Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - Ольга Власова

Через несколько месяцев медсестры полностью наладили отношения с пациентками, а пациентки находились в замечательных отношениях друг с другом. Все женщины были опрятно одеты: все носили белье, платья, чулки и туфли. Волосы были аккуратно уложены, некоторые пользовались косметикой. Они часто покидали комнату и помогали персоналу: кто-то ассистировал на кухне, кто-то полировал пол, кто-то убирал лестницы. Иногда они выбирались и за стены больницы, отправляясь за чаем или конфетами, косметикой или материалами для рукоделия. Хотя у некоторых сохранялись симптомы шизофрении (в частности речь большинства пациенток все еще была речью психотиков), они вновь стали выглядеть как обычные люди.

После некоторых колебаний пациенткам было позволено обзавестись газовой плитой и духовкой. Теперь они могли готовить себе еду и баловаться выпечкой. Чай с выпечкой стал постоянным блюдом этой комнаты:

Один из психиатров, Ян Кэмерон, прихватил несколько булочек в ординаторскую и предложил угоститься своим коллегам. Там, коротая время, сидело семь-восемь человек. И только двое или трое оказались достаточно смелы или безрассудны, чтобы попробовать булочку, испеченную хронической шизофреничкой [95] .

Этот случай подвел Лэйнга к вопросу о том, кто является по-настоящему сумасшедшим – пациентки или персонал – и почему так зазорно съесть булочку испеченную человеком с диагнозом «шизофрения».

Отчет об этом эксперименте появился в 1955 г. в журнале «Ланцет»:

За прошедшие двенадцать месяцев в этих пациентах произошло много изменений. Их поведение стало социально ориентированным, они стали осуществлять активность, которая имела смысл в их маленьком обществе. Они лучше выглядели, поскольку стали интересоваться окружающими. Эти изменения весьма радовали штат. У пациентов исчезли многие симптомы хронического психоза; в отношениях друг с другом и со штатом они стали менее вспыльчивыми, более аккуратными и перестали допускать непристойности в языке. Медсестры начали хорошо и тепло отзываться о них.

В своей работе мы отталкивались от идеи предоставить пациентам и сестрам возможность построить свободные и прочные отношения. Пациенты содержались в чистоте, у них было все для того, чтобы вязать, шить и рисовать, был граммофон, продукты и все условия для приготовления пищи; пациенты и сестры были вольны пользоваться всем, как им было угодно. Но, как нам кажется, результаты эксперимента подтвердили наши первоначальные догадки о том, что самое главное в той среде, в которую включен пациент, – это окружающие его люди. Медсестры сочли ненужным заставлять больных делать что-либо насильно, но после того как больные начали доверять им, помощь сестер стала основой для самостоятельной деятельности с предоставленным материалом. Нарушение и разлад отношений, происходившие из-за отсутствия какой-то сестры или ее непонимания, мешали этой деятельности.

Используемый материал или содержание деятельности имели вторичное значение. Одни пациенты шли на поправку, когда убирали, другие – когда пекли, вязали коврики или рисовали картины. Следовательно, физический материал в окружающей больного среде, несмотря на свою пользу, не является решающим фактором для изменений. Им были медсестры. И самым важным для них, как и для других людей в окружении, было то, что они чувствуют к больным. Нам кажется, наш эксперимент доказал, что барьер между больными и штатом воздвигается не только больными, он строится обеими сторонами. И устранение этого барьера должно быть совместным [96] .

Через некоторое время все обитательницы «Шумной комнаты» были выписаны. Но вскоре они снова возвратились в больницу. Конечно, не стоит трактовать это возвращение как следствие ошибок Лэйнга, общепризнанным фактом является то, что за пределами больницы для бывших пациентов необходимо поддерживать терапевтическую среду. По-видимому, эти женщины не нашли тех теплых отношений, которые они выстроили за эти восемь месяцев, за пределами больницы. Позднее Лэйнг, оценивая результаты этого эксперимента, говорил:

Результаты показали, что через восемнадцать месяцев все мои пациентки вернулись назад, к своим семьям, поскольку чувствовали себя намного лучше. И год назад они все вновь вернулись. Естественно! В те дни в отношении шизофрении никто еще не думал о семье [97] .

Этот эксперимент стал решающим этапом для профессиональной эволюции Лэйнга. Он впервые доказал то, что ранее лишь смутно чувствовал, и это подвигло его к дальнейшим шагам.

Однако это официальная история. Дэвид Абрахамсон, поработав в архиве Лэйнга в библиотеке университета Глазго, а также в отделе отчетов Гартнавельской королевской больницы, отыскал несколько документов, которые представляют этот первый и решающий для Лэйнга эксперимент совершенно по-другому.

