Историки Французской революции - Варужан Арамаздович Погосян

из которых отражена в его письме к А.З. Манфреду от 19 ноября 1976 г.: «Дорогой Альберт! Двадцать лет назад, когда я впервые после “паузы’à выступил на заседании сектора, ты один исключительно тепло и дружески меня приветствовал в своей речи. Я это запомнил на всю жизнь»[272].

А.З. Манфред был для В.М. Далина высочайшим научным авторитетом. По свидетельству С.В. Оболенской, он «восхищался Манфредом, восхищался его книгами, его стилем, всякая критика в адрес друга казалась ему несправедливой, а всякое слово Манфреда глубоко верным»[273]. Виктор Моисеевич оценивал его намного выше себя, хотя на самом деле в своем «ремесле историка» вряд ли уступал другу, занимая в науке равное с ним положение. При возникновении спорных вопросов В.М. Далин неоднократно подчеркивал: «А Вы посмотрите, как пишет Альберт Захарович. Какие он дает объяснения». Правда, считая А.З. Манфреда, историка поистине незаурядного таланта, одаренного редчайшим литературным дарованием, недосягаемым в науке, он, тем не менее, все время отмечал, что материал следует излагать не сухо, сугубо академично, а в литературном виде – именно так, как это умел делать Альберт Захарович. Поэтому неслучайно, что 16 декабря (в день смерти А.З. Манфреда) 1978 г, подарив мне «Французский ежегодник – 1976», он сделал следующую надпись: «Дорогому Варужану, dans l’espoir qu’il deviendra digne élève d’Albert Manfred» («в надежде, что он станет достойным учеником Альберта Манфреда»).

Помимо того, давая, при необходимости, советы по жизненным вопросам, он часто ставил в пример поведение А.З. Манфреда, с удовольствием обращая внимание на то, каким тот был галантным в общении человеком. Как-то во время одного из своих выступлений в секторе в связи с праздником 8 Марта он рассказывал о том, что долгие годы обычно здоровался сперва с мужчинами, а потом с женщинами. Однако со временем заметил, что А.З. Манфред поступает по-другому, здоровясь сперва с женщинами, а потом уже с мужчинами. Только после этого он стал подражать примеру друга. Однако такое поведение по отношению к представителям прекрасного пола в наше время, как показал мой собственный опыт, к сожалению, не воспринимается в современном обществе, по крайней мере на постсоветском пространстве, как положено, что неоднократно заставляло меня вспоминать слова О.В. Серовой: «Манфред был представителем своего поколения», отличающегося во многом как от моего, так от идущего за ним на смену поколений.

Помню, как при жизни В.М. Далина некоторые из его коллег снисходительно констатировали, что он боготворил Альберта Захаровича. Отчасти это действительно было так. Автор этих строк никогда не позволял себе затрагивать в разговоре с ним эту тему и, естественно, не претендует на исчерпывающее суждение по этому поводу. Основная причина проявления со стороны В.М. Далина столь подчеркнутого пиетета по отношению к памяти безвременно ушедшего из жизни друга, по всей вероятности, крылась в том, что заслуги А.З. Манфреда так и не были по достоинству оценены советской Академией наук. Он с глубокой грустью говорил, что жизнь Альберту Захаровичу укоротили надвигавшиеся в декабре 1976 г. выборы в АН СССР, члены которой упорно не хотели принимать в свои ряды этого выдающегося и, по справедливому замечанию Ю.В. Борисова, «достойнейшего из достойных» историка[274].

В.М. Далин, тяжело переживая кончину А.З. Манфреда, в 1978 г. откровенно писал А.Р. Иоаннисяну: «С Альбертом Захаровичем – хоть и я старше него на пять лет – мы начинали вместе – занимались в [19]28-[19]29 годах в семинаре Лукина по истории французского социализма. Последние десять лет жизни мы были неразлучны, и это самая тяжелая утрата и для всей нашей науки [курсив наш. – В. П.], и для меня лично»[275]. Как это видно, он думал не только о своей личной утрате, но и о той огромной потере, которая понесла советская историческая наука.

Не раз терпевший неудачу на предыдущих выборах Академии наук А.З. Манфред, как рассказывал В.М. Далин, сильно переживал накануне голосования, и, в конце концов, нервы не выдержали этого напряжения: он не дожил до выборов четыре дня. Любопытно, что сразу же после кончины, словно по мановению волшебной палочки, А.З. Манфред превратился в «виднейшего» и «крупнейшего» советского историка, «крупнейшего советского ученого»[276].

Такова была советская действительность. Да и не только. Следует подчеркнуть, что и академиям других стран присуща та же атмосфера. К примеру, великий Бальзак не был избран членом Французской академии, так и не пополнив ряды сегодня уже давно забытых и никому не известных «бессмертных». Впервые он выдвинул свою кандидатуру на освободившееся кресло Шатобриана и 11 февраля 1849 г. получил лишь четыре голоса (за него проголосовали Виктор Гюго, Жан-Жак Ампер, Жан-Батист Понжервиль и Альфонс де Ламартин), уступив место герцогу Полю де Ноайу, получившему 25 голосов[277]. А восемь дней спустя, когда состоялись новые выборы на вакантное место Жана Вату, за него проголосовали Виктор Гюго и Альфред де Виньи[278]. В любом случае, после его безвременной кончины газета «Эвенемен» писала: «“Г[осподи]н Бальзак умер, не став академиком”. Неприятная игра слов: умер, не став бессмертным… Да, это правда, но и через сто лет после своей смерти он все еще будет жив»[279]. Впоследствии действовавшие при выборах во Французскую академию драконовские механизмы были подвергнуты беспощадной критике, в стиле вольтеровского сарказма, Э. Доде в опубликованном в 1885 г. романе «Бессмертный». К слову, от этой академии ничем не отличалась и Берлинская академия, в которую «Гегель так и не был принят»[280].

В.М. Далин очень многое сделал для подготовки к печати рукописей А.З. Манфреда, чьи посмертные труды вышли под его редакцией и с его предисловиями[281]. В.М. Далин выступал также с интересными статьями, посвященными жизни и творчеству А.З. Манфреда[282]. Его памяти он посвятил и свою книгу об историках Франции.

Разумеется, В.М. Далин не во всем, мягко говоря, подражал своему другу (по свидетельствам их младших коллег, они были совершенно разными людьми)[283]. К примеру, он был очень скуп на похвалы, в отличие от А.З. Манфреда[284]. Он, конечно, высоко ценил Н.М. Дружинина, в письме к которому от 7 февраля 1972 г. писал: «После того как не стало Вячеслава Петровича, ваше мнение мне особенно дорого. Оно мне очень дорого еще и потому, что Вы, Николай Михайлович, занимаете особое место среди наших историков»[285].

С почтением он относился к М.В. Нечкиной, на книгу которой о Ключевском написал рецензию[286]. Судя по его письму к ней от 21 февраля 1981 г. поклонником яркого таланта Милицы Васильевны он стал еще в 1926 г. после прочтения