиться далеко в будущее. И хоть весу она была небольшого, всего сорок пять кило, машина с поставленной задачей никак не справлялась. Цель в будущем оказалась настолько отдаленной, что, по подсчетам теоретиков, до нее смог бы добраться только тот, чей вес составляет всего двенадцать килограмм. То есть ни карлику, ни самому юному путешественнику во времени туда было не добраться. В такое будущее можно было отправить разве что новорожденного, но какой в этом прок — он если и вернется, то, кроме «агу» и «утя», ничего не расскажет.

И тогда храбрая женщина решила — в будущее полетит одна моя голова! Непосредственно перед путешествием голову следует отделить от тела и, пока она еще что-то соображает, бросить в машину времени и нажать на кнопку «пуск». Будущее, в которое отправится голова, настолько технически совершенное, что выкатившуюся из странного прибора голову средствами искусной медицины там немедленно приставят к новому телу и не дадут ей пропасть.

«Но как ты вернешься обратно? — спросили у женщины восхищенные и немного испуганные современники. — Ведь тебе снова придется того… хрясь… в общем, даже не знаем, как это лучше назвать».

Именно над тем, что ответила мужественная женщина, я сейчас и раздумываю, глядя в разворот тетради с алыми звездами. Не исключено, что в ее планах было привезти из будущего такие технологии, которые позволили бы ее коллегам вторично спасти отсеченную голову. Правда, возможен и другой поворот событий. Хорошенько подумав, женщина сказала самой себе: «А зачем мне вообще возвращаться обратно? Новое тело, здоровые внутренние органы, не исключено, что и грудь больше, чем нынешняя! Если и стоит забираться в чертову машину снова, то лишь затем, чтобы отправиться еще дальше в будущее. Там мне, возможно, к здоровому телу приделают еще и новую голову, а то у меня на старой — морщинки вокруг глаз». Вслух она, конечно, ничего такого не высказала, вслух она произнесла что-то вроде «Наука требует жертв!». И правильно сделала, потому что представитель комиссии по делам незаконных мигрантов во времени был тут как тут и внимательно за ней наблюдал.

Звенит звонок. Лектор поспешно прощается, аудитория шумно, с единым вздохом облегчения встает.

Замолчав, я тем не менее не в силах остановить мчащуюся к слиянию истоков и финалов мысль. Фантазер? Выдумщик? Свистопляс? А чего вы ждали от молодого человека, чьи желания не исполняются, диплом ему не выдан, а сам он живет на стипендию размером с божью коровку? Сны и воображение — вот все, что у меня есть! Сны и воображение — вот мои воины! Сегодня после занятий и тщетных блужданий по зимней столице мы снова соорудим с ними на троих.

Звонок, как я уже сказал. Все встают, я продолжаю сидеть. Так мне легче выполнять хитроумные преобразования. Не те, о которых нам только что твердили на лекции, а свои собственные — из лиц в фиалки, из ниц на царство, из грязи в князи, из студенческой столовой в ресторан «Шевалье». Ну-ка, что у меня на этот раз? Превращу-ка я в чаек своих любознательных соседей по аудитории. Всех — и Марата, и Алину, и Юрия, и Николая — всех превращу в чаек, а лектора — ему особая честь — в пеликана в очках.

Чайки начинают вылетать из аудитории. Попутно они собираются в стайки, а я возвращаюсь к звездной тетради. Вновь погружаюсь в работу, ведь мне необходимо найти зависимость снов от возраста спящих, и я крайне близок к разгадке. Полученный результат я в следующем письме сообщу Лоле, завершив, таким образом, научную публикацию в трепетных традициях древности, когда книгу с решениями систем нелинейных уравнений называли не иначе как «Яшмовое зеркало четырех элементов». И посвящали свои труд парфюмерной шкатулке возлюбленной дамы.

Но вот досада, заскребла, зацарапала по странице ручка — чернила в ней — йок! Нужно обратиться за помощью к чайкам. Но их нет, все дружно вылетели вон: в аудитории пусто. Я — один, и лишь гипнотическое шевеление легких штор на окнах, облитых чем-то темно-синим и глубоким, а из звуков только мерное гудение люминесцентных ламп под потолком и далекие стуки на лестнице — неведомо чем и обо что.

Ботинок скользит на оброненном тетрадном листке. Я поднимаю его, и на нем — что это? Неужели стихи? Да — слабенькие, невыразительные, про бегство из этого мира, с блуждающей рифмой и нечетким размером, но все же — это стихи. А стихи дорого стоят.

Откуда мне знать? Я пробовал. Стираю ладонью с листка отпечаток ботинка и, сложив бумагу вдвое, кладу в тетрадь, к собственным поэтическим опытам, немногочисленным, посвященным все ей же, все ей.

Вот обещанье, что тебя не беспокоюЯ больше ни стихами, ни лунойИ не вишу на трубке телефонной,По проводам врываясь в твой покой.Моя гитара сломана об угол,И рот зашит ботиночным шнурком,Пусть словно от болезни и испугаВ груди стучит нестройным молотком.Никто не скажет: «Было между нимиДвиженье чувств, но все теперь прошло…»Себе я оставляю только имя,В обмен на Лола отдаю свое «Алло».

Скорее всего, Аллола, такие строки не следовало бы отдавать на твой суд. Осада молчанием совсем истощила арсенал моих средств самовыражения. Мне не нравится отсутствие рифмы между 1-й и 3-й строчками, а между строчками 5-й и 7-й рифма откровенно слаба, но надо сказать, что в русской поэзии, в ее наиболее героическом, а следовательно, красном разделе, в главе «Апофеоз справедливой ярости» можно найти и более смелые опыты:

Клара у КарлаКораллы украла.

Экспериментаторство с рифмами для глаз, а не для ушей.

Но я не пытаюсь выгородить себя за чужой счет. Нисколько. Я только в желаниях своих поэт, а опорой, как видишь, выбрал прозу.