Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

— Твое здоровье.

— С возвращением! — поняв, что деловая часть их разговора была окончена, бывший воин разом опорожнил свой кубок и сказал.

— Я понимаю, что лезу не в свое дело, но меня беспокоит Дариен.

Олдер поднял на Ирмира мгновенно отяжелевший взгляд.

— Тем, что болеет?

— Нет, глава. — По-военному отрапортовал Ирмир. — Тем, что тоскует, а тоска может высушить почище, чем болезнь. Илар и Доран преданы твоему сыну, как псы, но они слишком стары и не могут развлечь его. Может, выбрать пару сельских мальчишек, отмыть их, как следует, и пусть они составят Дариену компанию для игр?

— Сельских? — обдумывая неожиданное предложение управляющего, Олдер покрутил в руке свой все еще недопитый кубок. — Знатным невместно общение с простолюдинами, даже такое, но если это хоть немного развлечет моего сына… — Приняв решение, Олдер опустошил кубок и вновь пристально взглянул на Ирмира. — Ты сам подберешь из сельской ребятни наиболее подходящих. Если Илар, старый пень, вздумает возражать, скажешь, я приказал!.. А теперь — ступай…

Когда же ночь уже полностью вступила в свои права, смывший с себя дорожную грязь и уже переодетый в домашнее Олдер, вновь наведался к Дари. Дремлющий при входе Илар, завидев пришедшего в столь поздний час хозяина, попытался встать и поприветствовать господина, но Остен остановил его едва заметным движением головы. Зайдя в спальню сына, Олдер прежде всего направился к столику у окна и положил на него принесенный под мышкой подарок, который он привез Дари из Милеста. Поколебался с минуту, но разворачивать не стал, а подошедши к кровати, устроился на самом краю.

Свеча в ночнике едва заметно мерцала, а сам Дари крепко спал — он натянул одеяло едва ли не на нос, так что напоказ были выставлены лишь темная взлохмаченная макушка да часть щеки. Олдер осторожно убрал с бледной скулы сына темные прядки. Он не был лекарем, но в свое время ему удалось вырвать сына из лап лесной лихорадки, хотя приглашенные к ребенку врачеватели, как один, блеяли что-то про смирение, волю богов, и то, что сделать уже ничего невозможно… Ученые глупцы ошиблись — они, вообще-то, часто ошибаются, правда, сам Олдер едва не сжег себя и свой дар начисто, отдавая жизненные силы мечущемуся в бреду, задыхающемуся из-за страшно опухшего горла малышу. Но много ли стоят поседевшая голова и утраченная на три месяца способность к колдовству по сравнению с жизнью своего ребенка?..

Вот только вытащить сына, из-за разделяющей миры живых и мертвых грани, оказалось проще, чем убрать отпечаток перенесенной им болезни: Дари плохо рос, простужался от малейшего сквозняка, да и сам его нрав заметно переменился — мальчик стал задумчивым, тихим, каким-то нездешним…

Олдер же, глядя на своего странного отпрыска, испытывал не вполне естественный для благородного стыд за столь неудачное продолжение рода (уже сейчас было ясно, что воин из Дари при всем желании вряд ли получится, а, значит, незыблемая традиция семьи Остенов будет прервана), а какую-то щемящую нежность и бешеное желание оградить сына от окружающей их жестокости бытия…

— Папа? — погрузившийся в воспоминания Олдер поднял голову и увидел, что Дари уже не спит, а смотрит на него. Мальчик же сонно улыбнулся:

— Теперь все будет хорошо, папа… Мое морское око, помнишь?

Пытаясь понять, о чем пытается рассказать ему сын, Олдер чуть склонил голову.

— Помню. А что случилось, Дари? Ты потерял его?

— Нет. Я его не потерял, а отдал… — борясь с вновь подступившим сном, мальчик зевнул. — Ворону… Это был Седобородый…

— И как ты это узнал? — вслушиваясь в едва слышный шепот сына, Олдер оправил ему одеяло, потрепал по волосам. Дари сонно вздохнул.

