Железный крест - Камилла Лэкберг

— Вы любите булочки?

— Спит ли Долли Партон на спине?[7]

Очевидно, эта формула была Рите незнакома. Она с удивлением уставилась на Мельберга.

— Спит ли она на спине? Я не знаю… Хотя наверняка — с такой-то грудью…

Мельберг смущенно рассмеялся.

— Да нет, это просто выражение такое. Я хотел сказать… да, насчет булочек… Очень даже люблю.

Он с удивлением увидел, что она ставит на стол три прибора. Загадка, впрочем, разрешилась быстро. Рита постучала в еще одну закрытую дверь и крикнула:

— Юханна! Кофе!

— Иду!

Дверь открылась, и в кухне появилась молодая хорошенькая блондинка с огромным животом.

— Это моя невестка, Юханна… А это Бертиль. Хозяин Эрнста. Я его нашла в лесу. — Рита опять прыснула. Ее смешливость очень привлекала Мельберга.

Он протянул руку для пожатия и тут же сморщился от боли. Ему приходилось пожимать руки самым разным типам, но такого железного рукопожатия он никогда не встречал.

— Ничего себе захватик! — чуть не пискнул он и с облегчением почувствовал, что рука его вновь обрела свободу.

Юханна весело на него посмотрела и с трудом протиснулась за стол. Немного повертелась, выбирая такую позицию, чтобы можно было дотянуться и до блюда с булочками, и до кофейника, и начала с завидным аппетитом уплетать булку.

— И когда вы ждете? — вежливо спросил Мельберг.

— Через три недели, — коротко ответила она, проглотила остатки булки и потянулась за следующей.

— Правильно, вам надо есть за двоих, — пошутил он, но Юханна наградила его таким взглядом, что он немедленно осекся.

— Мой первый внук! — гордо сказала Рита и погладила Юханну по животу. Та просияла и положила ладонь поверх руки свекрови.

— А у вас внуки есть? — спросила Рита, подливая себе кофе.

— Пока нет… Сын есть. Семнадцать лет. Его зовут Симон.

О том, что у него есть взрослый сын, Мельберг узнал совсем недавно, и новость эта поначалу его не слишком обрадовала. Но постепенно они привыкли друг к другу, и сейчас мысли о Симоне доставляли ему только радость. Хороший мальчик.

— Семнадцать лет… Тогда, конечно, спешить некуда. Я только вот что скажу: внуки — это вроде десерта в жизни. — Рита опять погладила живот Юханны.

Мельберг не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя так спокойно и уютно. В минувшие годы ему пришлось немало пережить. Иной раз он давал себе слово никогда больше не связываться с женщинами. А сейчас — пожалуйста: сидит на кухне у полузнакомой дамы и млеет от счастья.

— И что скажете? — Рита смотрела на него испытующе, и только тут он сообразил, что прослушал какой-то заданный ему вопрос.

— Простите?

— Я спросила — вы придете вечером на мои курсы сальсы? Для начинающих, ничего сложного. В восемь.

Мельберг недоверчиво уставился на нее. Сальса? В его возрасте? Сама мысль показалась ему совершенно идиотской, но он заглянул поглубже в темные глаза Риты и, к своему ужасу, услышал свой собственный голос:

— Сальса? В восемь? Конечно приду.

Эрике все меньше и меньше нравилась ее затея. Она замедлила шаг, а прежде чем свернуть на гравиевую дорожку к дому Акселя и Эрика, вообще остановилась и задумалась. Потом, скорее по привычке доводить начатое дело до конца, все же подошла к двери и постучала.

Молчание. Она даже почувствовала некоторое облегчение. Что ж, не вышло — значит, не вышло, но как раз в то мгновение, когда она уже хотела повернуться и уйти, за дверью послышались шаги. У нее забилось сердце.

— Слушаю вас?

Вид у Акселя Франкеля был усталый, даже измученный.

— Добрый день, меня зовут Эрика Фальк, я… — Она запнулась. Надо было подготовить хотя бы вступительную фразу.

— Дочка Эльси? — Аксель разглядывал ее со странным выражением. Усталость на его лице сменилась интересом. — Да… теперь я вижу. Вы очень похожи на мать.

— Разве?

— Да… очень. Глаза и рот… — Он даже слегка наклонил голову набок, всматриваясь в ее лицо. — Проходите. — Он отошел в сторону, пропуская ее в прихожую.

Она перешагнула порог и остановилась.

— Проходите, проходите, мы посидим на веранде.

Эрика быстро повесила пальто и прошла за ним на красивую застекленную веранду, чем-то похожую на веранду в их с Патриком доме.

— Присаживайтесь… — Очевидно, у хозяина не было намерения предложить ей кофе.

Она помолчала и откашлялась.

