На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич

В практикуме я познакомился и подружился с совсем юным (он был моложе меня на три года), но очень самоуверенным студентом, впоследствии академиком Виктором Ивановичем Спицыным (фото 60)[95]. Он имел базу в двухкомнатном кабинете престарелого профессора А.П. Сабанеева[96], так как брат Виктора Владимир Иванович Спицын — тот самый длиннокудрый красавец, ассистировавший на лекциях Каблукову, о котором я говорил раньше, — ассистировал и Сабанееву и практически владел его кабинетом. Сабанеев вскоре умер, и кабинет перешел в распоряжение Вл. И. Спицына, а тем самым и в наше, со всем оборудованием и служителем Петром Зайцевым, наблюдавшим за порядком и не дававшим нам чересчур шалить. Это был полный бритый мужчина лет шестидесяти, носивший шикарную меховую шубу и круглую меховую шапку, в таком виде походивший на директора цирка, достаточно строгий с нами, слушавшийся лишь Владимира Ивановича. В обязанность Зайцева входила помощь на лекциях ассистенту, то есть Владимиру Ивановичу, содержание в порядке лекционной и кабинета.

Сам Владимир Иванович начал в это время, вероятно одним из первых в советской России, исследования по радиоактивности и радиологии, собирался развернуть исследования по редким элементам. Вскоре при его участии было организовано бюро по редким элементам ВСНХ[97], а в сабанеевском кабинете или, как мы его называли, в «сабанете» развернулась экспериментальная работа по вольфраму и молибдену, целью которой было заложить основу производства этих металлов для производства электролампочек.

В нашей стране производства вольфрама (для нитей накаливания) и молибдена (для крючков, держащих эти нити) не было. Работали над этой проблемой Викт. И. Спицын, его сверстник, тоже студент, Г.А. Меерсон[98], А.И. Каштанов, М. Ефимов. Советская электролампа, лучше сказать ее сердцевина — нить накаливания, — своим стартом обязана «сабанету» и его дружному коллективу. Что касается меня, я, по-видимому, был той кошкой, которая гуляет сама по себе. Хотел я стать членом коллектива «сабанета» «по совместительству», но стал настолько органиком, что соли вольфрамовой и поливольфрамовых кислот показались мне какими-то пресными, слишком неорганичными.

Владимир Иванович болтал с нами на самые разные темы (ему ведь было всего 26–27 лет) — от «игривых» до научных и даже философских. Среди последних он поднимал вопрос о том, что с открытием изотопов наступило время пересмотра понятия элемент, и развивал свои мысли, которые я здесь излагать не буду и которые вели к тому, что было бы интересно изучить поведение псевдоэлементов в сопоставлении с имитируемыми элементами. Таков, например, известный случай аммония и калия. Меня это увлекло. Сличая свойства этой пары, я убедился, что аммоний еще ближе имитирует рубидий. Стали искать еще такие пары и остановились на ионах дифенилйодония и таллия.

Действительно, во многих отношениях этот псевдоэлемент оказался близким аналогом одновалентного таллия. Я стал синтезировать для дальнейшего подробного изучения большие количества дифенилйодония и ставить с ним кое-какие опыты, впрочем, это уже через 1–2 года. С тех пор я сохранил к ониевым соединениям и к дифенилйодонию нежность на всю жизнь и обязан веществам этого типа несколькими своими работами (написанными с 1927 г. до последнего времени), которые отношу к числу своих лучших работ.

Вернусь к «сабанету». Жили мы там дружно и весело. Было много дурачества, например, автоматические устройства для обливания водой при открывании входной двери, коллекционирование «живых» каблуковских анекдотов, всевозможные празднования, но было и много научных исканий. Все это сверх обычной интенсивной работы студента. Это было возможно потому, что работали мы с утра до ночи.

