Золото для дураков - Юрий Курик

Она не понимала, что с ней творится. Она не могла отвести взгляда от наполненных лаской и нежностью, чёрных глаз офицера. Они манили загадочностью, таили в себе мужскую надёжность и ласковую дерзость. В них Бирюкова, не отдавая себе отчёта, неожиданно увидела спасение своей души и тела. Позор и бойкот, устроенный ей товарками по институту, уже не казались неодолимой бедой, а так, безделицей. Короче говоря, пустяком, не стоящим внимания.

Право слово, о чём речь-то?! Ну, обнажилась она перед мужчиной, и что? Во-первых, сделала это по огромной нужде, а во-вторых, врач вовсе и не мужчина, а так, одна видимость с усами…. Вот, если бы перед корнетиком раздеться…. Крамольная мысль обожгла Бирюкову изнутри и кинулась в лицо. Она покраснела и чуть не потеряла сознание. Даже пошатнулась. Корнет не растерялся и услужливо подхватил Марину и прижал к своей груди.

Сколько времени длилось их соприкосновение, Бирюкова не знала. Может быть, год, может быть сто лет, но она прочувствовала всем существом биение его сердца. Отлипать не хотелось, даже под угрозой восхождения на эшафот…. Между двумя ударами своего сердца, она успела поведать ему свои беды и обиды, прочитать стихи, спела песню и нашла опору в жизни. Танцевали молча. Разговаривали их глаза, руки, пальцы, тела….

К концу бала Виталий Игнатьевич Грехов уверился в произведённом им впечатлении на внучку банкиров Унгертов. Девица Бирюкова дошла до нужной кондиции и готова к дальнейшему употреблению.

***

Николай Емельянович Строков полагал, женщины существа весьма занятные: мягкие на ощупь и злопамятные. Опыт общения с дочерями Евы у него был, но поверхностный, так сказать без должной тесноты познания и погружения в суть проблемы.

Господина Строкова следует пожалеть. Посудите сами: сколько отваги нужно женщине для страстного поцелуя мужчины с соплёй на верхней губе!

С другой стороны, Никодим Емельянович впитывал опыт женатых сослуживцев и товарищей, и очень скоро пришёл к твёрдому убеждению, – платная любовь дешевле для кармана мужчины, чем счастье семейной жизни.

Пожалуй, это всё, что он знал о женщинах.

Физика с математикой, даже на уровне приват-доцента, всё-таки не анатомия с физиологией и рассказать что-либо новенького о женской природе не могли.

Полицейского опыта в расследовании серьёзных женских преступлений явно не хватало. Ежели не брать в расчёт пьяных драк, мелких краж, то женская преступность в наших краях дело экзотическое и требует особого подхода. Но какого? Этого подхода Никодим Емельянович не ведал!

Он громко шмыгал носом, тупо смотрел на трещавшую какими-то совсем ему ненужными словами, молодую, крепенькую во всех местах, белокурую хорошенькую бабёнку из мещанок.

«М-д-да!» – думал господин следователь – «На эту бабу даже кобеля на улице оборачиваются. Она из мужиков не то, что верёвки, коврики плести может…. Как же её, ёк-макарёк, зацепить-то?»

Бабёнка, играя пальчиками, строила Никодиму Емельяновичу глазки, разные мины лица и позы тела. Думала; «Хмырь мокроносый! Ищейка полицейская! На кой ляд ты ко мне припёрся? За Иваном? Так он успел в голбец12 нырнуть и затихариться. Филеров не видно и не слышно, а в одиночку Иван этого мокроносого придурка в миг на кукан13 насадит! Он и пикнуть не успеет!»

Никодим Емельянович, наконец-то обратил внимание на авансы, исходящие от белокурой бабёнки и подумал: «Эх! Как её корёжит! Похоже, знает кошка, чьё мясо съела! Теперь на моём теле поплясать захотела!»

Белокурая бестия, видя тщету своих бессловесных домоганий, подумала: «Вот ирод каменный! У него в штанах, видно, скорлупа от яиц. Ну, погоди же! От меня ещё никто не ускользал!» Вслух же прибавила дисканта в голосе и, с грудными всхлипами, стала рассказывать с картинками, как её намедни на волтузил Степан-картузник. За то, что она ему отказала решительно в романтических ласках.

– Вы только посмотрите, господин следователь! – жалилась бабёнка, вываливая перед Строковым ядрёную белоснежную грудь. – Вот синячище, вот…, вот…. А здесь, дайте-ка вашу руку, пощупайте, какой шишак…

Остолбеневший Никодим Емельянович машинально протянул руку. Когда в его ладонь загрузилась горячая упругая плоть груди, внезапно воспрянула к жизни похоть и едва не задушила служебный долг.

Бабёнка уже тянула к нему руки и думала: «Вот сейчас-то и в койку пора! Там-то я покажу тебе польку-бабочку в три притопа, в два прихлопа. Будешь у меня собачкой на верёвочке!»