— Собственно говоря, я… — Голос почему-то плохо ее слушался. Она взяла разбег еще раз. — Собственно говоря, я зашла потому, что недавно оставила у Эрика медаль… Очень сочувствую вашему горю, — спохватилась она, — я…

Эрика даже заерзала в кресле — настолько нелепой показалась ей вся ситуация.

Аксель поднял ладонь и слегка улыбнулся — должно быть, хотел ее успокоить.

— Вы сказали что-то насчет медали.

— Да… — Эрика мысленно поблагодарила его за помощь. — Весной я разбирала вещи матери и наткнулась на медаль… нацистскую медаль. Мне стало любопытно, откуда она взялась… и почему мать ее хранила. И, поскольку я знала, что ваш брат…

— Смог он вам помочь?

— Не знаю… Мы говорили по телефону… потом я отнесла ему медаль и думала, он позвонит мне, если что-то выяснится… а мы были очень заняты, и вот… — Она замолчала.

— И вы хотели спросить, сохранилась ли ваша медаль?

Она кивнула.

— Простите, ради бога… я понимаю, что в такое время… а я беспокоюсь о какой-то медали. Но у меня так мало осталось после матери… — Эрика снова замолчала.

Надо было просто позвонить. Только теперь она осознала, насколько бестактным и бесчувственным был ее приход.

— Я понимаю, — сказал Аксель. — Очень хорошо вас понимаю. Поверьте, я, как никто, знаю, насколько важна для людей связь с прошлым. Даже если это какие-то неодушевленные предметы… И Эрик бы вас понял. Все эти вещи, которые он собирал годами… Вещи и факты — он не считал их неодушевленными. Вещи и факты рассказывают нам историю… Он, может быть, надеялся, что они смогут нас чему-нибудь научить.

Он отвернулся и долго смотрел в окно — казалось, на какой-то момент забыл о существовании гостьи. Потом взглянул на нее внимательно.

— Я обязательно постараюсь найти эту вещь… Но расскажите немного о вашей матери. Какой она была? Что за жизнь прожила?

Эрике вопрос показался странным, но просьба прозвучала так искренно и у него были такие грустные глаза, что она решила сказать все как есть.

— Какой была моя мать… Если честно — не знаю. Мы с сестрой — поздние дети, и хорошего контакта с матерью у нас так и не получилось. Вы спрашиваете, какую жизнь она прожила… — Эрика остановилась, не зная, правильно ли поняла вопрос. — Мне кажется, ей было нелегко… я имею в виду — жить. Мне она казалась очень собранной… и очень нерадостной.

Эрика лихорадочно подбирала слова, не зная, как выразить свои ощущения. Пожалуй, это верное слово — в Эльси не ощущалось никакой радости жизни. Видела ли она когда-нибудь мать веселой? Эрика не могла вспомнить ни единого случая.

— Это больно слышать. — Аксель опять поглядел в окно, словно не решаясь смотреть ей в глаза.

— А какой она была, когда вы ее знали?

— Собственно говоря, Эрик знал ее лучше. — Взгляд Акселя потеплел. — Они были однолетки. Их было водой не разлить — Эрик, Эльси, Франц и Бритта. Настоящий квартет. — Он невесело рассмеялся.

— Да… Она пишет об этом в дневнике. Вашего брата я видела, а кто такие Франц и Бритта?

— В дневнике? — Ей показалось, что Аксель вздрогнул, а может быть… Нет, скорее всего, показалось. — Франц Рингхольм и Бритта… — он щелкнул пальцами, — не могу вспомнить фамилию.

Старик помолчал немного, роясь в памяти, но попытка так и осталась безрезультатной.

— Мне кажется, она так и живет здесь, во Фьельбаке. У нее дочери, две или три, но они намного старше вас. Так и вертится на языке, а вспомнить не могу. Впрочем, она наверняка сменила фамилию, когда вышла замуж… Вспомнил! Юханссон! Ее фамилия была Юханссон, и вышла замуж она за однофамильца, тоже за Юханссона, так что ничего не изменилось.

— Тогда ее нетрудно будет найти. Но вы так и не ответили на мой вопрос — какой была мать тогда?

Аксель задумался.

— Она была спокойной, задумчивой, но не мрачной. Не такой, как вы ее описываете. В ней была, как бы сказать получше… тихая радость. Она словно светилась изнутри. Не как Бритта.

— А Бритта?

— Она мне никогда особенно не нравилась. Я не понимал, что в ней нашел брат, почему он общается с такой… пустышкой. — Аксель покачал головой. — Ваша мать была из другого теста. А Бритта… очень поверхностная, я бы даже сказал, самовлюбленная… И потом, она бегала за Францем так, что это переходило все границы приличия. Тогда девушки так себя не вели. Другое время было, знаете ли… — Он слабо улыбнулся.