Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

Он добрался до «Европы», где в дверях стояли швейцары в бордовых шинелях и цилиндрах: тут в фойе и ресторане было шпиков на одну квадратную сажень больше, чем в любом другом месте в Европе, — именно поэтому Мендель чувствовал себя в безопасности. Никому и в голову не могло прийти, что беглый ссыльный будет околачиваться в подобном месте. Но на нем было потрепанное, штопаное пальто и шапка, а народ вокруг выхаживал в соболях, сюртуках и гвардейской форме. На него уже косился швейцар — полицейский осведомитель.

Мендель услышал, как по снегу прошуршали сани. Он похромал к двери, выискивая глазами шпиков и филеров. Ничего подозрительного, один сгорбившийся извозчик. Мендель окликнул его и вскарабкался в сани.

— Куда прикажете, барин?

— К Таврическому дворцу.

— Пятьдесят копеек.

— Двадцать.

— Цены на овес снова выросли. Едва свожу концы с концами… Овес, опять овес. Цены растут, война приносит одни беды. Но чем хуже, тем лучше — вот его девиз.

Мендель решил, что извозчик мелкий буржуа, за которым нет будущего, однако в России так мало настоящих пролетариев. Девять из десяти — упрямые, отсталые, жадные и жестокие простолюдины. Ленин, с которым Мендель делил кусок хлеба в Кракове до войны, размышлял над тем, что, если крестьяне не поддержат историческое развитие, им придется ломать хребты.

Мендель был совсем серым от недоедания и недосыпания. Когда ты в бегах, уже не до сна и еды — однако такое существование его полностью устраивало. Нет семьи — но дети его утомляли.

Жениться — ладно, но только на якутке Наташе, таком же преданном товарище, с которой он время от времени встречался.

Привыкнув постоянно перебираться с места на место, он с легкостью мог заснуть на скамье в парке, на полу, на любом диване.

Ленин находился в Швейцарии, почти весь Центральный комитет — Свердлов, Сталин, Каменев — в Сибири, сам Мендель был практически последним из видных деятелей 1905 года, оставшимся на свободе. Но Ленин приказал: «Ты нужен в Петрограде. Беги!» Он выслал Менделю сто рублей на фальшивые документы.

Лишь партия и правое дело имели значение. «Я рыцарь священного Грааля с большим мечом в одной руке и книгой в другой, вооруженный поборник Идеи», — думал Мендель, когда сани подъехали к шикарному желтому фасаду Таврического дворца, где когда-то князь Потемкин давал свои экстравагантные балы в честь Екатерины Великой, а теперь заседала Государственная Дума — сборище болванов — и велись нелепые дебаты. Но пока сани не проехали мимо, Мендель наклонился и похлопал извозчика по плечу.

— Приехали! — Мендель вложил несколько монет извозчику в рукавицу и спрыгнул с саней. Возле ворот Государственной Думы стояли машины с включенными моторами, но Мендель не пошел к дворцу. Он похромал к сторожке у караульного помещения Конногвардейского полка. Старый лимузин с гербом великого князя остановился у ворот и загудел клаксоном. В авто сидели гвардейский офицер и лакей в ливрее.

Выбежал сторож, одновременно кланяясь, застегивая портки и придерживая картуз, и попытался открыть ворота. Мендель огляделся, постучал в грязную дверь сторожки.

Дверь открылась. Румяный швейцар в крестьянской рубахе и пожелтевших подштанниках впустил его в мрачную комнатушку с печью, самоваром и тем спертым воздухом, который царит в помещении, где спит много людей и варятся овощи.

— Ты? — удивился Игорь Верезин. — Я думал, ты на Камчатке.

— В Енисейском крае. Я бежал. — Мендель заметил, что у швейцара лысая, вытянутая голова, похожая на раскаленную докрасна пулю. — Верезин, я умираю с голоду.

— Щи, бородинский хлеб и колбаса. Самовар уже кипит, товарищ.

— Для меня есть сообщения?

— Да, кто-то просунул под дверь газету.

— Значит, сегодня ждем гостей.

Верезин пожал плечами.

— Где газета? Дай взглянуть. Отлично. — Мендель сбросил тулуп, проверил, заперты ли окна и двери. — Можно я посплю?

— Будь как дома, товарищ.

