От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - Борис Кагарлицкий

Из английских официальных документов однозначно видно, что в Лондоне опасались в 1946–1947 годах в первую очередь не сопротивления индийских низов, а недовольства тамошней буржуазии и бюрократии, которые с каждым годом были настроены все более националистически. Волна массовых антиколониальных протестов прокатилась по стране в 1946 году, но не переросла в серьезное политическое сопротивление, не говоря уже о вооруженном восстании. Индийская армия была верна присяге. Зато настроения образованного среднего класса и буржуазии не составляли секрета: эти слои общества — включая даже сотрудников колониальной администрации — были настроены крайне негативно. Возникала парадоксальная ситуация: низы, по мнению британского руководства, не слишком интересовались вопросом о независимости, но без поддержки местных чиновников управлять этими низами невозможно, а чиновники требуют деколонизации.

Признав в 1947 году независимость Индии в форме доминиона, который очень скоро был заменен независимой республикой, Лондон, однако, в течение некоторого времени питал иллюзии по поводу возможности сохранения колониальной империи в Африке. Характеризуя отношение колонизаторов к перспективам политического самоуправления на этом континенте, британский историк с трогательной имперской наивностью сообщал: «Африканцев надо было защищать и искренне о них заботиться, покровительствуя им, как и положено британским властям; но ни одному разумному человеку не пришло бы в голову, что африканцам можно доверить управление собственными странами»[1229].

Еще в 1930-е годы британскими политиками была сформулирована проблема «имперской ответственности». К тому времени официальная доктрина включала в себя «обязательство поддерживать материальное благосостояние и содействовать прогрессу колониальных подданных»[1230]. Примером «имперской ответственности» может быть положение индийских финансов во время Второй мировой войны. К 1947 году у Британии был значительный долг перед Индией. Несмотря на колониальный статус, Индия, правительство которой находилось под контролем англичан, не только сохраняла независимую финансовую систему, но и была способна (наряду с США и Канадой) кредитовать собственную метрополию. Другого способа привлечь деньги из индийского бюджета в рамках имперской системы не было.

Разумеется, лозунги «имперской ответственности» призваны были в первую очередь успокоить либеральное общественное мнение в самой Англии и в наиболее развитых частях империи. Однако в условиях, когда существовала прямая и неразрывная связь между политическими структурами метрополии и колоний, невозможно было радикально изменить политику, проводимую в «центре», не затрагивая «периферии». А это, в свою очередь, означало — пусть и в самых скромных границах — проведение мер, направленных на создание социального государства в масштабах всей империи.

В Лондоне сторонники сохранения империи строили «грандиозные планы относительно развития колоний», — констатировал Палм Датт[1231]. Еще во время войны были подготовлены и приняты Акты о колониальном развитии и благосостоянии (Colonial Development and Welfare Acts) 1940 и 1945 годов, еще один аналогичный документ был обнародован в 1950 году. Пришедшая к власти лейбористская партия (Labour Party) обещала в 1949 году организовать между метрополией и колониями «партнерство, чтобы ликвидировать безграмотность, бедность и болезни»[1232].

Подобный подход означал бы перенос кейнсианской перераспределительной модели из стран «центра» в страны «периферии». Но проблема состояла в том, что именно перераспределение ресурсов между «центром» и «периферией» капиталистической миросистемы было важнейшим условием успешной реализации перехода к потребительскому обществу, происходившему на Западе. В той мере, в какой колониальная система приобретала прогрессивные черты, она переставала вписываться в общую стратегию прогрессивных реформ, происходивших в странах метрополии. Разумеется, это противоречие было далеко не всегда осознанным, но оно постоянно давало о себе знать при решении практических вопросов и при составлении бюджетов.

Как замечает французский историк Марк Ферро (Marc Ferro), вопрос о том, «рентабельны ли колонии», остро дебатировался начиная с середины XVIII века, когда европейские державы перешли от создания торговых факторий и поселений к завоеваниям. «И все же, хотя стоял вопрос очень давно, в XX веке он стал центральным»[1233]. Французское законодательство неукоснительно требовало, чтобы колонии с их административным аппаратом находились на самофинансировании и «политический класс метрополии был убежден, что общественное мнение не поддержит империю, если она будет обходиться дорого»[1234].

