Мэрилин Монро - Игорь Беленький

В этом, казалось бы, частном эпизоде хорошо просматривается противоречивый характер легенды о Мэрилин: с одной стороны, это миф о женщине, «сделавшей самое себя», то есть реализовавшей вековечную мечту американцев обоего пола; но с другой стороны, эта идеальная американка уживается с иной женщиной — обладательницей смутного прошлого, сплошь состоявшего из слухов, сплетен, темных, непроверенных историй и самых разноречивых данных. Стоит Мэрилин лишь что-то немного подзабыть — и фактам сразу же придается скандальная развязка, словно кто-то заинтересован, чтобы на лике идеальной женщины проступали загадочные пятна…

Другой важный момент — денежные соображения: зачем вкалывать за гроши, когда за час позирования (то есть ничегонеделания!) можно заработать пять долларов? Знакомая логика! Но при несправедливых экономических отношениях в обществе (а кто будет утверждать, что в сороковые годы в США они были справедливыми?) логика эта оказывается вполне естественной, ведь она способствует стихийному перераспределению трудов и доходов. Более того, в характере девушек, для которых безысходная рутина повседневного небогатого и безвестного существования становится невыносимо безысходной в обществе, где ценятся как раз всеобщее внимание, престиж и богатство, повторяю, в характере этих девушек вырабатывается полное безразличие к каким-либо общечеловеческим ценностям — семье, морали, убеждениям и проч. Даже чувство религиозности и то, как показывает уже знакомая нам история с настоятельницей Храма Ангела, не защищает от неудержимого стремления вырваться за пределы социальной безысходности. Безысходность-то тут важнее всего. Нет, в отличие от наших современниц, советских «интердевочек», Норма Джин не стала проституткой, но, во-первых, вполне могла стать ею. Для этого у нее были все данные: «неблагополучная» семья, бездомное детство, рутинное, безысходное, чуть выше уровня бедности существование, безлюбовный брак, неприятная, монотонная, малооплачиваемая работа, ясно выраженное желание вырваться из социального круга, определенного для нее совершенно чужими людьми, наконец, красивая внешность — что еще надобно, чтобы возникла мысль попытаться, запродав себя, резко изменить жизнь? А во-вторых… Я, конечно, не хочу забегать вперед, но — к слову — разве залогом всей своей дальнейшей бурной и блестящей жизни она не сделала собственное тело, красоту, обаяние, всю свою полевую необыкновенность, гармонию, весь художественный абсолют своего образа, своей легенды?

«Армейский фотограф» Дэйвид Коновер вовсе не был военным; он работал фоторепортером и в военное время сотрудничал с армией. Приписанный к так называемой Первой киногруппе, известной также под названием «Форт Роуч»[9]и входящей в кинокомпанию «Хэл Роуч стьюдиоз» (Калвер-сити), Коновер разыскивал свежие личики на предприятиях оборонной промышленности, а потом публиковал снимки в массовых военных изданиях того времени, типа журнала «Янки» и газеты «Старз энд страйпс» («Звезды и полосы»). Расходясь по казармам и кораблям, эти снимки развлекали солдат, снимали напряжение, кого-то заставляли забыть монотонность армейской жизни, кому-то напоминали о своей девушке. Словом, резон в этой деятельности, безусловно, был. Первую встречу Коновера с Нормой Джин забавно описывает Золотов: «Коновера направили на завод в поисках фотогеничных лиц. Он прошел мимо стола Нормы Джин, ему бросилась в глаза пластичность ее движений, и дыхание его стало прерывистым. Он увидел перед собой чистый, ясный, манящий образ идеальной американской девушки: в глазах — невинность, на губах — страсть… Он попросил номер ее телефона, и она дала его».

В своих воспоминаниях, изданных спустя сорок лет, Коновер утверждает, что добился куда большего, нежели возможность позвонить домой и произвести необходимые фотосъемки. Дело это, разумеется, глубоко личное, и о нем можно было бы и вовсе не упоминать, если бы не то обстоятельство, что каждая такая связь оказывалась вешкой в топком мирском болоте, которым пробиралась Мэрилин к легендарной и по сию пору не умирающей славе. И дело даже не в том, имел ли Коновер действительные основания гордиться своими «подвигами», или он просто хвастался несуществующими победами, — важно другое: иного пути, как выясняется, у Нормы Джин не было! Об этом Мэрилин позднее говорила с горечью и откровенно: «Хотите быть «звездой» — забудьте о том, чтобы жить, с кем вам хочется. Лишаешься очень многого. Очень! Но это помогает. Масса актрис подобным образом добивались своего шанса». И, конечно, она находилась среди этой «массы» — в этом едины все ее биографы, без исключения. Был ли Коновер первым среди длинной цепочки мужчин, обладавших возможностью продвинуть симпатичную и понравившуюся им девушку дальше по пути к славе и деньгам, — это тоже совершенно несущественно. Не Коновер, так кто-нибудь другой. Главное, к сожалению, то, что это — правило, и в замкнутом мире голливудов всего света правило это уже давно воспринимается как естественное.