Абрахамсон обнаружил, что: 1) в терапии пациенток «Шумной комнаты» использовался ларгактил, 2) после увольнения из больницы Лэйнг утратил контакт с пациентками и практически не следил за ходом эксперимента, и самое главное – 3) вопреки утверждениям Лэйнга, ни одна из пациенток после прохождения «Шумной комнаты» не была выписана из больницы.

Абрахамсон отмечает, что расширенная версия отчета об эксперименте, которая так и не была опубликована, включает упоминание о сопутствующей терапии нейролептиком ларгактилом (хлорпромазином): «Перед этим в больнице были очевидны выраженные напряженность и возбуждение… Отделение (для хроников) было вечным бедламом… С введением ларгактила сразу же стал заметен эффект: от этого препарата у пациентов наблюдалось значительное улучшение. Многие изменились коренным образом…» [98] . Однако надо признать, что из этого отрывка не явствует точно, использовался ли ларгактил вообще в этом отделении или конкретно в самом эксперименте.

Именно увольнением и тем, что Лэйнг оставил эксперимент, Абрахамсон и объясняет то, что Лэйнг искажает результаты эксперимента – на самом деле не все пациентки тогда были выписаны из больницы. Трое умерли в больнице естественной смертью от старости намного позже увольнения Лэйнга, двое, когда состарились, были направлены в частные санатории, одна пациентка так и оставалась там еще пятьдесят лет.

В феврале 1955 г. Лэйнг покинул Гартнавельскую больницу Он продолжал периодически посещать своих пациенток, но эксперимент проходил уже без его участия, да и пациентки уже не испытывали к нему доверия. Он начинал чувствовать себя чужим:

Сначала это прокомментировала… одна из них, она сказала, что раньше до и после моего посещения пациентки были возбужденными и взволнованными, но теперь этого не было. Она подчеркнула, что теперь при моем появлении они не отрывались от того, чем они вместе занимались, т. е. не прерывали свое общение. После этого и вследствие этого, посещая комнату, я чувствовал себя некомфортно…Меня практически совершенно игнорировали. Но, как я чувствовал, это не было враждебностью: ко мне не относились неприветливо. Я просто присутствовал там, и со мной общались, но было очевидно, что больше я не являюсь для них значимым человеком [99] .

После ухода Лэйнга из Гартнавеля его коллеги Кэмерон и Макги завершили эксперимент и на основании его результатов написали и издали книгу. Лэйнг потом обиженно говорил: «Так я оставил команду из трех человек руководить продолжением моего проекта и предложил сразу же написать что-нибудь для „Ланцета“… Следующей вещью, которую я узнал о них, было то, что они издали книгу без меня» [100] .

В своей книге коллеги Лэйнга, описывая результаты своих экспериментов с мужчинами и женщинами (а в эксперименте Лэйнга были только женщины), указывают всего лишь на два случая выписки из шести мужчин и двенадцати женщин, а также указывают (вопреки утверждениям Лэйнга) на поддержание постоянного контакта с семьями пациентов [101] .

Знал Лэйнг или нет об истинных результатах, неизвестно. В чем-то здесь вспоминаются лучшие традиции психиатрии XIX в., когда ассистенты великого психиатра и невролога Шарко заранее репетировали с больными истерические припадки, чтобы не поколебать теории мэтра и не расстроить его. Какова правда с Гартнавелем, мы узнать уже не сможем. Лэйнг говорил об этих результатах очень уверенно, а он был не из тех, кто любил хотя бы приукрасить. Гартнавель был для него во всех смыслах первым самостоятельным профессиональным опытом: и опытом практики, и опытом теории.

Во время работы в Гартнавельской больнице, в ноябре 1954 г., когда его дочери Фионе было два года, у Рональда и Энн родилась Сьюзен, а в начале 1955 г. Энн снова ждала ребенка. В ноябре 1955 г. родилась их третья дочь – Карен. Можно было только удивляться, как быстро у этой пары, которая когда-то совершенно не рассматривала свои отношения всерьез, появились детишки. Казалось, что семья была совершенно счастлива и благополучна, казалось, что со временем к ним стала приходить любовь. Впоследствии Лэйнг объяснял это гораздо проще: «…Я никогда не задумывался о противозачаточных средствах или о чем-то подобном, и Энн понимала, что она практически не видела меня, кроме как в постели. Я читал, писал или работал, а она ужасно хотела ребенка, а потом еще одного ребенка, еще и еще. Я хочу сказать, что она упивалась ими, стремясь не отстать от своей старшей сестры, имевшей четверых детей, и если ей хотелось того, я был только счастлив. Они бегали по всему дому, я был папой и меня это не напрягало. <…> Это устраивало нас обоих, и мы продолжали…» [102] . Маленькая квартира, где обитали Лэйнги, уже не могла вместить эту выросшую семью. Лэйнги переехали в большую квартиру на Раскин-плейс, неподалеку от университетского городка.