Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль

Молока у нее в самом деле было столько, что оно текло по груди, и я спросила себя — как в это время женщины обходились без насущных средств гигиены? Мне сначала и в голову не пришло, что Наталья кормит. Но я увидела: она подложила под сорочку две подушечки не слишком большого размера, но достаточного для того, чтобы молоко не пачкало одежду.

Я развернула сына, и о том, что это может быть уже другой младенец, просто не думала. Наталья обо всем позаботилась — это мой малыш, родимое пятнышко характерное, подручными средствами в этом веке его не имитировать никак. Я подняла голову, благодарно взглянула на нее, и слезы сами собой хлынули из глаз.

Мне придется с этим жить — хотя бы какое-то время. Гормоны, и нет врача, чтобы помог мне справиться с ними. Хорошо или плохо, легко или нет, но здесь у меня нет союзников.

Я вытащила грудь и попыталась дать ребенку, но он уже наелся и лениво чмокнул. Сказать, что я была разочарована, ничего не сказать, и я даже не ощутила стыда, что разревелась из-за этого как обиженная трехлетка.

Кровотечение у меня прекратилось, пришла вчерашняя повитуха, осмотрела меня и хотела было осмотреть и ребенка, но я не дала. Вцепилась в него и глядела на повитуху, как дикая кошка, Наталья поспешила вмешаться и заверить, что с ребенком все хорошо. Повитуха ушла, щедро получив за труды, и судя по всему, это были огромные деньги…

Меня перенесли в опочивальню. Как я ни старалась держать себя в руках, выходило погано — я рявкала, требовала, чтобы ребенок был в поле моего зрения, и сама себе ужасалась. Я это была или не я, или я — новая, мать, у которой легко могут отобрать желанное дитя, а я пока беспомощна. В опочивальне я приказала поставить колыбельку как можно ближе ко мне, но сына положила рядом с собой на кровать, благо было достаточно места.

— Заспишь, матушка, — обеспокоенно проговорила Наталья, когда пришло время укладываться. — Ай, я тут буду, Марья тут будет, Фроська вон, ты ей верь, она добрая…

Новая я упрямо мотала головой, прежняя я заставила себя подчиниться.

Три дня я находилась в одиночестве, если не считать Наталью, Фроську и Марью, на четвертый день потянулись визитеры. Сперва пришла Анна, после — три монахини, принесшие младенцу дары: мед, крошечные еловые веточки, фигурки Пятерых и блюдечко, в котором горело масло. Не дожидаясь намеков и просьб, я приказала Наталье принести ее ребенка, и теперь в моей опочивальне стояли две колыбельки — роскошная моего сына и плетеная из лыка сына Натальи. Опытным путем, укачивая то одного малыша, то второго, я выяснила, что колыбелька из лыка легче и уютнее, и потребовала обеспечить мне такую же. Возможно, я лишила какого-то младенца его люльки, но подумала об этом, к своему стыду, сильно позже. Мне ведь даже не осмелились перечить… и, сражаясь с красными пятнами, ползущими по лицу, и не задавая лишних вопросов, я распорядилась оплатить лыковую колыбельку, кому бы она до меня ни принадлежала.

Я ждала появления прочих родственников и спрашивать о них прямо опасалась; родственников не было, кроме того, когда первая эйфория схлынула, я вспомнила о деле.

— Что светлейший князь в доме нашел? — сурово сдвинула я брови, одновременно пытаясь дать ребенку грудь.

— Ай, матушка, — махнула рукой Наталья, уверенно и совершенно бесцеремонно отправляя мой сосок в рот моему сыну. — Ничего, вон хоть Пимена спроси. Ай, даже сюда хотел зайти. Я ему — побойся ты гнева Пятерых, человече государев, то покои боярыни, а ему что?..

— Зашел? — поинтересовалась я и ойкнула. Сосательный рефлекс у сына был отменный, только вот… молока с меня было как с козла.

— Я уж и Пимену сказала, — помолчав, призналась Наталья, — мол, негоже ведь в опочивальню-то боярскую, грех-то какой, и вон Аниську сюда послала. Ну ему что, матушка, ай, печати Справедливого на нем нет. Зашел. Искал тут. Не гневайся, боярыня-матушка, пока ты в родах была, кто возразит-то ему? Холопье слово ему ничто…

— Да и… — я поискала подходящее слово. Черт? Леший? — Моры с ним.

В самом деле. Я на свободе, кто знает почему, и не стоит лишний раз тыкать палкой это лихо. Я смотрела на своего малыша и радовалась жизни.

