Принцесса Брамбилла - Эрнст Гофман

― Хватит дурачиться, мой добрый Джильо. Отдай свое смертоносное оружие старой Беатриче, пусть она нарежет из него зубочисток, и садись со мной за стол; ведь, в сущности, ты единственный гость, которого я жду.

Джильо разом успокоился, терпеливо позволил увести себя к столу и без стеснения принялся уплетать за обе щеки.

Джачинта спокойно и простодушно продолжала говорить об ожидающем ее счастье, не переставая заверять Джильо, что нисколько не возгордится и не забудет его лица; напротив, если он иногда издали ей покажется, она непременно узнает его и снабдит дукатами, чтобы у него не было недостатка в чулках розмаринового цвета и надушенных перчатках. В свою очередь и Джильо, выпив несколько стаканчиков вина, снова вспомнил всю чудесную сказку о принцессе Брамбилле; он стал дружески уверять Джачинту, что высоко ценит ее добрые чувства к нему; но до её гордости ему дела нет, что же касается ее дукатов, то он в них не нуждается, ибо сам думает вскорости обеими ногами скакнуть на свой трон. Он поведал ей, что самая знатная в мире, самая богатая принцесса уже избрала его своим рыцарем и он надеется к концу карнавала стать супругом сиятельнейшей дамы, навеки сказав «прости» той жалкой жизни, какую вел до сих пор. Джачинта, казалось, сильно обрадовалась счастью, ожидающему Джильо, и тут оба принялись весело болтать о прекрасном будущем, полном радости и богатства.

― Одного бы мне хотелось, ― сказал под конец Джильо, ― чтобы страны, которыми мы будем править, оказались рядом, и мы могли бы жить в добром соседстве. Но если я не ошибаюсь, владения моей обожаемой принцессы лежат где-то за Индией, как раз по левую руку от земли, соседствующей с Персией.

― Жаль, что и мне, ― ответила Джачинта, ― должно быть, придется уехать очень далеко; ведь земля моего царственного супруга лежит у самого Бергамо. Но я уверена, что все устроится, и мы будем и останемся добрыми соседями.

В конце концов Джачинта с Джильо согласились на том, что их будущие владения непременно надо перенести в окрестности Фраскати.

― Доброй ночи, прекрасная принцесса! ― сказал Джильо.

― Спите спокойно, дорогой принц! ― ответила Джачинта, и на этом они, когда настал вечер, мирно и дружески расстались.

Глава пятая

Как Джильо в период полной трезвости ума пришел к мудрому решению, сунул в карман фортунатов мешок и бросил гордый взгляд на смиреннейшего из портных. ― Дворец Пистойя и его чудеса. ― Человек в тюльпане читает лекции. ― Царь Соломон ― князь духов и принцесса Мистилис. ― Как старый волшебник облачился в черный шлафрок, надел соболью шапку и с нечесаной бородой скверными стихами изрекал пророчества. ― Злосчастная судьба желторотого птенца. ― Как благосклонный читатель не узнает из этой главы, что произошло после танца Джильо с незнакомой красавицей.

Всякий, гласит одна книга, полная глубокой житейской мудрости, кто наделен хоть некоторой долей фантазии, непременно страдает помешательством. И оно то усиливается, то ослабевает, наподобие прилива и отлива. Первый приближается с наступающей ночью, когда волны, бушуя, все выше, все сильнее несутся к берегам, тогда как самая низкая точка отлива совпадает с утренним часом, когда человек после пробуждения сидит за чашкой кофе. Поэтому в книге дается разумный совет пользоваться утром, как моментом наибольшей трезвости рассудка для выполнения важнейших житейских дел. Только утром следует, например, жениться, читать ругательные рецензии, бить слуг и т. д.

В такой прекрасный час отлива, когда человеческий разум отличается особой ясностью, Джильо пришел в ужас от своего безрассудства, сам не понимая, как он до сих пор его не ощутил, хотя необходимость в этом давно назрела.