Имперская самодостаточность Британии, по словам французского историка, в середине XX века оборачивалась «экономическим упадком Англии»[1235]. С этим соглашаются и английские авторы. Сохранение заморских владений превращалось в дорогое удовольствие. «Ресурсов стало меньше, доля Британии в мировой торговле сократилась, а расходы на поддержание и защиту империи оказывались недопустимо большими. Уход из колоний позволял сократить расходы»[1236].

Колониальная система Англии и Франции предполагала существование собственного бюджета в колониях, которые, таким образом, оказывались в финансовом отношении самодостаточными. Однако в середине XX века стало ясно, что развитие колоний предполагает широкомасштабные инвестиции и перераспределение ресурсов на сей раз от «центра» — «периферии».

Во Франции, так же как и в Англии, издержки, связанные с поддержанием колониальной империи, начинали перевешивать выгоды. Главная проблема состояла в том, что империя «оплачивалась государством, а прибыли приносила частному капиталу»[1237]. После окончания Второй мировой войны, когда капитализм переходил от режима свободного предпринимательства к государственному регулированию, когда вопросы ответственности правительства за социальную политику, образование, здравоохранение и занятость выдвигались на передний план, поддержание европейской власти в колониях становилось непозволительной роскошью.

Деколонизация оказывалась наиболее простым, а главное — наиболее консервативным решением, позволявшим за счет потери политического суверенитета метрополий сохранить экономическое status quo, господствующее положение «центра» по отношению к «периферии». Разумеется, практическое осуществление этой политики наталкивалось на сопротивление наиболее консервативной части западноевропейских элит, на культурную инерцию старых империй, а порой и на сопротивление части самих колониальных элит[1238].

С другой стороны, местные элиты получали исторический шанс взять процесс преобразований в свои руки. Без них нельзя было деколонизовать Африку и Азию так же, как раньше нельзя было поддерживать колониальный режим.

Окончательно перелом наступил после Суэцкого кризиса 1956 года. Когда в результате военного переворота в Египте к власти пришел Гамаль Абдель Насер (Gamal Abdel Nasser), встал вопрос о национализации Суэцкого канала, принадлежавшего англо-французскому консорциуму. Западные правительства возмущались нарушением прав собственности и требовали компенсировать убытки инвесторов. Возмездие не заставило себя долго ждать. Израиль, подталкиваемый к войне Парижем и Лондоном, атаковал Египет. Соединенные Штаты не скрывали своего негативного отношения к происходящему, предложив в ООН резолюцию, требующую от Израиля прекратить военные действия, но Англия и Франция наложили на нее вето. Затем Англия и Франция вторглись в зону Суэцкого канала, объясняя свои действия необходимостью защиты судоходства.

Еще за несколько месяцев до кризиса Палм Датт прозорливо констатировал: «Глубоко изменившееся соотношение сил между двумя ведущими империалистическими державами мира происходило далеко не гармонично и гладко. Конфликт интересов, экономических, финансовых и стратегических, проявлялся постоянно и продолжает нарастать. Британские империалисты все еще пользуются любой возможностью удержать свои слабеющие позиции перед лицом Америки»[1239].

В то самое время, как писались эти строки, происходили события, знаменовавшие окончательный перелом в отношениях США со старыми империями. Перед суэцкой авантюрой британский консервативный министр иностранных дел сэр Энтони Иден (Anthony Eden) заявил, что Британия на Ближнем Востоке по-прежнему сильнее и влиятельнее, чем США, а потому не надо бояться «действовать без полной американской поддержки. Мы должны сами сформулировать свою политику исходя из наших собственных интересов в этом регионе и по возможности принудить Америку поддерживать наши решения»[1240]. Подобный взгляд на вещи представлял собой полнейшее заблуждение. События показали, насколько ошибались в Лондоне. Сопротивление египетских войск и флота было легко сломлено, но на стороне египтян общим фронтом выступили США и СССР. Американский президент Дуайт Эйзенхауэр (Dwight Eisenhower) мобилизовал против Англии и Франции ООН. Он оказывал на Англию экономическое давление. Более того, он нанес империи дипломатический удар в самое сердце, как пишет британский историк: «Воспользовался тем, что боевыми действиями в Суэце были недовольны страны Содружества, такие как Канада, Индия и Пакистан»[1241].