Диван в твоем распоряжении, я и сам тут иногда дремлю, когда выдается минутка. — В этой темной комнатке не было другой кровати, сторожа спали по очереди. — Как тебе удалось бежать?

Но Мендель, как был в шапке, сапогах и в пенсне, уже вытянулся на диване. 

Кто-то тихонько постучал в дверь. Мендель увидел юную девушку в красивой шубе, явно собольей, в белой песцовой накидке. Она нерешительно вошла в комнату. Она была стройной, с большим ртом и необыкновенными светло-серыми глазами.

— Везет мне сегодня! — пошутил Верезин. — Прошу прощения за мой вид!

Она бросила на него испепеляющий взгляд.

— Барамян? — спросила она.

— Входите, ваша милость, — продолжал веселиться Верезин, низко кланяясь, — ни дать ни взять придворный лакей. — В такой шубе вам бы через парадный входить, вместе с фельдмаршалами и князьями.

Мендель не спеша встал.

— А, это ты, — произнес он; при невзрачной внешности у него был замечательный голос — глубокий и звучный, как иерихонская труба, и Мендель умел им пользоваться. Он повернулся к Верезину.

— Верезин, можешь пойти прогуляться.

— Что? В такую погоду? Ты, наверное, шутишь… — Но Мендель никогда не шутил, разве что о виселице. Вместо этого он многозначительно посмотрел на печь, за которой лежал завернутый в тряпицу «бульдог». Верезин тут же передумал. Натянул шинель и со словами «Пойду куплю селедочки» выбежал наружу.

Когда сторож ушел, Сашенька села за плетеный стол у печи.

— Вы ему не доверяете? — Она предложила Менделю одну из своих ароматизированных сигареток с золотистым обрезом.

— Он привратник.

— Мендель закурил.

— Большинство привратников связано с охранкой. Но если они сочувствуют нам, то прикрывают самые надежные и безопасные явки. Пока он с нами, никому и в голову не придет искать большевиков в казармах Конногвардейского полка. Он из сочувствующих и, возможно, вступит в партию. За домом твоего отца следят: ждут меня. А тебе как удалось уйти?

— Дождалась, пока все заснут. Мама и так каждую ночь уезжает. Потом я вышла черным ходом, а дальше — через гараж. Ехала на трамваях, шла через черные ходы, магазины с дверями, ведущими во двор, через проходные дворы. Я была прилежной ученицей. Обучилась всем хитростям. Я совершенствуюсь в искусстве уходить от слежки. Как привидение. Я бегаю как горная козочка.

Менделя охватило странное чувство — он вдруг понял, что рад видеть Сашеньку. Она так и лучилась жизнью. Но он сдержался, не стал обнимать ее, хотя очень хотел. Девочку и так уже слишком разбаловали.

— Не будь слишком самонадеянной, — угрюмо произнес он. — Товарищ Песец, ты доставила сообщение на явку?

— Да.

— Ты забрала листовки?

— Да.

— И где они сейчас?

— В квартире на Петроградской стороне, на Широкой улице.

— Завтра их необходимо передать товарищам на Путиловском заводе.

— Я передам. Все как обычно?

— Ты хорошо работаешь, товарищ, — кивнул Мендель.

Она казалась такой юной, когда улыбалась. В неярком свете убогой комнатушки Мендель заметил несколько веснушек на крыльях ее носа. По ее односложным ответам он понял, что она хочет ему что-то сказать.

Он решил охладить ее пыл. Под ее напором он почувствовал себя стариком — рябая морщинистая кожа со вздувшимися венами, седые пряди в засаленных волосах, артрит. Таким боком выходят ссылка и тюрьма.

— Дорогой товарищ, — начала она. — Не могу передать, как я вам благодарна за учебу. Теперь все встало на свои места. Никогда не думала, что меня станут так волновать слова «товарищ» и «комитет». Но теперь я от них в восторге!

— Слишком много болтаешь, — одернул он ее. — И будь поосторожней с товарищами. Им известно, из какой ты семьи, они высматривают признаки мещанства. Перестань носить соболей. Надень каракуль.

— Вы правы. Я чувствую себя мелкой сошкой подполья, винтиком в колесе мировой истории.

— Мы все — мелкие сошки, но в Питере на настоящий момент ты более весомая фигура, чем думаешь. Нас слишком мало, — признался Мендель, полуприкрыв свои покрасневшие глаза и затягиваясь.