В этот исторический момент решалась судьба следователя департамента полиции, господина Строкова Н. Е. – быть ему на побегушках в банде Ивана Крюка или дальше честно бороться с лихими людишками.

По иронии, последней каплей, перевесившей чашу весов в пользу добродетели, оказалась сопля Никодима Емельяновича. Она выскочила на волю из правой ноздри его вечно мокрого носа. Проворно юркнула вниз по лысой губе и на мгновение замерла перед смертельным прыжком в бездну истории. Её остановкой хотел, воспользоваться господин следователь. В надежде вернуть беглянку в родные пенаты, он решительно и громко хлюпнул носом. Нахальная сопля, не сказав последнего «Прощай!», ухнулась с верхней губы Никодима Емельяновича прямо на белоснежную плоть груди бабёнки.

Вожделение от ужасной мизансцены, сразу съёжилось, сморщилось и провалилось в тартарары.

Бабёнка от полицейского хамства и невоздержанности, хотела уже заблажить во всё горло, но вовремя вспомнила о спрятанном в голбце Иване. Филера его искали почитай три года. Пришлось ей ойкнуть и быстро вернуть осопливленную грудь внутрь платья.

Никодим Емельянович замер каменным истуканом с протянутой к бабёнке рукой и раскрытой ладошкой, из которой исчезла красивая, упругая женская грудь.

– Простите…. Проклятый насморк! – промямлил Строков. – В Париже пытался лечить, но тамошние эскулапы не помогли…. Вот и маюсь…

– Со всяким бывает…. Вы зачем-то пришли? Надеюсь, полиция зря соплями не разбрасывается?

Шутка бабёнки вышла неуклюжей. Строков покраснел и, стараясь скрыть смущение, смачно высморкался.

– Я, собственно…, – начал он, – по частному делу.

– Это, как? – Насторожилась бабёнка.

– Видите ли, по долгу службы я знаю, что вы скупаете кое-какие камни у людей, попавших в бедственное положение.

– Ой, ой…, ой! Какая сплетня! И вы поверили?

– Конечно, поверил. А в то, что вы полюбовница Ивана Крюка не поверил. У него в Москве подружка из дворянок имеется. Красоты, говорят, писанной…

Сердце бабёнки заметалось в груди, как испуганный кошкой мышонок.

– Брешут, поди…. – Выдавила она из себя.

– Пошто сразу «брешут». Мне по службе положено знать тайные страсти лихих людишек, чтобы сподручнее было арестовывать их, так сказать, на пике наслаждения. Он, понимаешь ли, взлетел на вершину сладострастия, а я тут, как тут…. Жду, значит, с филерами и кандалами, конца спектакля. Полный аншлаг-с!

– Понятно…. Дело-то ваше в чём?

– Да пустяк для вас. Хочу маменьке в день ангела сделать сюрприз.

– Так делайте. Я, причём к вашим желаниям?

– Без вас сюрприз не состоится.

С этими словами Никодим Емельянович вынул из недр своего сюртука сафьяновую коробочку малинового цвета. Открыл её и протянул бабёнке.

– Видишь жёлтый бриллиант?

– Вижу. Дальше-то, что?

– Задумал я сделать для маменьки ансамбль из жёлтых бриллиантов.

– Ожерелье, что ли?

– Не совсем. Этот бриллиант для кольца, а два бриллианта поменьше, что у вас, для серёжек.

– Они цветом темнее, – брякнула, не подумав, бабёнка и захлопнула рукой рот, но было поздно. Сказанного не вернёшь.

Никодим Емельянович своим придурковатым видом подкузьмил бдительность бабёнки – в миру, скупщицы краденного, Лизаветы Петровны Лапиной. Ляпнула она сдуру про камушки-то!

– Вот и я говорю, давайте, сравним их по цвету. Ежели они разные, так и разговору нет. Сразу же откланяюсь…

Скрепя сердцем, пришлось Лизавете Петровне доставать из захоронки драгоценные камушки на свет белый. Положили их рядком на белый холщовый рушник и дружно ахнули. Бриллиантики-то оказались один к одному: и цветом, и формой, и огранкой. Было яснее ясного, что камушки, дело рук одного мастера.

Лизавета Петровна зачарованно смотрела на игру солнечного света в причудливых гранях бриллиантов…

…Женщина существо наукой малоизученное, а русская женщина, изучению – малодоступное. Попытайтесь сами обнаружить в природе способ открытия действия тайных пружин в поведении той, которая, в состоянии хронической беременности, бросается в горящую избу, и, обгоревшая, но гордая, на всём скаку, останавливает племенного жеребца. Получается эдакое экзотическое ассорти из американского ковбоя, английского пожарного и многодетной матери из табора. При этом она, подобно иноземным особям её породы, как кролик перед удавом, замирает при одном только виде бриллиантового блеска.