Ночной Странник - Ярослав Гжендович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Гибнут те, кто перестает думать», – говорил Левиссон. До меча было слишком далеко. Он протянул руку, не сводя глаз с отвратительной плоской, будто человечье лицо, медвежьей морды. Из перерубленной артерии била пульсирующая струя, но часть жидкости медленно, дрожащими на ночном ветру каплями всасывалась в мех и капала на лицо Странника.
Меч лежал слишком далеко.
Не переставай думать.
Он забросил здоровую ногу на прижимающую его к земле руку и сделал двойной рычаг на локоть.
С тем же успехом можно было пытаться сломать стойку моста.
Черные губы задрались, от них оторвалась капля липкой слюны, а Драккайнен, как зачарованный, глядел на обнажающиеся клыки. Потом продолговатая, местами вылинявшая башка, крупная, словно бадья, начала опускаться прямо ему на голову.
Челюсти захлопнулись.
На скорлупе наруча, которым Драккайнен закрылся. Слой под титаном, притворяющимся железом, был модифицированным семнадцатислойным ламинатом. Основа со структурой меда, наполненная прессованным арахнидом. Интересно, какая у твари сила укуса?
Наруч затрещал. В любой миг лопнет, и тогда рука Вуко брызнет в разные стороны, как перезрелый помидор.
Он потянулся второй рукой и воткнул ее в рану на шее чудовища, после чего что-то нащупал внутри – и рванул.
Тварь внезапно распрямилась и на миг приподняла пригвождающую Странника лапу, издав гремящий рев. Но двигалась она не слишком быстро. Сокрушительный натиск сперва ослаб, лапа поехала вверх, а за это время Драккайнен успел приподнять здоровую ногу, оттолкнуться от тела бестии и проехать спиной по мокрой траве, раздирая кожу о какой-то корень.
Меч лежал в траве.
Они разминулись при атаке. В замедленном темпе ему казалось, что тварь несется, как буйвол, вырывая клочья травы и разбрызгивая грязь. Сам он провел дурацкое, неловкое уклонение, скача на одной ноге, и рубанул горизонтально, через брюхо.
Тварь обрушилась – сонно, медленно, будто взорванный дом, с грохотом, от которого затряслось все вокруг, пала на землю. По ее мышцам и меху пошла волна, вверх полетели брызги мокрой земли и кувыркающиеся веточки.
А потом капли полетели нормально, вернулся шум дождя и крики воинов, стоящих на помосте.
Он толкнул голову твари носком сапога, прекрасно понимая, что это дурость, – но ничего не случилось. Зверь как зверь. Никакой не Пробужденный.
– Ну ты и урод, – проворчал Драккайнен. – На папочку не похож, верно?
Минутку он сидел, тяжело дыша.
Недолго.
Грисмальфи одиноко стоял перед воротами с вынутым мечом, выглядел жалко и беспомощно.
На помосте установилась мертвая тишина. Страшная. Даже собаки замолчали.
Перед парнем выросло высокое худое создание в черном мокром плаще и с головой, что напоминала крысиную морду. Оно держало что-то вроде музыкального инструмента словно массивную флейту.
Очень тяжело бежать, хромая, и с обнаженным мечом. Особенно после нескольких минут ускорения.
Существо, стоящее перед воротами, подняло дудочку и издало на ней звук, что прозвучал словно женский крик. Жуткий, полный страдания и ужаса, только дольше, чем могли выдержать человеческие легкие.
Драккайнен бежал.
В воздухе замер призрачный плач, а Грисмальфи стоял, воздев меч.
И старел.
Старел с пощелкиванием. С потрескиванием, подобным звукам горящей травы. Синие волосы бледнели и покрывались серебром седины, кожа шла глубокими морщинами, меч подрагивал во все более паучьих пальцах, на кончиках которых росли сломанные желтые ногти, закручивающиеся в крюки. Из полуоткрытого рта выпадали зубы, один за другим, за ними тянулись нитки густой крови и слюны.
Драккайнен бежал. Вскидывая подвернутую ногу, хромая и подскакивая.
Даже одежда Грисмальфи старела. В один миг покрылась пятнами, металлическая оковка почернела, вышивка свешивалась клочьями истлевших ниток.
А над всем этим возносилась бесконечная жалоба, словно крик пытаемой баньши.
Вуко добежал и остановился в позиции кота, позволяя вывихнутой ноге чуть касаться земли.
Под ускорением жалоба была низким вибрирующим гудением, полным инфразвуков.
Он не успел.
Прежде чем клинок опустился, обрубая пение жуткого певца, тот внезапно оборвал музыку и начал рассыпаться.
Это не была пыль.
Музыкант с крысиной головой распадался на ночных мотыльков. Толстых, с металлически лоснящимися брюшками и крыльями, будто маленькие черные пелерины. Сотни маленьких насекомых, улетающих в ночь.
Меч прорезал пустоту.
Грисмальфи неподвижно лежал на земле с побледневшими черными глазами, смотрящими в бездонное небо. Не моргал, несмотря на мелкие капли дождя, падающие ему прямо в зеницы.