В эту ночь опять налетели моры, и хотя я не слышала, как они скребли когтями по крыше, было жутко. Наталья под магические вспышки и скрежет с улицы пыталась меня «раздоить» и негромко ругалась почему-то на светлейшего, а заодно и на дьяка сыскного приказа. Я, хоть и чувствовала досаду из-за того, что у меня не было молока, все равно хохотнула и спросила, при чем тут дьяк и светлейший.

— Ай, матушка, так моры их забери? — пожала она плечами. Может, это и была отговорка, но она меня занимала меньше всего.

Наутро я сказала себе: надо вернуться к тому, что далеко от моего материнства. Например, к убийству моего мужа, и я приказала Пимену явиться в опочивальню. Он, конечно, такого бесстыдства себе позволить не мог и гудел в соседней комнате за распахнутой дверью, но не сообщил мне ничего нового. Я намекнула на шкатулку, пропавшую из кабинета, и Пимен сознался, что и светлейший его об этом спрашивал, и с тем же результатом: была шкатулка, пропала в ту ночь, а куда — неведомо.

— А кто заходил к нам, видел ты или нет?

— Откуда, боярыня? — недовольно прогудел Пимен. — Как опосля трапезы ты к боярину зашла, так он нас, батюшка наш, всех и выгнал.

«У тебя, боярыня, спросить надо, где та шкатулка», — закончила я его невысказанную мысль и поняла, кто настоял на обыске моих комнат. Сдались бы они что светлейшему, что дьяку. Я тебе бороду-то выдерну, как только мне разрешат ходить, козел.

Но, может быть, и светлейший, и дьяк плохо искали?

Одно я выяснила: я зашла к мужу в кабинет после трапезы, и посторонние при нашем разговоре были ни к чему.

Явилась повитуха, вместе с Натальей и Марьей осмотрели меня, в который раз понаблюдали за моими бесплодными попытками накормить ребенка. Малыш — мне надо придумать ему имя! — был сыт и спокоен, но не благодаря мне.

— Ну, матушка, — Марья, переглянувшись с остальными бабами, зачем-то поклонилась мне и поправила ребенку одеяльце. — Где видано-то, чтобы боярыня кормила? А и не бывает такого. На то бабы есть.

— Но я как любая баба родила, а молока у меня нет! — прошипела я от досады.

— Да не гневи Пятерых, матушка, — упрекнула меня повитуха. — С чего у тебя молоко будет? Кабы было, я бы в сомнениях изошла, боярыня ты или баба!

— Так-то, — Марья кивнула. Я перевела взгляд на Наталью, но она, похоже. придерживалась того же мнения: у меня блажь и боярыне молоко не положено. Я покачала головой — повезло, что хотя бы с ведением родов они втроем справились, и решила не мучить ни себя, ни ребенка. Свое тело я успела уже рассмотреть: даже на фоне замеченных мной во дворце дам, не говоря уже о моих холопках, я была настолько узкокостна и тоща, что впору удивиться, как я благополучно разродилась.

В тот же день пришел доктор в сопровождении бесконечно довольного чем-то Феофана, дьяка посольского приказа. Но так как Феофана в опочивальню не пустили, несмотря на все мои распоряжения — он сам отказался бесчинствовать, — визит доктора был бесполезен полностью. Он посмотрел на ребенка, посмотрел на сына Натальи, выпучил глаза, пытаясь сообразить, как у меня оказалось два малыша очевидно разного возраста, потом что-то долго и уверенно говорил, затребовал за визит денег — я не дала, ссылаясь на приказ владычицы, — и ушел. Из опочивальни я слышала, какую характеристику в разговоре с Натальей дал ему Феофан, и была с ним совершенно согласна.

— Отродясь не видал, чтобы дохтурь лечил кого, а может, оно-то и лучше? Больным-то быть все не мертвым, дурная ты баба!

Ела я от души, так, что даже начала опасаться за нарушение пищеварения из-за вынужденной неподвижности, но молоко не появилось и к концу первой недели. Зато мне разрешили вставать, и я смогла не только походить по комнатам с сыном на руках, но и выйти в светлицу, взглянуть на подарки. Наталья рассказывала, кто что прислал — где-то с удовлетворением, где-то кривясь; предполагалось, что я отмечу, кто из бояр и дворян не раскошелился, как того требовали приличия. Мне прислали целых три расписные колыбельки, одна другой краше, ворох детской одежды — здесь я полностью пошла у гормонов на поводу и забыла про все остальное часа на три, — меха, мед, орехи, ткани и пряжу, резные ларцы и пуговицы. Пелагея и Анна ворковали над моим сыном, лежащим в колыбельке, под внимательным присмотром Натальи. Как бы то ни было, она не сводила с ребенка глаз, даже когда я спала. Я опасалась, что ее надолго не хватит, что организм возьмет свое и она заснет беспробудно, но Наталья развеяла мои сомнения, хотя и иначе их поняла.