Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

Пока все идет как по писаному: Ваня опоздал на аэродром, командир полка отстранил его от полета…

Радист, несмотря на свою молодость и неопытность — сегодня он впервые летит самостоятельно на боевое задание, — отвечает четко и верно. В наушниках комариным писком прозвучали позывные «Валли-4», Пикалов как бы от нечего делать стал записывать цифры. Вскоре это ему «надоело». Он скомкал бумажку, сунул ее в карман и задал радисту новый вопрос.

А Серебряный с понурой головой стоял перед Тумановым. Тот что-то говорил ему внушительно и недовольно, потом махнул рукой и полез в кабину.

Ваня бесцельно побрел к соседнему самолету. Неужели сдрейфил?… Его маленькая фигура скрылась за фюзеляжем. Пикалову очень не хотелось покидать этот укромный наблюдательный пункт: то, что будет делать Серебряный, он должен видеть собственными глазами…

Пикалов перевел радиостанцию на другую волну, надел наушники на голову радиста и, дав «добро», спустился на землю. Достал папиросу. У хвоста самолета остановился, Ваня Серебряный уже «заливал» что-то технику и механику из экипажа командира эскадрильи. Те весело хохотали. «Артист-юморист, — усмехнулся Пикалов. — Будто не его отстранили от полета, и будто не он пять минут назад стоял перед Тумановым с покаянием…»

К бомбардировщику подвезли бомбы. Техник полез в кабину, открыл бомболюки. Ваня Серебряный стал помогать вооруженцам подвешивать бомбы.

«Неужели он решил там, а не на своем самолете? — задумался Пикалов. — Пожалел Туманова или ситуация заставила?… В конце концов, какая разница… Во всяком случае, для него, Пикалова, и для «Валли-4»… Вот разве для эскадрильи… Для нее разница есть — потерять командира или рядового летчика… Значит, и для Блондине с Пикаловым разница есть…»

Вооруженцы, один вращая лебедку, второй поддерживая бомбу, стали поднимать ее в бомболюк. Серебряный с замком в руках пошел к очередной «сотке». Вот тут-то Пикалов и увидел то, что не видели другие: Князь остановился около взрывателей и, сунув руку в карман, заменил один. «Тот ли? — мелькнуло было сомнение у Пикалова. Но он тут же успокоил себя: — От Лещинской Ваня никуда не заходил… Неплохо бы проверить. Но как? Свою причастность к этому делу ни в коем случае выявлять нельзя… Все станет ясно, когда экипажи вернутся с боевого задания…»

Александр думал о Серебряном: что теперь ему будет? Омельченко одним отстранением от полетов не ограничится, он уже предупреждал штурмана: еще одно опоздание, связанное с пьянкой, — и отдаст его под суд военного трибунала. А командир слов на ветер не бросает. И хотя Александр был зол на своего штурмана, почему-то жалел его: что-то с Ваней творилось непонятное. Поступки его были по-мальчишески глупы. У Александра в голове не укладывалось, как можно так безответственно относиться к делу, забывать обо всем на свете при виде красивой женщины, напиваться. Ведь умный человек, превосходный штурман, умеющий с первого захода поражать самые малоразмерные цели. В небе никакие снаряды не свернут его с боевого курса, а на земле сто граммов уводят черт-те куда…

Техник и механик по вооружению закончили подвеску бомб. Александр посмотрел на часы. До вылета оставалось пятнадцать минут, а штурмана все не присылали. Придется самому идти на КП, выяснять. В это время он увидел шагающего в его сторону майора Казаринова. В руке замполит нес планшет.

То, что Казаринов решил лететь в экипаже — осветителем цели, Александра не удивило: замполит в совершенстве знал штурманское дело и не раз уже летал на боевые задания то в роли летчика, то штурмана. Но так было до июля прошлого года, когда майор последним покинул на У-2 аэродром у Михайловки. Едва он набрал высоту, как его атаковала пара «мессершмиттов». Как ни крутил майор на своем тихоходе, какие виражи ни закладывал, истребителям удалось подбить У-2 и ранить летчика в голову. Чудом Казаринов посадил самолет и чудом спасся. Почти три месяца провалялся в госпитале. После того случая летал он мало — часто голова побаливала, и врачи не рекомендовали ему летать.