«Нет сомнения, ― подумал Джильо, радостно сознавая, что в голове у него прояснилось, ― старый Челионати полупомешанный и не только сам наслаждается своим безумием, но старается опутать им и других, вполне разумных людей. И так же несомненно, что прекраснейшую, богатейшую принцессу, божественную Брамбиллу завлекли во дворец Пистойя... О небо и земля! Может ли меня обмануть надежда, подтвержденная предчувствиями, мечтами и даже алыми устами прелестнейшей из масок, что именно на меня, счастливца, устремила она нежный свет своих небесных глаз? Неузнанная, под вуалью, скрытая за решеткой ложи, принцесса увидела меня в роли какого-нибудь принца и полюбила меня. Но можно ли ей приблизиться ко мне прямым путем? Не нуждается ль это прекрасное создание в посреднике, в наперснике, что связал бы нас единой нитью, которая в конце концов превратилась бы в сладостнейшие узы? Как бы там ни было, нет сомнения, что только Челионати может привести принцессу в мои объятия. Но, вместо того чтобы, как полагается, выбрать прямой путь, он бросает меня головой вниз в сплошное море безумия, обмана, всеми силами старается убедить меня, что только под самой уродливой личиной должен я искать на Корсо свою прекрасную принцессу, рассказывает небылицы об ассирийском принце, о волшебниках... Довольно с меня всех этих глупостей, довольно этого сумасбродного Челионати! Что мне мешает, одевшись понаряднее, проникнуть во дворец Пистойя и броситься к ногам светлейшей? О боже, почему я не сделал этого вчера, третьего дня?»

Торопливо пересмотрев свой гардероб, Джильо был неприятно поражен: берет с перьями ни на волос не отличался от ощипанного петуха, трижды перекрашенный камзол отливал всеми цветами радуги, а плащ слишком явно выдавал искусство портного, который с помощью самых изощренных швов отважно пытался бороться со всеизнашивающим временем, а пресловутые голубые шелковые штаны и розовые чулки выцвели, как осенние листья. Грустно ощупал Джильо кошелек, уверенный, что он почти пуст, но нашел его доверху полным.

― Божественная Брамбилла! ― восторженно воскликнул он, ― да, я помню о тебе, помню о своей милой мечте!

Можно себе представить, что с этим приятным кошельком в кармане, показавшимся ему чем-то вроде фортунатова мешка, Джильо тут же обегал все лавки старьевщиков и портных, чтобы раздобыть красивейший наряд, в какой когда-либо облачался на сцене принц. Но все, что ему ни показывали, было для него недостаточно роскошно и нарядно. В конце концов решив, что его может удовлетворить только костюм, сшитый мастерской рукой Бескапи, он немедленно отправился к нему. Маэстро Бескапи, услышав просьбу Джильо, весь расплылся в улыбке и воскликнул:

― О мой дорогой синьор Джильо, этим-то я могу вам услужить! ― и повел жаждущего покупки клиента в другую комнату. Но как же тот был разочарован, когда не увидел там никакой одежды, кроме полного набора костюмов для комедии дель арте и сумасбродных масок. Джильо подумал, что маэстро Бескапи его не понял, и стал ему живо описывать тот изящный, богатый наряд, в какой хотел бы одеться.

― Ах боже мой! ― вырвалось у опечаленного Бескапи. ― Что ж это опять такое, мой дорогой синьор? Неужели у вас снова приступ...

― Угодно ли вам, маэстро портной, ― нетерпеливо прервал его Джильо, потрясая вязаным кошельком с дукатами, ― продать мне костюм, какой мне хочется? Если нет, то прекратим этот разговор...

― Ну-ну, только не сердитесь, синьор Джильо, ― смиренно сказал Бескапи. ― Ах, вы не знаете, какие хорошие чувства я к вам питаю, сколько добра желаю вам. Эх, было б у вас немного, хоть крошечка разума.

― Да как вы смеете, господин портняжных дел мастер? ― гневно вскрикнул Джильо.

― Ах, если я портняжных дел мастер, то с каким бы удовольствием я сшил вам платье в точности по вашей мерке и самое для вас подходящее! Синьор Джильо, вы стремитесь к гибели, и мне жаль, что я не вправе сообщить вам все, что мне рассказывал об ожидающей вас судьбе мудрый Челионати.

― А, мудрый Челионати! ― повторил Джильо. ― Милейший синьор шарлатан, который всячески преследует меня, любыми средствами готов лишить меня величайшего счастья, ибо ненавидит мой талант, меня самого, потому что он противник серьезного направления в театральном искусстве, отстаиваемого возвышенными натурами, и рад бы все осмеять, превратить в безмозглую шутку, в нелепый, дурацкий маскарад! О мой добрейший маэстро Бескапи, я знаю все: достойный аббат Кьяри открыл мне все его козни. Аббат превосходнейший человек, поэтичнейшая натура, какую редко встретишь, ибо для меня он написал своего «Белого мавра», и никому на свете, говорю вам, не сыграть белого мавра, как я.

― Да что вы говорите? ― громко расхохотавшись, воскликнул маэстро Бескапи. ― Неужели почтенный аббат, да отзовут его скорее небеса и приобщат там к синклиту избранных натур, ― сумел своей слезной водицей, которую столь обильно проливает, отмыть добела мавра?

― Еще раз спрашиваю вас, маэстро Бескапи, ― сказал Джильо, еле сдерживая гнев, ― угодно вам продать мне за мои полновесные дукаты нужный мне костюм или нет?