Был легок, словно пустая скорлупа. Напоминал сброшенную шкурку змеи, но черт его лица было не рассмотреть. Казался мумией.
Туман развеивался. Остался только дождь.
Вуко ударил навершием шлема в ту часть ворот, на которой не было колышков, и услышал, как внутри заскрежетали запоры.
Они расступились молча, когда он шел, прихрамывая, с мертвым княжичем на руках.
Положил его на столе в большом зале, подле угасшего костра.
Смотрел, как они входят следом, становясь под стенами, будто боясь приближаться.
– Это твой сын, Грисма! – крикнул Драккайнен. На щеках ходили желваки. – Он должен был править после тебя, но погиб, чтобы тебя защитить. Погиб, разгоняя копьем туман. Встав против бури. Коля мечом вулкан. Рубя землетрясение. Затем, чтобы ты мог говорить, что никогда не отступаешь. Он звался Грисмальфи Дождевая Птица.
Он отхромал от стола. Стоящие расступались перед ним, когда он неловко прошел на двор. Смотрели в молчании, как он что-то ищет на площади. Наконец он взял лестницу, вошел в конюшню и принес старые трензеля. Они стояли вокруг, наблюдая за каждым его шагом. Смотрели, как он обвязывал ногу ремнями и зацеплялся стопой за ступеньку лестницы. Некоторое время он искал нужное положение, а потом дернулся всем телом, с ногой, обездвиженной между ступенями. Раздался хруст, после – сдавленный крик, прозвучавший словно вой волка. Смотрящие отпрыгнули.
Драккайнен, сидя, развязал ремни и помассировал щиколотку, вертя стопу во все стороны. Потом надел сапог и вернулся в зал, расталкивая тех, кто не успел отпрыгнуть.
Нашел кость, на которой осталось порядком мяса, сохлую головку сыра, пособирал какие-то надкушенные луковицы, придвинул к себе кадку с огурцами.
Они смотрели, как он судорожными движениями рвет куски хлеба, как прямо из кувшина хлещет пиво, текшее по подбородку, как рвет зубами ветчину, вгрызается в луковицу.
Никто ничего не сказал.
Даже Грисма.
Потом Драккайнен отодвинул от себя остатки еды, встал и вышел из зала.
Они стояли на мощеном подворье, когда он вошел в баню и захлопнул за собой дверь. Слышно было, как запирает ее чем-то.
Клан Безумного Крика стоял на подворье и смотрел на баню.
Шел дождь.
Утром дождь прекратился, но все продолжали стоять, молча и беспомощно.
Наконец они разошлись. Надо же как-то жить. Открыли ворота, пастухи выводили коров и коз. Началось какое-то движение. Из-под кровель изб начал сочиться дым.
Только со двора доносились уже плач женщин и голос бубна Знающей. Княжич должен был отправиться в дальнюю дорогу.
Кто-то запряг волов к порубленному трупу чудовища и оттянул его от города. Самые мудрые и отважные воины пошли туда с рогами пива в руках, чтобы тыкать останки копьем, таращиться и обмениваться профессиональными замечаниями.
Поздним утром двери бани отворились, и показался Драккайнен. Немного хромал на одну ногу, но шел уверенно, навьюченный свертками и сумкой, в полном доспехе, с седлом на плече. У него все еще было каменное лицо, и он по-прежнему молчал.
Грисма преградил ему путь.
– Мой сын умер вчера ночью, – заявил.
– Я видел, – рявкнул Драккайнен.
– Он умер, чтобы ты с нами остался. Ты мне это должен, – начал Грисма, но, увидев лицо Вуко, замолчал.
Тот сбросил седло и быстрым змеиным движением выхватил меч. Только слегка – на пять пальцев, но Грисма стремительно отскочил назад. Остальные тоже отступили.
– Попробуй задержать меня, король, – произнес Драккайнен тихим страшным голосом. – И обещаю тебе, что еще до полудня не станет племени Безумного Крика.
Грисма молчал.
Нитй’сефни спрятал меч и забросил седло на плечо. Ушел вдоль ручья, не оглядываясь, и никто его не задержал. Говорили, что туман шел за ним.
Глава 3
Конь, ворон и человек
Хримфакси конь
сумрак несет
над богами благими;
пену с удил
роняет на долы
росой на рассвете.
Речи ВафтруднираНа первый отдых я становлюсь где-то через три часа марша от Двора Безумного Крика. Чтобы наверняка.
Сижу на валуне и макаю вывихнутую щиколотку в ледяную воду фьорда. Низкая температура приносит облегчение, да и заживлению помогает.
Дело не только в том, чтобы люди стирсмена не заметили, как я хромаю, как волокусь, опираясь на палицу, как ищу уединения в кустах, борясь с порченым мясом, что крутит кишки (в моем учебнике по выживанию явно не хватало главы «Растения Побережья Парусов, что могут заменить туалетную бумагу»). Дело было в том, что они мне надоели.