Была и вторая причина, сильно огорчившая Александра, что полетит замполит. В том же сорок втором после госпиталя Казаринов заехал домой и забрал у матери семилетнего сына — жена погибла при эвакуации, — а два дня назад, когда Казаринов находился на совещании, на аэродром налетели фашистские бомбардировщики. Сирена оповестила слишком поздно. Майор выскочил из землянки и, не обращая внимания на полыхавшие огненные смерчи, бросился искать сына, любившего бродить по стоянке, смотреть, как готовят самолеты к полетам. Он нашел его недалеко от разбитого бомбардировщика. Мальчик лежал, раскинув руки. Пальтишко было пробито и залито кровью. Казаринов подхватил сына и понес с аэродрома в медсанбат…

А вечером замполита снова видели на стоянке. И если бы летчики не знали о случившемся, никто не догадался бы, какое у майора горе. Казаринов, как и прежде, спокойно беседовал с членами экипажей, как и прежде, давал мудрые напутственные советы перед вылетом.

— Что, не такого ожидал штурмана? — подойдя, с улыбкой спросил Казаринов.

— Почему, я рад, — смущенно ответил Александр. — А что врач скажет?

— Его мы потом послушаем, после полета…

2

23 февраля 1943 г. …Западнее Краснодара наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, заняли несколько населенных пунктов…

Фашистские истребители поджидали бомбардировщиков в сотне километров от цели, над Азовским морем. Юнаковский обнаружил их поздно и доложил лишь тогда, когда истребители открыли огонь. И ответил запоздало. К счастью, ночь была темная, а поскольку летчики целились по выхлопным огням из мотора, трассы прошли мимо. Александр сразу же убрал газ моторов — чтобы не было пламени — и бросил бомбардировщик вниз в сторону. Предупредил Юнаковского:

— Оставьте радиостанцию в покое. Следите за воздухом.

— Так они… стучат, запрашивают, — виновато промямлил радист.

— Потом ответите, сержант, — сбавил тон Александр. В первом боевом вылете, когда нервы напряжены, не так-то просто поспевать всюду — и отвечать на запросы земли, и поддерживать связь с экипажем, и следить за воздухом. Нужны железные нервы. А Юнаковский юн, робок… Правда, в стрелки-радисты сам напросился, закончил курсы с отличными оценками… Чтобы подбодрить сержанта, Александр похвалил его: — А здорово ты их. Боятся снова сунуться.

Действительно, атаки больше не повторялись. Но не прошло и трех минут, как впереди закачались длинные лучи прожекторов. Они наклонялись из стороны в сторону, скрещивались в одной точке, опускались к горизонту и, снова расходясь, шарили по небу.

— Впереди береговая черта, — доложил Казаринов. — До цели десять минут.

Его голос звучал спокойно и уверенно. И на душе у Александра полегчало: он винил себя за то, что не отговорил от полета больного человека, у которого к тому же ранен сын. Как себя чувствует майор, о чем думает? Раньше Казаринов считался хладнокровным, бесстрашным штурманом. Но это было до ранения. А нередки случаи, когда летчик или штурман, перенесший аварию, становится совсем другим — теряется в сложной обстановке, всего боится.

Однако, чем дальше летел самолет, тем больше Александр убеждался в необоснованности своей тревоги. Казаринов вел себя так, будто они выполняли обычное учебное задание.

— Командир, доверни пять вправо, — попросил майор, делая ударение на первом слове, чтобы Александр чувствовал себя хозяином и командовал им как рядовым штурманом.

— Доворачиваю. Следите за воздухом. — Александр накренил машину. Слева, совсем рядом, проползла серебристая полоса прожектора.

— Порядок. Открываю бомболюки… Сбросил. Разворот вправо.

Александр толкнул сектора газа вперед. Моторы взревели. Самолет, круто забирая вправо, устремился от берега. В бледно-желтом трепещущем свете сразу появились земля и море. Светящая бомба повисла чуть в стороне от косы Чушка. Ветром ее относило как раз к центру косы.