Неведомый город - И Ряпасов

На этот раз они не видали востроглазого Гобартона. Их встретил маленький живой англичанин с веселым лицом, мистер Вилькинс. Он поклонился им, как старым знакомым.

Проводив русских до кабинета м-ра Блома, Вилькинс куда-то исчез. Старый англичанин принял всех очень милостиво. Прежде всего спросил Николая Андреевича, не желает ли он взять на себя руководительство работами в одном из отделов Бломгоуза, на что последний ответил, что он сочтет удовольствием работать под одной кровлей с таким замечательным человеком, как мистер Блом.

Видимо, ученый был обрадован получением столь быстрого согласия инженера и сказал, будто он впервые видит человека с подобными знаниями. Спутники инженера тоже удостоились получить от м-ра Блома несколько комплиментов по своему адресу, впрочем, ничем не заслуженных.

Старый ученый, пригласив русских следовать за собою, подошел к правой стене большого приемного зала и нажал рукой одно из рельефных стенных украшений. Часть стены отодвинулась, образовав отверстие, достаточное для прохода одного человека. М-р Блом знаком пригласил следовать за собою.

Русские очутились в полутемной, круглой комнате. Середину ее занимала зиявшая впадина. М-р Блом, закрыв вход, повернул незаметную кнопку в темной части помещения. Через минуту в круглом отверстии что-то тускло мелькнуло. Показались какие-то переплеты и перед взорами русских предстали медные перила, окаймлявшие уходящую в глубь винтовую лестницу.

— Господа, — сказал ученый, спускаясь по лестнице, вдруг осветившейся бледным светом, — я намерен показать вам то, что живит, греет, одухотворяет и кормит Бломгоуз. Следуйте за мной.

Глубина лестницы была около пяти сажен. С последней ступенькой шедшие увидели коридор, замыкавшийся гладкой белой стеной. Старик направился к ней и открыл ее одному ему известным способом. У путников вырвалось невольное восклицание удивления.

Перед ними находилась обширная зала, белые стены которой уходили ввысь на десяток сажен. Лившийся в несколько ярусов окон дневной свет давал возможность с отчетливостью видеть ее внутренность.

С гранитных фундаментов поднимались к потолку титанические сооружения. Необыкновенные сочетания блестящих рычагов двигались с неуловимой быстротой, стройно и бесшумно. Гигантские спирали, блестя медью, как змеи, извивались в горизонтальном направлении. Середину помещения занимало сооружение, подобное колесу. Это не было настоящее колесо, но имело с ним отдаленное сходство. В массе металла была сделана выемка в виде окружности, футов тридцати в диаметре. Центр ее занимал вертящийся вал с толстыми спицами из белого и желтого металлов. Верхние концы спиц не были соединены между собой ободом. Но каждой спице на внутренней части окружности соответствовал кусок металла, двигавшийся в ту же сторону, что и спицы. Между последними и спицами вала не существовало осязательной связи, между тем куски скользили по окружности с быстротой, еле уловимой глазом.

От центрального механизма во все стороны мерно выбрасывались, через определенные промежутки времени, блестящие пружины, состоящие из соединенных, как ножницы, коленчатых рычагов. Вид этих сверкающих в своей неустанной беготне стальных машин слепил глаза и затемнял разум.

— Видите ли вы, господа, — сказал доктор, отойдя в сторону на возвышение, — какая сила приводит их в движение?

— Это какое-то perpetuum mobile (вечное движение), — ответил инженер, с трудом отрываясь от созерцания невиданной картины.

— Вы чуть не угадали, любезный Березин, — но «вечного движения» нет и не может быть. Однако, машины, что вы видите — единственные во всем мире. И только я, — с понятной гордостью сказал ученый, — открыл секрет, над которым много веков думают лучшие умы человечества. Что не удалось открыть Эдисону, то удалось открыть и даже привести в действие мне, ученику Фарадэя.

— Вы!., вы ученик Фарадэя, великого «отца электричества»! — вскричал инженер голосом, исходящим из глубины души. — О!., я тогда не удивляюсь виденным чудесам науки, я преклоняюсь перед вашим гением, как преклонился бы перед гением самого Фарадэя…

И инженер действительно был готов упасть на колени перед ученым. А м-р Блом, как Прометей с небесным огнем в руках, стоял недвижно на возвышении среди покорных ему механизмов, и в этот момент, будучи освещен лучами солнца, казался не простым смертным, а сверхчеловеком с лицом титана, способным перевернуть мир.

Читателю, может быть, покажется странным, что одно упоминание имени Фарадэя могло произвести такое влияние на инженера, в обыкновенное время столь хладнокровного и рассудительного и не склонного поддаваться экстазу. Но нужно заметить, что Фарадэй наравне с Эдисоном и Араго был одним из самых замечательных мужей прошлого века. Именно ему, а не кому другому, человечество обязано великими открытиями в области электрохимии. Исследования электромагнетизма и так называемого индуктированного электричества поглотили большую часть жизни Фарадэя. Еще мальчиком он интересовался химией и физикой. Верность этим наукам он сохранил навсегда и из целой плеяды ученых того времени выдвинулся огромными открытиями, давшими человеку новое орудие в борьбе за существование: неизведанную до 1840-х годов новую силу — индуктированное электричество. На пользовании его покоится весь прогресс современной электротехники. Только открытия Фарадэя дали возможность человеку превратить электричество в своего слугу.

Телеграфы, телефоны, электрическая железная дорога, электрическое освещение, передача силы на расстояние — все это сделалось возможным только после открытий Фарадэя, после приложения индуктированных токов, дающих тепло, свет и движущую силу. Обрисовать значение «отца физиков» для своего века довольно легко. До Фарадэя электричество было лишь ученой забавой, после него — сделалось новой, огромной отраслью науки. Фарадой, прожив 77 лет, скончался в 1867 году, сделав в своей жизни больше, чем кто-либо другой.

Фарадой был велик в своих опытах, и видеть его ученика, как это случилось с русскими, для всякого, интересующегося прогрессом техники, значило видеть частицу его самого.

Минутное молчание было прервано голосом размягчившегося м-ра Блома:

— Мой великий учитель дал много заветов: один из них тот, что наука, прежде всего, должна облегчать человечество в его борьбе за существование. Хотя Фарадэй был последователь чистой науки, но я, его ученик, всю жизнь старался применять великие научные открытия на практике, чтобы извлекать из них пользу для людей.