К этому времени я уже расстался с Военно-Педагогической академией, откуда я попал, при некоторых усилиях с моей стороны, на Высшие военно-химические курсы усовершенствования комсостава, которые затем были преобразованы в Высшую военно-химическую школу[99]. Эта работа, пока я не был демобилизован, отнимала у меня некоторое время, но не была мне в тягость, так как я и здесь имел дело с химией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В органическом практикуме (я опять возвращаюсь на полгода назад, к зиме 1921 г.) дела мои шли хорошо. Н.Д. Зелинский присмотрелся ко мне и лично стал давать мне задания. Первым заданием был синтез тиотолена из левулиновой кислоты. Николай Дмитриевич следил за каждой операцией и с наслаждением нюхал пригорело-тухлый запах сернистых соединений. Он говорил, что запах этот напоминает ему молодость. Уже позднее я узнал, что он работал в Гёттингене у Виктора Мейера[100] над тиофеном, незадолго до этого открытым этим ученым, и производными тиофена (тиотолен — это метилтиофен). Его целью было синтезировать тиофан — тетрагидротиофен, что он пытался сделать таким путем: тиодигликоль — дихлордиэтилсульфид — замыкание цинком в тиофан. Дойдя до ранее неизвестного дихлордиэтилсульфида, Николай Дмитриевич получил серьезные ожоги и отравление и на долгое время попал в больницу. В. Мейер опубликовал этот случай. Когда в войну 1914 г. в Германии изыскивали химическое оружие, обратили внимание на это давнишнее сообщение. Так был создан иприт[101], по иронии судьбы тем же, кем и универсальный противогаз — Н.Д. Зелинским. И тем не менее воспоминания молодости всегда приятны, и ничто так не оживляет воспоминаний, как запах.

После синтеза тиотолена Николай Дмитриевич перевел меня в правую — более почетную — половину большого органического практикума и поручил мне синтез красителя — диметилиндиго, исходя из метаксилола и начиная с его хлорирования в одну из метильных групп, что его тогда интересовало с точки зрения помощи нарождающейся нашей анилинокрасочной промышленности, организацией которой были заняты его ассистенты — Н.А. Козлов, А.И. Анненков и другие. Мне было, разумеется, приятно в порядке практикума решать живую задачу, а не только делать упражнение.

Завершив практикум, я должен был сосредоточить усилия на физической химии, не спеша сдать экзамен по органической. Это я мог сделать в любое время. Лаборатории физической химии были расположены через стену от «сабанета», и такое соседство было очень удобно. Можно было в сабанеевском кабинете поставить опыт и попросить одного из «бюрэлевцев» присмотреть за ним, а самому отправиться в лабораторию физической химии и делать там одну из задач программы практикума.

Руководил лабораторией Н.Н. Петин[102], маленький рыжий добряк, насколько помню, шуянин, и работало молодое поколение ассистентов, только начинавшее свою деятельность, — Соколов и Вейнтрауб. Задачи на измерения меня никогда непосредственно не увлекали, и я старался возможно быстрее, хотя и с полной добросовестностью, отработать практикум, кажется, все же затянув это дело до осени последнего 1921/22 учебного года.

Насколько помню, именно в этот последний год я вернулся к слушанию лекций и прослушал курс термодинамики, который читал незадолго перед этим появившийся у нас профессор Адам Владиславович Раковский[103], и факультативный курс «алкалоиды», который читал на правах приват-доцентского курса профессор А.Е. Чичибабин[104]. И тот, и другой курсы по-своему были очень хороши. Чичибабин читал курс в маленькой аудитории, слушали его человек 10–15. Он писал на доске мелом формулы и кряхтел, как будто вез воз с дровами, давая свои пояснения. Но логика исследования строения алкалоидов со сложнейшим кружевом их молекул излагалась ясно и увлекательно. В другом роде были лекции Раковского. Этот среднего роста брюнет с черной бородкой и острым взглядом темносерых глаз из-под очков владел аудиторией безраздельно. Термодинамика — наука сугубо формальная, сплошь математизированная. Раковский умел так изложить ее, сам увлекаясь красотой логики этой науки, что большая аудитория слушала как зачарованная его вдохновенные, скульптурные, отлитые как из металла лекции.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})