Горький мед - Мария Лебедева

Он прошел к окну и, подняв штору, открыл его. Свежий, прохладный воздух быстро наполнил комнату.

— Надеюсь, вы не будете больше усыплять меня, Ираклий Данилович? — Пытаясь говорить насмешливо, Ольга все же не смогла скрыть своего страха.

— Нет-нет, Боже упаси, — воскликнул он и замахал руками, как бы осуждая свои вчерашние действия. — Я только хочу попросить вас, чтобы вы добровольно — заметьте, добровольно! — согласились спуститься к машине с завязанными глазами. А уж в самой машине Георгий Иванович все устроил наилучшим образом. Ну как, вы согласны? — И увидев, что она колеблется в нерешительности, опять не дождавшись ответа, зачастил: — И прекрасно, и прекрасно! Не сомневайтесь, Ольга Михайловна, все пройдет как нельзя лучше. Даю вам десять минут на сборы, и в путь! — Бодрой, пружинистой походкой человека, только что совершившего утренний забег трусцой, он вышел из комнаты.

Когда машина тронулась и Ираклий снял с ее глаз плотную черную повязку, Ольге показалось, что они попали в какой-то бункер, хотя она понимала, что находится в машине, которая, судя по всему, движется.

— Что это? — оглянувшись по сторонам, недоуменно спросила она.

— А это, Ольга Михайловна, творчество нашего бесценного Георгия Ивановича, — радостно сообщил Ираклий. — Ума не приложу, что бы мы без него делали! На все руки мастер.

Мифический Георгий Иванович, которого Ольге так и не довелось увидеть, но имя которого не раз упоминали и Ираклий, и Светка, додумался так искусно вырезать кусок оргалита, что тот вплотную прилегал к крыше и бокам салона, почти наглухо отделяя от них сиденье водителя. А поскольку заднее и боковые стекла были закрыты черными жалюзи, то в первый момент Ольге показалось, что в машине полная темнота. Спустя какое-то время глаза, привыкнув, смогли различить пробивавшиеся кое-где тоненькие полоски неяркого света.

Ираклий достал из сумки термос с кофе и бутерброды.

— Протяните руку, Ольга Михайловна, я вручу вам ваш завтрак, — весело сказал он.

Ольга протянула руку и повернулась к нему, начиная смутно различать неясные контуры сидящего рядом человека.

— Ну-с, Ольга Михайловна, — заговорил Ираклий по окончании трапезы, — как видите, я, со своей стороны, выполняю наш договор и доставляю вас в Москву в целости и сохранности. Но уж и вы обещайте, что о вашем визите — никому ни слова. — Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, так как в ногах мешала стена из оргалита, и продолжил свою мысль: — Возьмем, к примеру, наши органы, так сказать, охраны правопорядка. Ну, расскажете вы им, что были… а где, собственно? У вас ведь никаких ориентиров. Так что я взываю к вашему благоразумию, Ольга Михайловна, зачем вам эти допросы, очные ставки, повестки из прокуратуры… Тем более что Светлана дня через три уже будет в Москве, жива и невредима.

Мягкий ход машины и бархатное воркование сидевшего рядом Ираклия убаюкали Ольгу, и она задремала. Когда очнулась, его голос продолжал журчать как ни в чем не бывало, он описывал ей красоты местечка, где они отдыхали со Светкой, но что это за местечко, назвать отказался.

— Зачем вам отягощаться лишней информацией, Ольга Михайловна? Вспомните поговорку, которую я не устаю вам повторять: «Кто меньше знает…»

Услышав в очередной раз так полюбившуюся ему народную мудрость, Ольга чуть не застонала, до того утомил ее Ираклий своей болтовней. Неужели он всегда такой? Или, может, это на нервной почве? Ведь для него опасно появляться в Москве, он боится этих молодчиков режиссера, которые, наверно, сбились с ног в поисках намеченной жертвы.

А если их с Шуриком план удался, то эту машину наверняка разыскивает милиция и их могут остановить даже при въезде в город. При этой мысли Ольга разволновалась, она не знала, как в таком случае следует себя вести: признаться и рассказать всю правду или все отрицать, чтобы выгородить Ираклия с Николашей.

С одной стороны, они довольно скользкие личности, скорее всего мошенники и одним миром мазаны с этим режиссером, а с другой — ведь Ираклий действительно не желал ей никакого зла, выполнил свое обещание и везет ее, с риском для себя, в Москву, а кроме того, он влюблен в ее подругу. И Ольга почувствовала, что, несмотря на несмолкаемую, раздражающую болтовню Ираклия, она тоже не желает им зла, не хочет, чтобы они попали в лапы режиссера, который оставит от них мокрое место.

