Искусство любовной войны - Марта Кетро

Иное дело филопат. О! Это сложный и любопытный объект для наблюдения. Если слушать, что он говорит, его легко перепутать с предыдущим персонажем. Филопат часто рассказывает, как ему важен независимый партнёр, не оболваненный самозабвенной привязанностью. Поверив ему и попытавшись подстроиться под этот запрос, вы получите хорошего друга и старательного любовника, но не более того. Если есть задача его обольстить, совершенно бессмысленно поддакивать и демонстрировать заказанную им внутреннюю свободу и самодостаточность. Зато какой эффект производит признание в безусловной и отчаянной любви, вы бы видели. У него становится беспомощное лицо, а потом он начнёт срывать с себя рубашку — но не ради секса, а чтобы немедленно отдать её вам.

Потому что филопат существует в неутолимом голоде по чужой любви. Он в жизни испытал, как минимум, одну рабскую зависимость и в глубине души мечтает стать объектом чего-то подобного, но жутко боится снова вляпаться в безответность, поэтому мысленно торгуется: «Сначала ты меня полюби, а я потом». Вслух сказать нельзя, просить любви стыдно, да и штука это обременительная, но уж если она вдруг обрушилась, филопат обезоружен и покорён. Помня своё состояние в том же качестве, он будет обращаться с вами, как с тухлым яйцом — бережно и аккуратно[8].

Отныне вы можете вертеть вашим филопатом как пожелаете, он будет лишь беспомощно улыбаться и повторять «но он/а же меня так любит!»

«Так любит» — и поэтому он будет вас содержать, подчиняться, мириться с вашим дурным характером и бытовой непригодностью.

Иногда они на минутку прозревают: именно филопат сочинил злющее «тех, кто вас любит, нужно убивать». Но вы просто пообещайте умереть без него, и это пройдёт.

Может показаться несправедливым, что я записываю это милое уязвимое существо в паты, а не в фаги, например. На мой взгляд, его болезненность состоит в готовности наплевать на свои чувства и выстраивать отношения только в зависимости от чувств партнера. Например, влюблённый филопат, который уверен, что его привязанность односторонняя (или более сильная), ведёт себя с объектом страсти совершенно возмутительно. Он, как олень, всегда готов метнуться в сторону, ломая кусты; постоянно ищет повод прервать «неправильные» отношения, даже если ему в них теоретически комфортно. Ему до истерики страшно, что он уязвим для того, кто не принадлежит ему всецело. Поэтому филопат станет изводить свой «холодный» объект ревнивыми подозрениями, а при первом удобном случае бросит — впрочем, рыдая. Ему будет ужасно, но собственная боль для него привычная и незначимая, к тому же ему проще самому произвести хирургическую операцию над собой, чем жить под угрозой, что бросят его.

Единственное, что несколько извиняет это существо, — больней, чем себе, он никому не сделает.

Иное дело, если вы «горячий объект», ваше-то переживание признано сверхценным, поэтому он будет закрывать глаза на любые выходки, за единственным исключением. Когда филопат вам осточертеет, избавиться от него наверняка можно только с помощью однозначного заявления. Скажите, что вы его разлюбили (лучше для верности добавить, что у вас новое увлечение). Он (или она) тогда ненадолго окаменеет, осмысляя свою потерю, а дальше возможны два варианта. Либо радостно заорёт «Добби свободен!» и пустится колесом — значит, вы его порядком тяготили, но признаться он не смел; либо ему станет очень больно — потому что на самом деле он вас обожал. Но и равнодушный, и страдающий филопат не сделает ни одного движения, чтобы вас вернуть: это в любовь к себе ему трудно поверить, а в нелюбовь — запросто. И он мгновенно отстранится, потому вы, нелюбящий, обесценились и обратились в пепел; вы больше не радость его, а поражение; вы мертвец.

В сущности, и фоб, и пат — души простые и управляемые; и мудрость на уровне гениальности вам потребуется лишь для того, чтобы их не перепутать. Во-первых, они отлично маскируются друг под друга, а во-вторых, каждый из нас способен наплевать на стратегию и тактику, поддаться своим чувствам и сболтнуть лишнее (сказать про любовь первому или нечаянно вызвать у второго ревность, например). А этого делать категорически нельзя, ибо вы имеете дело не с нормальными людьми, а с психически раненными, они ошибок не прощают.

Поэтому будьте бдительны или уж вовсе не связывайтесь, поищите того, кто не коллекционер и не трус, такие, кажется, тоже бывают.

