Присяжный заседатель - Джордж Грин

Это Сари. Смотрит на него, улыбается. Славко открывает дверь, она садится.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он.

— Как что? Я ваш работодатель.

Сегодня она одета очень просто — в джинсы и свитер, но выглядит при этом ничуть не менее шикарно.

— Хотела проверить, честно ли вы зарабатываете свои деньги. Кроме того, подумала, что вы, наверно, голодны. Приготовила для вас сандвич.

— Спасибо, но, ей-богу…

— К тому же я дома изнывала от неопределенности.

— А где ваша машина?

— В квартале отсюда. Не хочу, чтобы он ее видел. Как тут мой мальчик? Ведет себя прилично?

Она смотрит на освещенное окно. Когда Славко не отвечает, поворачивается к нему:

— Ничего, если я тут с вами посижу?

— Ради Бога.

Он вдыхает ее аромат, любуется движениями длинных пальцев. Чернику стыдно за свою машину, прогнивший «форд-гранада» восьмидесятого года. Сам он прозвал свой автомобиль «стервятником». Салон насквозь пропах застарелым табаком, выхлопными газами. На полу валяются какие-то конверты, обертки, две пустые пивные бутылки. На месте водителя в полу самая настоящая дыра. Обычно Славко прикрывает ее куском линолеума, но сегодня, как назло, линолеум сполз, и снизу дует. Черник застенчиво прикрывает дыру ботинком — не хочет, чтобы Сари заметила.

Но ей не до него. Ей наплевать и на Славко, и на его машину. Ее интересует лишь освещенное окно Эбена Рэкленда.

— Я знаю, что не имею права за ним шпионить, — говорит она. — Но мне от этого лучше. Мне нравится быть здесь. Так вы хотите бутерброд? Он с ростбифом. Вы не похожи на вегетарианца.

— Сари…

— Что?

— По-моему, вашего приятеля дома нет.

Она снова смотрит на окно, потом переводит взгляд на автомобильную стоянку.

— Нет, он дома. Вон его машина.

Она показывает на элегантный красный «лотос».

— Машина стояла здесь с самого начала, с пяти часов, — говорит Славко.

— Может быть, он не ходил сегодня на работу? — пожимает плечами она. — Уверяю вас, мистер Черник, он дома. Он звонил мне час назад.

— Правда? Кстати, называйте меня Славко. И что он вам сказал?

— Как обычно. Много работы, новый клиент, не может выбраться из дома.

Славко не дает ей закончить.

— Свет в окне зажегся в шесть тридцать семь. Могу даже точнее. — Он достает из кармана куртки блокнот. — В шесть тридцать семь и двенадцать секунд.

— Ну и что?

— В шесть сорок две и двенадцать секунд, то есть ровно пять минут спустя зажегся свет на крыльце. В шесть пятьдесят две и двенадцать секунд, то есть еще ровно через десять, минут, зажегся свет на лестнице.

— Ну и что это значит?

— Это значит, что свет включается электронным таймером. За все время я не слышал ни единого звука, не видел ни единой тени. Я думаю, там никого нет.

— Где же Эбен?

— Хороший вопрос.

Внезапно Сари распахивает дверь. Лицо ее пылает от гнева.

— Ну, если его, паразита, там нет… — с угрозой шепчет она.

Она громко хлопает дверцей и решительно направляется к крыльцу. С силой давит на кнопку звонка.

Славко не спеша разворачивает принесенный ею бутерброд, смотрит, как девушка звонит вновь и вновь.

Потом Сари колотит в дверь кулаком, кричит во все горло, зовет своего любовника.

Славко сокрушенно качает годовой, думает: нет, милочка, его ты там не найдешь. Наш маленький Эбенезер играет в прятки, любит секреты? Это плохо — терпеть не могу подобных игр. Уверен, что когда ты с ним встретишься, он все тебе чудесно разобъяснит. На твоем месте, Сари, я бы его не слушал.

Оливер сидит на пластмассовом стуле в автоматической прачечной и пытается делать уроки. Сосредоточиться трудно, потому что вовсю шумят стиральные машины и сушилки. Кроме того, еще одно семейство, состоящее из мамаши и пяти худосочных деток, действует ему на нервы. Детки играют в гладиаторов — возятся, пихаются, орут. Оливер со вздохом откладывает учебник и берет со столика замусоленный номер «Чтения для детей».

Детское чтение Оливера не прельщает, и он берет журнал «Пипл». Потом крутит шнурок на куртке, наматывает на палец. Со скучающим видом смотрит в окошко стиральной машины.

Мамаша шумного семейства велит своим чадам угомониться, но они ее не слушают. Ну и семейка, думает Оливер. Все такие бледные, худосочные, будто с того света явились.