— Этот ворон не мог быть никем иным… Ты мне веришь?

— Конечно, верю. — С самым серьезным видом ответствовал Олдер, и Дари, улыбнувшись, снова закрыл глаза. Спустя несколько минут он вновь крепко спал. Остен огладил укрытое одеялом плечо сына и улыбнулся — ну и фантазии у мальчишки!.. Ворон-Седобородый!.. Помнится, он вместе с братом тоже сочинял похожие байки и рассказывали друг другу страшные истории, но до такого, как Дари, они не додумывались…

Встав с кровати, Олдер вновь подошел к окну и принялся разворачивать принесенный подарок — установил на столе отполированную, разбитую на множество черно-белых клеток, доску для игры в Крепость и принялся расставлять на ней литые из серебра фигурки: конники, пехотинцы, башни… Часть фигурок ярко блестит, часть — старательно вычернена, и все они проработаны с редким мастерством — детали доспехов воспроизведены в подробностях, в гривах коней можно разобрать каждый волосок, и даже лица у серебряных воинов разные — каждому присуще исключительно его, особое выражение… Роскошная, сказочно дорогая игрушка, которую раздобыл по его просьбе старый Иринд. Дари не просил о таком, он вообще, если вспомнить, никогда ни о чем не просил, но Олдер надеялся, что привезенный подарок придется сыну по вкусу.

Сам он в детстве о таком даже мечтать не мог — отцу, как младшему сыну, досталось из состояния семьи всего-ничего: два небольших имения. Одно — с очень скромным, по меркам амэнской аристократии, домом всего в ста шагах от моря, второе — в непролазной глуши… Впрочем, Олдер не чувствовал себя ущемленным — для счастья ему тогда вполне хватало неба над головою, тенистых рощ и моря с узкой полоской отмели… Кажется, это было только вчера, хотя на самом деле с той поры прошла целая жизнь.

Двадцать пять лет назад

Олиния Остен с самого утра была не в настроении, и весть о прибытии с лаконской границы мужа женщину совсем не обрадовала — лучше бы он, возвратясь из медвежьей глуши, не рвался так сразу в их уединенное имение, а решил бы погостить в Милесте, у брата. Заодно — вызвал бы ее вместе с сыном в город. Так уже бывало — и не раз, так что же теперь помешало Гирмару устроить ей этот маленький праздник? Тем более что он бы ему ничего не стоил, да и Олдеру будет полезно общество Дорина, а то мальчишка здесь уже совсем одичал. Свежий, не несущий миазмов из Припортового квартала, воздух, конечно же, полезен для здоровья, да и вид на море, безусловно, красив — но не тогда, когда ты видишь его чуть ли не круглый год, а Олинии он уже и вовсе опротивел. Она с детства привыкла к оживленному, многоголосому Милесту и шумным визитам закадычных подруг, а потому так до конца и не свыклась с загородным уединением и его однообразным ритмом.

Никто не спорит — из-за стремительного обнищания семьи, ее замужество с Гирмаром Остеном уже было настоящей удачей, да и в доставшейся ей после замужества вотчине она была полноправной и единственной хозяйкой, вот только круг интересов Олинии был довольно узок, а с тех пор, как три года назад умерла ее единственная дочь, женщине стало некого нежить и голубить. Ее младший сын умер вскоре после рождения — ему даже не успели дать имя, а Олдер совершенно не нуждался в материнских нежностях, день-деньской пропадая то у моря, то в окружающих имение густых рощах и виноградниках. В свое время Гирмар обломал об своего отпрыска немало розог, пытаясь втолковать ему, что с ребятней из ближайшей деревни нельзя не только играть, но и общаться: хорошие хозяева не позволяют себе панибратские отношения со слугами, ведь последних это развращает, делая ленивыми и непокорными.