Кадеты и юнкера. Кантонисты - Анатолий Львович Марков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда затем, после первых трех уроков, мы строились в коридоре, чтобы идти на завтрак в столовую, в роту явился командир ее — полковник Трубчанинов. После команды «Смирно!», поздоровавшись с нами, он, обычно не терпевший разговоров, которые, по его мнению, «не соответствовали военному званию», произнес перед изумленной ротой целую речь, правда с мучительными паузами.
— Господа!.. Ваш товарищ, кадет К-в, — начал ротный глухим голосом, — совместно с кадетом Б. совершил совершенно неслыханный в анналах корпуса проступок… Он, по его собственному признанию, — при этих словах полковник замялся и мучительно покраснел, — он… скажу прямо, так как вы уже не дети… ушел к женщинам, бежав из корпуса. Педагогический совет, собравшийся сегодня утром, единогласно исключил этих двух паршивых овец из корпуса, и сегодня же они будут отправлены домой…
При последних словах Трубчанинова глухой гул пробежал вдоль строя роты, так как оба провинившихся кадета были отличными по учению и наказание это нам показалось слишком строгим ввиду того, что через год они, по закону став юнкерами, получили бы право посещения каких угодно им женщин. К этому надо добавить, что оба кадета дальше корпусного расположения не ушли и были выданы жившими при корпусе военными фельдшерами, к которым обратились с вопросом: не знают ли они адреса какой-нибудь кокотки?
После завтрака в курилке состоялось заседание семиклассников-«дополнистов», как почему-то в корпусе у нас они себя именовали, на котором было признано, что наказание слишком строгое и не соответствует вине. Однако дисциплина в корпусе была так высоко поставлена, что ни о каких протестах и речи быть не могло. Ограничились тем, что решили проститься с исключенными особенно сердечно, чтобы начальство почувствовало, что в этом деле оно переборщило.
Когда наступил момент вывода из карцера исключенных, для чего в роту прибыли офицер в походной форме и два служителя, густая толпа кадет собралась возле карцерных дверей. Когда оттуда вывели двух заплаканных «преступников», их моментально окружили кадеты. Оба исключенных, переходя из объятий в объятия, дошли таким образом до дверей роты, где вся она громко пожелала им счастливого пути. Опытное корпусное начальство, хорошо разбирающееся в настроениях кадет, в этот вечер, чувствуя взволнованность роты, приняло заранее нужные меры. Вопреки правилам после обеда в роту явились все четверо офицеров-воспитателей и сам Трубчанинов, но вмешаться им не пришлось, — чувства товарищества они не только понимали, но и ценили сами.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ
На второй или третий день моего поступления в корпус, выходя погулять по плацу со своим одноклассником-второгодником, я обратил внимание на три закрытых ставнями окна и дверь, выходящую в вестибюль.
— Что это за помещение? — спросил я своего спутника, знавшего все ходы и выходы корпуса.
— Это комнаты великого князя.
— Какого великого князя? Ведь их много.
— Князей-то много, да наш, кадетский, только один — Константин Константинович.
Через несколько дней после этого я, как вновь поступивший кадет, получил от своего офицера-воспитателя портативное, изящно изданное и особой формы Евангелие в черном коленкоровом переплете. На первой его странице было напечатано факсимиле стихов с подписью К. Р. следующего содержания:
Пусть эта книга священная,
Спутница вам неизменная,
Будет везде и всегда
В годы борьбы и труда.
По традиции корпуса именной экземпляр этого Евангелия выдавался каждому вновь поступающему кадету — как бы благословение великого князя начинающему жить мальчику — и берегся нами как святыня. Многие из старых кадет, покидая родину, взяли ее с собой в изгнание среди немногих вещей, напоминающих им дорогое прошлое. У нас в семье было три экземпляра этой книги, полученных каждым из трех братьев разновременно.
От товарищей по роте я вскоре узнал, что с именем и личностью великого князя у кадет связаны самые лучшие и дорогие воспоминания; в кадетской среде из уст в уста передавался ряд рассказов о том, как великий князь выручал многих кадет в трудные минуты жизни. У нас в корпусе за год до моего поступления он спас от исключения кадета, заподозренного в шалости, которой тот не совершал, и приговоренного к позорному наказанию — снятию погон. Этому кадет категорически воспротивился, так как считал, что ничем не заслужил подобного наказания.
При мне был случай, получивший самую широкую известность в кадетской среде. Дело заключалось в том, что маленький кадетик второго класса, родной внук известного генерала и композитора Цезаря Кюи, имел какие-то неприятности со своим офицером-воспитателем и, ища справедливости и защиты, написал наивное и детски трогательное письмо тому, кого все кадеты России считали своим покровителем и защитником. Великий князь, тронутый таким доверием ребенка, в первый же свой приезд в наш корпус, встретившись наедине с офицером-воспитателем, просил его особенно позаботиться о кадете Кюи, не упомянув, конечно, о полученном им письме. Офицер, само собой разумеется, полагая, что семья Кюи лично известна великому князю, стал исключительно внимательным и доброжелательным по отношению к мальчику.
В бытность свою начальником военно-учебных заведений великий князь почти никогда не утверждал приговоров об исключении кадет из корпусов, не желая губить их будущее, считая, что, раз родители отдали сына на воспитание государству, они вправе рассчитывать, что он кончит корпус. Если же кадет разбаловался и плохо учится, то это была вина его воспитателя, за которую нельзя наказывать ребенка, а тем более его родителей.
Великий князь при мне посетил наш корпус дважды, причем каждый раз пробыл в нем по нескольку дней. Без всякой свиты, с утра и до вечера, он ходил по классам, залам и спальням всех рот, наблюдая жизнь кадет и с ними беседуя. В младших классах он позволял малышам окружать его густой толпой и гулял с ними вдоль коридоров, слушая с улыбкой, как они с чисто детским доверием несли ему свои радости и