Он забирает учебники и тетрадку, плетется к матери. Та взахлеб читает журналы и газеты: «Таймс», «Пост», «Ньюс», «Репортер диспэтч», «Ньюс таймс». Ее интересуют только отчеты о процессе Боффано. Читает она сосредоточенно, ничего не говорит, выражение лица отсутствующее.

— Мам, — зовет ее Оливер.

— Да?

Она смотрит прямо ему в лицо, но, судя по всему, ничего не видит. Потом снова утыкается носом в статью.

— Я все ждал, пока у тебя настроение станет лучше…

— Ну и что?

— Но, похоже, перемен к лучшему не ожидается.

— Так-так.

— В общем, смотри сама.

Он достает тетрадку с контрольной по математике и показывает матери. На каждой строчке красные чернила. Внизу оценка: 37. Энни смотрит в тетрадку, кивает.

— Ясно. Молодец.

— Ты должна подписаться внизу, — говорит Оливер.

— У меня нет ручки.

— Вот она.

Он протягивает ей ручку, и Энни расписывается. Потом возвращает ему тетрадку и снова погружается в чтение.

— Мам, ты хоть вспомнишь потом, что видела контрольную и подписала ее сама? Ведь училка и позвонить может.

— Кто может позвонить?

— Учительница.

— Понятно.

— Так ты запомнишь?

— Запомню.

— Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Ведь я получил всего тридцать семь баллов.

Никакого ответа.

— Тридцать семь из ста.

— Что ты хочешь от меня услышать? — Она бросает на него яростный взгляд. — Молодец, продолжай в том же духе.

Проходит почти минута, мама шелестит газетными страницами. Родоначальница семейства бледнолицых начинает вынимать из сушилки груду тряпья. Ее отпрыски колотят друг друга об стену. Энни заканчивает читать газеты, кладет их на стол и поворачивается к сыну:

— Так что ты хочешь от меня услышать? Наверно, что-нибудь в этом роде: «Ах, Оливер, деточка, ты недостаточно стараешься. Почему бы тебе не прикладывать чуточку больше усилий?» Этого ты хочешь? Не вижу смысла попусту распинаться. Ты и без меня знаешь, что лодырничаешь и бездельничаешь. Не хочешь работать — твое дело. Рисуй своих драконов, валяй дурака. Учиться тебе не интересно. Ты сидишь на контрольной по математике и мечтаешь стать художником, таким же, как твоя мамочка. Валяй, становись. Тебя ждет такая же развеселая житуха, как у меня. Денег нет — наплевать. Чувствуешь себя полным дерьмом, потому что не можешь заплатить за электричество — ерунда. Целый день просиживаешь, как идиотка, над компьютером, не можешь починить машину — какие мелочи. Главное — ты художник. Сиди, смотри, как жизнь проходит мимо. А потом, в один прекрасный день, твоя жизнь кончится!

Голос Энни звучит все громче и громче, в нем появляется истерическая нотка. Никогда в жизни Оливер не слышал от нее такой длинной речи. Сушилка последний раз громыхнула и затихла. Ничто теперь не заглушало голос Энни. Худосочные чертенята моментально перестали возиться и, разинув рты, стали наслаждаться бесплатным аттракционом. Даже их мамаша уже не запихивает в сумку белье, а бесцеремонно пялится на Энни.

— Все самые важные решения в твоей жизни будешь принимать не ты, а другие люди, — пророчествует мать Оливера. — Тупоголовые критики и коллекционеры, неспособные отличить произведение искусства от бумаги для обоев, станут главными судьями твоего творчества. Если ты хочешь жить так — ради Бога, это твоя жизнь, а не моя. Завалишь экзамен по математике — пеняй на себя. Я тебе ничем помочь не могу. Ты сам должен решать свои проблемы. Ты или они — кто-то победит, а кто-то проиграет. На мою помощь не рассчитывай. Единственное, чем я могу помочь, — своим примером. Смотри, что они со мной сделали.

— Мама, — шепчет Оливер.

— Полюбуйся, что они сделали с твоей матерью!

— Но мама же.

— Что?

— Ради Бога, замолчи.

Энни не может остановиться. Ее филиппика продолжается.

Тогда Оливер швыряет учебники и тетради на пол и бежит к двери. На улице темно, осенний вечер. Возле входа в супермаркет Оливер останавливается, смотрит невидящим взглядом на механическую лошадку для маленьких детишек.

По его лицу текут слезы, и он ничего не может с этим поделать. Только бы не встретиться с кем-нибудь из одноклассников. Стоит, рыдает. Подходит какой-то старый хрен, спрашивает, не обидел ли его кто.

— Все нормально, — бормочет Оливер.

— Может быть, у тебя что-то болит?

— Отстаньте вы от меня! — рявкает Оливер, заразившись материнской злобой.

Старого хрена как ветром сдуло. Потом из прачечной выходит мать. В одной руке у нее корзинка с бельем, в другой — учебники и тетради.