Шардик - Ричард Адамс

— Ну-ну, успокойся, приятель, успокойся, — прошептал добросердечный малый, перенося все свое внимание на несчастного чужеземца, повисшего на нем. — Все хорошо, не убивайся так. Они ведь уже не здесь. Они ушли в лучший мир, можешь не сомневаться. Но мы-то, мы должны сделать все, что положено, верно?

Кельдерек кивнул, оперся на подставленную руку и снова повернулся к плоту. Мимо прошла Мелатиса, направляясь к Тан-Риону. Сколь бы многим ни были они обязаны йельдашейцам, девушка заговорила с ним тоном человека, облеченного властью, а не просителя.

— Капитан, — промолвила она, — по древнему закону острова Квизо ни в одно место, священное для владыки Шардика, нельзя приходить с оружием. Я полагаю своим долгом сообщить вам об этом, но, разумеется, вы вольны поступить, как сочтете нужным.

Тан-Рион воспринял слова Мелатисы с полным пониманием. Всего лишь секунду поколебавшись, он кивнул, а потом повернулся к своим солдатам и скомандовал следовать за ним. Отойдя по берегу на небольшое расстояние, все мужчины положили наземь свои копья, короткие мечи и ножи. Когда они вернулись и выстроились в прежнем порядке, Мелатиса вступила в воду и неподвижно остановилась перед плотом, простерев руки к Шардику и мертвому ребенку.

Сколько раз изображалась эта сцена — высеченная резцом на камне, нарисованная красками на стене, начертанная чернильным пером на свитке или нацарапанная прутиком на мокром песке тельтеарнского берега? С одной стороны — рыбаки и крестьяне, с другой — безоружные солдаты, кучка детей у костра (наипервейшие из всех благословляющих имя владыки Шардика), Мужчина, опирающийся на руку солдата, Женщина, одиноко стоящая перед телами на плавучем погребальном костре. Скульпторы и художники сделали все, что от них требовалось, изыскав способы отразить в своих творениях благоговейный трепет и изумление людей, знавших предание о Шардике с самого детства. Жители рыбацкой деревушки — пригожие статные парни и почтенные старцы со своими степенными супругами — стоят напротив доблестных воинов в парадных красных плащах. Из незаживших ран Мужчины капает на камни кровь; Женщина в малиновом одеянии подобна прекрасной богине; сияние, источаемое телом владыки Шардика, льется на коленопреклоненных детей, и маленькая девочка, уютно лежащая между могучих лап, безмятежно улыбается, будто во сне. Трепещет пламя костра; мелкие волны, белые, как руно, набегают на берег. Почем знать, может, это и есть истинная правда, проросшая — как дуб из давно исчезнувшего в земле желудя — из толпы оборванных селян (двое-трое уже незаметно отходят прочь, вынужденные вернуться к хозяйственным делам), из послушных приказам солдат, пусть не все понимающих, чьи одежды и доспехи, тщательно залатанные и начищенные, носят следы трудного военного похода и ускоренного марша; из Горлана, отчаянно старающегося выжать из себя хоть несколько слезинок; из сотрясаемого безудержной дрожью Кельдерека; из усталых, обведенных темными кругами глаз и домотканого платья Мелатисы; из деревенского мусора, плавающего на мелководье, и скорбного груза на громадном плоту. Тогда все эти подробности никто не приметил и не прочувствовал, а ныне они давно канули в забвение — крохотные семена, из которых впоследствии произрос высокий мощный ствол и широко разветвленные корни. Не дошли до нас и слова, произнесенные Мелатисой, и теперь нам остается лишь гадать, что именно она сказала тогда.

Говорила жрица на ортельгийском наречии, незнакомом большинству йельдашейцев, но вполне понятном жителям Тиссарна. Начала она с традиционного молитвенного обращения к владыке Шардику, затем прочитала несколько древних молитв, благозвучные архаичные фразы которых лились с ее уст без малейшей запинки. Потом, повернувшись лицом к своим слушателям и переменив тон с торжественного на повествовательный, Мелатиса рассказала о том, как Шардик был найден на Ортельге и исцелен жрицами Квизо, как он вернулся и спустился в Уртскую избоину и вернулся оттуда живой, как претерпел уготованные ему страдания и принял священную смерть во спасение наследника дома Саркидов и порабощенных детей от сил зла. И Кельдерек, внемля с замиранием сердца, дивился не столько самообладанию Мелатисы, сколько поразительному сочетанию властности и смирения в ее голосе и осанке. Девушка, которую он знал, сейчас словно бы обратилась божественным сосудом, до краев наполненным словами, древними, гладкими и простыми, как камни, чтобы посредством их не излить из нутра, но пропустить сквозь себя все человеческое горе и скорбь о смерти — общей участи всего живого. Казалось, через уста Мелатисы мертвые говорили с нерожденными — так сыплются песчинки, одна за другой, через горловину песочных часов. Наконец весь песок вытек, и девушка неподвижно застыла, со склоненной головой, закрытыми глазами и сцепленными на талии руками.

Тишину нарушил голос молодого знаменосца, первым затянувшего йельдашейскую погребальную песнь «Плач по Депариоту», более известную под названием «Слезы Саркида». Песнь эту, повествующую о священном рождении, детстве и юности У-Депариота, освободителя Йельды и основателя дома Саркидов, поют по сей день — хотя, возможно, с течением столетий она изменилась подобно тому, как очертания созвездий претерпевают изменения, незаметные глазу ни одного человека, сколь бы долго он ни жил на свете. Солдаты хором подхватили, и торжественное пение понеслось над рекой, набирая силу и отражаясь эхом от дильгайского берега.

Обречена на смерть проклятием Избоин,Страдалица легла меж хлебными снопамиИ родила на свет великого героя,Освободителя порабощенной Йельды.

Солдат рядом с Кельдереком пел вместе с остальными, вкладывая в слова, сами собой лившиеся из груди, свое чувство причастности к некоему высшему порядку вещей, превосходящему его самого, его народ, его родину и всю совокупность личных воспоминаний и переживаний, из которых складывается его жизнь как малая доля общей жизни человечества.

Герой Депариот, разящий Меч богов,Не ведая, чей сын он, чей потомок,В чужом краю, на дальней стороне,Томился в рабстве тягостном…

Знаменосец выступил вперед, держа перед собой стяг с хлебными снопами, а из толпы напротив вышел селянин с рыболовной сетью в руках. Встретившись посередине, оба повернулись и двинулись к реке, прошли по отмели мимо Мелатисы, с обеих сторон от нее, и возложили каждый свою ношу на плот. Раду, последовавший за ними, на мгновение положил ладонь на серые когти Шардика, а потом на лоб Шеры. Возвратившись на берег, мальчик вытащил из костра горящую головню и встал в ожидании, держа ее перед собой.