Попасть в лапы милиции, по ее мнению, было не так страшно, но она вспомнила предупреждение Ираклия насчет допросов и повесток в прокуратуру и, как практически каждый советский человек в ее ситуации, с ужасом подумала: «Затаскают!..» Кроме всего прочего, в этом деле была замешана ее подруга, причем Ольга не знала, до какой степени, потому что об этом они, естественно, не могли говорить в присутствии Ираклия. Значит, Светке придется посторонним людям рассказывать о том, что она провела два месяца на хуторе с малознакомым человеком, в которого внезапно влюбилась? А если ей не поверят, что она непричастна к махинациям Ираклия? Нет, в лапы милиции тоже попадать нежелательно… Но как же быть?

После некоторых колебаний Ольга решила, что, если их остановит милиция, она будет все отрицать, скажет, что Шурик — обезумевший от ревности поклонник, который выслеживает ее и, стоит ей сесть в какую-либо машину, не только частную, но даже такси, тут же записывает номер и бежит в милицию сообщать о похищении.

Мысль представить Шурика сумасшедшим любовником немного успокоила ее, но вслед за ней пришла другая, которая по своей очевидности должна была прийти первой: если их остановят, то первым делом заинтересуются нетрадиционным способом перевозки пассажиров в перегороженном оргалитом салоне и со спущенными жалюзи.

Ольга напрягла всю свою фантазию, но дальше какой-нибудь болезни глаз не продвинулась. Причем смогла вспомнить название только одной глазной болезни — куриная слепота, но не знала, в чем она заключается, и была совсем не уверена, надо ли при этой болезни держать человека в темноте. На всякий случай она отыскала на ощупь в сумке темные очки и положила их в карман курточки, чтобы были под рукой.

Поделиться своими сомнениями и переживаниями с Ираклием она, по понятным причинам, не могла, к тому же надеялась, что все обойдется и не надо будет устраивать спектакль.

А тот разливался соловьем, не умолкая рассказывал смешные случаи из своей театральной практики, сам же при этом смеялся, и, казалось, реакция Ольги, сидевшей рядом, его нисколько не интересует, просто он боится замолчать и добавить к темноте еще и тишину. «Так и есть, — подумала она, — нервничает, поэтому и остановиться не может».

Но Ираклий, словно читая ее мысли, неожиданно замолчал, и они ехали минут пять в полной тишине, нарушаемой только свистом или грохотом встречных машин. Когда же он наконец заговорил, Ольгу потрясло, до какой степени сумел он прочитать ее мысли.

— Ольга Михайловна, — начал он, взяв серьезный тон, — не исключено, что нас может остановить любой пост ГАИ… ну, проверить документы или поинтересоваться, что мы везем в замурованном салоне, у них вообще народ крайне любознательный… Так вот, мы с Николашей обсудили эту возможность, и нижайшая просьба к вам, Ольга Михайловна, — он слегка дотронулся до ее руки, желая своим прикосновением донести до нее важность этой просьбы, — сохранять полное спокойствие и, если понадобится, подтвердить, что вам предстоит операция в клинике Федорова и желательно пребывание в темноте во избежание перенапряжения глаз.

Во время его краткой речи Ольга сидела оцепенев, воспринимая совпадение своих мыслей со словами Ираклия как нечто мистическое. Но затем, поразмыслив здраво, она поняла, что это было не случайно и к мистике отношения не имело, просто совпали их цели — ни ей, ни тем более Ираклию с Николашей не хотелось попадать в лапы милиции.

— Какой же у меня диагноз, если не секрет? — стараясь казаться спокойной и даже ироничной, спросила она. — Уж не куриная ли слепота?

— Нет-нет, — засмеялся Ираклий, — просто у вас критическое давление глазного дна, скажем, на фоне глаукомы, которое действительно может привести к слепоте, но отнюдь не куриной.

Ольга, повторив несколько раз название болезни, согласие подтвердить эту версию дала, а про себя подумала, насколько же неисповедимы пути Господни, если честным людям приходится выступать единым фронтом с мошенниками в борьбе против милиции.

Ираклий сразу повеселел, будто сбросил какой-то тяготивший его груз, и стал вполголоса напевать романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Пел он хорошо, с чувством, слушать его пение было приятнее, чем неумолчную трескотню. Но вдруг он замолчал, то ли забыв слова, то ли задумавшись.

Ехали долго, Ольгу укачивало, она засыпала, просыпалась и снова начинала дремать. То, проснувшись, она ощущала себя заложницей в руках бандитов, маскирующихся под порядочных людей, якобы пострадавших от представителей криминального мира. То, засыпая под несмолкаемый аккомпанемент голоса Ираклия, она чувствовала, что он несчастный человек, вынужденный скрываться и обреченный на муки неразделенной любви.