Будучи репортером, как уже говорилось, невоенным, а только приписанным в военное время к армейской съемочной группе, Коновер был связан со многими людьми из шоу-бизнеса и рекламных агентств, на которые он работал. Потому, выполняя свои (теперь уже естественные) обязательства перед Нормой Джин, он решил ввести ее в мир профессиональных фотографов и специалистов по моде и моделированию. Он отрекомендовал девушку своему приятелю Поттеру Хьюту, работавшему в коммерческой рекламе. Коноверу верили как человеку с чутьем на «стоящий» материал. Безошибочным оказался его выбор и на этот раз: за те несколько недель, что Поттер Хьют поработал с протеже Коновера, изображения новенькой, дотоле совершенно неизвестной девушки стали регулярно появляться в иллюстрированных журналах, популярных тогда на тихоокеанском побережье, — «Си», «Ю. С. кэймера», «Клик», «Лайф», «Пэйджент», «Пик», «Сэльют», «Сэр».

Сейчас, листая эти раритеты (а пара номеров чудом попала и в мои руки), трудно сразу понять причины их крупных тиражей. Плосковатые композиции с размытым, «ненужным» фоном, девушки кукольного вида и с совершенно «стертыми» лицами, упорно избегающие смотреть в объектив, — их невозможно заподозрить ровным счетом ни в каких «вольностях» (если не считать вольностью закрытый купальник), которыми можно было бы оправдать повышенный тираж. Разве что искусственные, удивительно жеманные позы неожиданно нарушают манекенную застыл ость (чуть ли не муляжность) натурщиц. Таковы были вкусы эпохи, еще цепко державшейся за вывезенные из Старого Света пуританские ритуалы и привычки. В обществе еще только накапливалась неудовлетворенность человека фальшивыми, навязанными представлениями о себе как о манекене, о подставке для одежды, вытекавшими из отношения к телу как к «сосуду греха». Само существование иллюстрированных журналов с натурщицами и манекенщицами, их большие тиражи доказывают, что среди американцев уже в сороковые годы вызревала потребность увидеть самих себя живыми, вне искусственных ритуалов и клише, сковывавших человека, точно средневековые рыцарские латы, разглядеть за человеком общественным человека во плоти — красивого, привлекательного, пластичного, приятного для глаза. Это представление о человеческой красоте, знание ее, переживания, с ней связанные и родственные эстетическим, американцу требовалось перенести на себя, на окружающих и убедиться, что и сам по себе он красив и привлекателен, я жена его и дочь также красивы и привлекательны. Этими настроениями и питались иллюстрированные журналы с красивыми девушками, ими и определялись их тиражи, благодаря им процесс шел по нарастающей, и создание в 1954 году знаменитого «Плэйбоя» оказалось лишь его этапом.

К сожалению, наше сознание, долгое время скованное своего рода идейным (нерелигиозным) пуританизмом, сводит любое изображение обнаженного (полуобнаженного) тела к взаимоотношениям полов, к сексуальной пропаганде, к привычной дихотомии «нравственность — безнравственность», к порнографии и тому подобным горящим темам. Но если посмотреть на процесс раскрепощения чувств (и чувственности, конечно) как на тенденцию культурного развития общества, тогда понятие о том, что нравственно, а что нет, станет не априорным, но конкретным, зависимым от уровня общественного развития. Первые шаги в шоу-бизнесе ничего не подозревавшей Нормы Джин как раз и совпали с переменой в общественных вкусах, уже назревавшей и вот-вот долженствующей прорваться, с общественными дебатами относительно нравственности и допустимости отказа от привычных поведенческих запретов. Удивительно ли, что лакмусовой бумажкой этих дебатов оказалась одежда? Ведь если до чувства еще надо добраться, то одежда (или ее отсутствие) на виду.

Анекдот о старушке, которая считала неприличным смотреть на мужчин, ибо «под одеждой все они голые», надеюсь, известен всем. Только функционально, то есть как перечень вещей, защищающих тело от непогоды и сшитых тем или иным способом, удобным для ношения, одежду не воспринимают уже давно. Во всяком случае, в нашем столетии одежда воспринимается прежде всего как тип вещей, как способ их ношения и метод покроя, отражающие жизненную философию и общественные вкусы конкретного времени, и мода на одежду или способ поведения становится лишь признаком происшедшей смены одних вкусов и настроений другими. А так как носителями этой моды (равно как и одежды) оказываются, понятно, живые люди, то смена типа манекенщиц или фотомоделей обозначит не меньшие перемены в жизни общества, нежели, скажем, смена президента. Такая смена общественного миро-чувствования неумолимо надвигалась на Америку к середине сороковых годов вместе с окончанием второй мировой войны и возвращением домой из Европы и Юго-Восточной Азии тысяч молодых американцев, истосковавшихся в окопах или в плену по нормальной, мирной жизни. Освобождение от цепей войны (пусть в Штатах эти цепи и были слабее, чем в Европе) не могло не подтолкнуть тот процесс раскрепощения чувств, о котором говорилось выше.