P.S. А что будет, если филопат налезет на филофоба, мне неведомо, но вполне допускаю и аннигиляцию, и вечный двигатель.

Че

В жизни рефлексирующего человека бывает момент, когда он вдруг осознаёт какое-нибудь животное, и отнюдь не то, за которым он замужем. Не отождествляется с ним, а осмысляет способ его существования, и это знание не только дополняет, но и чуть меняет картину мира. Кажется, такое было у Линор Горалик с жирафом и проехидной, а у Юлии Идлис — с кошкой-сфинксом.

У меня тоже случилось, и я какое-то время пыталась ни с кем не делиться, потому что в полной мере инсайты не передаются ни словами, ни половым путём, а если всё же передались, то это другое, и лучше бы вы предохранялись.

Но утерпеть невозможно, поэтому сейчас вы узнаете о черепахе.

Когда черепаха простужается, у неё зарастают ноздри.

На этом можно бы и закончить, но вы же не осознаете всей глубины.

Дело в том, что по лицу практически невозможно оценить её состояние. Она не ластится, не пищит, не жалуется, не завидует, не превозносится, не гордится и практически не бесчинствует. Я в принципе не понимаю, зачем держать в доме животное, с которым нельзя спать, но иметь рядом того, кто почти не способен на обратную связь и не умеет подать сигнал бедствия, это даже как-то жутко. Почти всегда она ведёт себя как булыжник, а в сложных случаях начинает зарастать ноздрями, вместо того чтобы поговорить об этом.

Единожды за жизнь мне пришлось быть ситтером греческой черепахи Самсона, который две недели лежал камнем, а потом начал бегать по аквариуму на огромной скорости и вставать на задние лапки у стекла, показывая красивый вогнутый живот (что и определяло его как самца — эта вогнутость, назначенная под чужой панцирь). Я обрадовалась и позвонила его хозяйке:

— Не зря мой муж говорит, что я и мертвого подниму! Самсончик-то разрезвился!

— Чёрт, — сказала она, — чёрт, чёрт, чёрт.

— Не ревнуй, пожалуйста, меня просто любят животные.

Оказалось, Самсончика продуло при переезде, и я наблюдаю первую стадию пневмонии, при которой черепахи иногда совершают конвульсивные движения, потому что задыхаются. (Его спасли, если интересно.)

Далее.

Красноухая черепаха живёт в воде, но если в аквариуме не обеспечить для неё надёжный островок суши, она однажды устанет и утонет.

Сухопутные черепахи вполне способны застрять под батареей и умереть.

Трионикс (и даже самка) выглядит так, что если бы Госдума знала о его существовании, она бы его запретила и отдала под суд.

И так далее, и так далее.

А теперь вдумайтесь.

Вы не умеете подавать сигнал бедствия.

Каждый встречный легко и с радостью сделает из вас суп и шкатулочку.

Вас очень просто убить, поместив в морозильник.

Вы похожи на член.

В трудной ситуации у вас зарастают ноздри.

Вы живёте в воде, но способны утонуть.

И ещё многое страшное.

Спрашивается, что же может сделать человек, чтобы соблюсти вашу хрупкую жизнь и душевное здоровье?

Единственное.

Оставить в покое. В естественной среде черепаха живёт сто лет, её, конечно, можно убить долотом и киянкой, но это уже неестественное течение событий.

Если же проникнуться идеей об оставлении в покое — без себя, — как о возможном способе спасения живого существа, а потом распространить этот опыт на какие-нибудь ваши сложные отношения, то иногда открывается бездна, и оттуда что-то нехорошо смотрит триониксом.

Не моя маска

Говорила с подругой о всяких мелких, но едких неприятностях, и она вдруг сказала: «Единственное, чего я боюсь, — что у меня на лице отпечатается такое выражение, как сейчас».

И я подумала, что это в самом деле серьёзно, серьёзней, чем её текущие проблемы. И вот что вспомнила о себе.

Однажды я закончила неприятный телефонный разговор — меня ругали и стыдили (долго, нудно и не в первый раз) за поступки, которых я не совершала, — и стала собираться на прогулку. У нас неподалёку есть река, она умеет показывать всякие утешающие штуки, около неё удобно переживать несовершенства мира. Но когда я подошла к зеркалу, чтобы раскрасить физиономию, на меня взглянул незнакомый человек с жестоким взглядом.

Нет, даже не глаза — всё лицо было нехорошим, но, надо признать, красивым.