Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А я бы смог свою Фимушку бросить?» – глядя на разрумянившуюся ладную хозяйку, размышлял Ремез.
Обед был сытным, и водка, приправленная душистыми травами и кореньями, пилась легко.
Ремез, отставив чашу, стал рисовать.
Хозяйка, убирая с низкого столика пустые блюда, то и дело заглядывала ему через плечо, жарко дыша в ухо. Раз-другой, верно, нечаянно коснулась горячими губами.
Водка ли, жаркое ли её прикосновение ударили в голову. Закружилась битая сединой голова, помутилось в глазах, всегда зорких и проницательных. Руки её, лёгкие, белые – ну прямо голубиные крылья! – легли Ремезу на плечи. Что-то невнятное и горячечное слетало с губ, приникших к могучей шее сына боярского, раздувались окрылыши прямого тонкого носа. Глаза горели, глаза высвечивали всю душу Ремезову. Светло, полуденно сделалось в чуме, хотя снаружи в нюки толкался дождь. Солнце спряталось в хмури осенней.
– Со-онааа! – бормотал опьяневший вдруг Ремез. – Откуда... откуда ты взялась?
– Не Сона я, – припав грудью к его широким лопаткам, шепнула женщина. – Я Марья, шаманка. По здешнему, Мисне.
– Шаманка? – изумился Ремез. – Ты же православная! Ты же с крестом. Мисне, как мне сказывали, богиня речная. Кому молишься?
– То Христу, то Торуму, как накатит. Щас – тебе.
- Шаманка... Вроде Ионы у них. Как и он, грабишь?
– Свои стада имею, свои пасеки. Делюсь с бедными мясом и рыбой. За то и чтут свою шаманку, – с достоинством возразила Марья, обиженно закусив полные яркие губы.
– Шаманами-то чаще мужики. Ты как стала?
- По наследству. Отец был шаман. Мать взял из русских. Да и он не вогул, из беглых. Грамотен был, читал на разных языках книги. Чтили его вогулы, слушались... Матушка раньше его померла: в полынью угодила. Отец после её смерти враз ослаб. Собрался – призвал меня к себе: «Худо тебе, Марьюшка, без меня будет. Выбери мужа – всё ж опора...».
«Нет, – говорю, – батюшка. Ни к кому душа не лежит. Люди они добрые. Да не выбрала себе суженного. Уж лучше постриг приму».
Отец рассмеялся.
«Дочь шамана – монашка? Дознаются, Марьюшка! Монахи – народ дотошный! К пакостям склонны. Нет уж, лучше принимай мой бубен. Так и объявлю старейшинам... волю богов наших».
- Дён пять ишо жил, посвятил меня в шаманские мудрости. Тибетцев знал, с египетскими жрецами водился. Умел то, что здешним шаманам недоступно. Переняла от него многое. Да все ж баба...
– Баба?!
– Но. Жила я с казацким сотником. Как и ты, за ясырём приезжал. Только ночь и жила. Силком взял. С тобой сама... сама хочу!
Чум за спиной Ремеза прогнулся. Откинув нюк, шаманка выскочила на улицу. Крик послышался. После недолгой возни всё стихло. Марья возбуждённая вернулась. Глаза кипящим отливали дёгтем.
– Поп ваш, жаба болотная, подслушивал! Отдала его охотникам.
– Убьют его?
– Утопить велено. Никто не услышит.
– Не бери грех на душу.
– Убить змею – грех? Тебя же оберегаю. Он всё слышал.
– Слышать-то нечего было. Теперь вот...
– Теперь...
Марья стянула с себя сарафан, осталась в холщовой тонкой исподнице, плотно облившей сбитое отчётливое тело.
– Бери! Бери меня! – шепнула, припав к Ремезу.
– Постой! Вели, чтоб Иону живым вернули!
– Зачем? Худой человек! Вредить будет.
– Всё едино верни. Не хочу быть убивцем.
– До этого разве не убивал? – смутила Марья неожиданным вопросом.
– То в честном бою.
– Поп из-за угла убить может. Ежели не сам, дак по его наущению, – возражала Марья, видимо, неплохо понимавшая людей.
– Убоится. Смекнёт, владыке могут довести.
– Ладно. Пущу следом Ерёмку.
– Успеет?
– Ерёмка быстрее оленя бегает.
– Шли, – согласился Ремез. – Рухлядь, которую поп награбил, отнимите. Жись поповская, хоть и некчемушная, для него, поди, дороже.
– Возьми их себе.
– Мне царь жалованье платит... кормовые даёт, – сурово, словно выговаривал шаманке за унизительное предложение, свёл брови Ремез. – Рухлядь охотниками добыта. Она – их кормовые.
Марья согласилась. Однако дома, в суме перемётной, Ремез обнаружил связку собольих, дюжину песцовых и две – лисьих шкурок.
«Ох ты хитрунья!» – незлобливо выбранил мысленно шаманку, и поделил меха между Фимушкой и Алёной.
Теперь вот вспомнилась Марья-Мисне, принялся точить из кости Золотую бабу. Такую же вывел на пергаменте. Золотая! Истинно!
20Ещё вспомнил: кто-то ударил ножом в спину, когда ночью вышел от Марьи. Нож не достал. Шаманка как чувствовала, подарила серебряную кольчугу. Ещё пошутил: мол, Ермак-то из-за кольчуги не одолел вагайскую быстрину.
Эту охотники на Сосьве нашли, – настоятельно заставляя её надеть, сказала Марья. – Может, как раз ермакова.
«Ермакову-то, – подумал Ремез, – батюшка мой отвёз Аблаю».
– По тебе, Сёмушка! Как раз по тебе, не снимай, пока здесь. И отправь Федьку... ну того, шадровитого, домой с задильем.
