Моя жизнь с Чаплином - Лита Чаплин

— Ну, наконец! — сказал он шутливо. — Я уже начал чувствовать, что раз ты теперь ведущая актриса, я для тебя недостаточно важная персона, чтобы тратить на меня время.

Осторожно проходя внутрь большой, сравнительно комфортабельной комнаты — здесь были стулья, а не табуретки, — я сказала:

— Это показывает, как много вы знаете, м-р Чаплин. Я до смерти боялась приходить. Я была уверена, что вы подумаете, что я ужасная выскочка.

— Ты шутишь! Какая нелепая мысль, — возразил он. И, похлопав по краешку постели, сказал: — Присядь сюда, Лиллита — нет, прости, ведь ты теперь Лита?

Я села туда, куда он указал, чопорно и безучастно, показывая всем своим видом, что я не воспринимаю визит сколько-нибудь неподобающим образом. Я старалась сделать свою улыбку отстраненной — улыбкой наивного подростка. Конечно, это была поза, и при этом вопиюще нечестная. Я была здесь, чтобы произвести на него впечатление, вызвать его одобрение. Я думала, что произойдет, если он притронется ко мне — как к романтически настроенной молодой женщине, а не как к бессловесному, безучастному ребенку. Мое внутреннее напряжение нарастало. Я хотела быть его маленькой девочкой — и в то же время хотела чувствовать его язык у себя во рту. Я знала, что играю с огнем, раз не встала и не пересела на один из стульев, но я не была достаточно честна, чтобы признать, к какому крохотному пламени я была подготовлена.

— Как вы себя чувствуете? Лучше? — спросила я. — Вы совсем не кажетесь больным.

Его глаза были красноваты, а нос распух, в остальном же он казался вполне бодрым. Никогда до этого момента я не замечала, какие красивые у него глаза и какие длинные ресницы. Без всякой натяжки его можно было назвать красивым, как Фэрбенкса, Валентино, Джона Гилберта, и не случайно столько незаурядных женщин находили его желанным: его обаяние действовало мгновенно и было всепоглощающим.

Он слегка улыбнулся.

— Не гожусь я для зимних ветров. Мне больше подходит что-то несовременное, старомодное.

Я нахмурилась.

— Зачем вы так говорите? «Старомодное, несовременное». Вы действительно думаете, что вы старый?

— Нет. Честно говоря, я предпочитаю верить, что пока еще не приблизился и к расцвету своей жизни. Но мне тридцать пять, что ни говори.

— Я не такая, как другие в моем возрасте, — сказала я. — Я думаю, да, я думаю о вас, как о самом молодом человеке в мире.

Если я собиралась бежать, то это был самый подходящий момент. Сейчас можно было сделать это непринужденно, поскольку его рука не сжимала мою слишком крепко. Я могла легко высвободить ее и пересесть в кресло, не создавая неловкости.

Я осталась.

— Мне трудно понять вас, — сказала я. — Как вы думаете, я — взрослая? Мы с вами особенно не разговаривали раньше, а если говорили, то я вела себя, как идиотка. Я хочу сказать, что я смущалась, когда вы меня о чем-то спрашивали или обращались ко мне. Я всегда чувствовала себя какой угодно, только не взрослой…

Потихоньку он придвинулся ко мне.

— А сейчас ты стесняешься?

Я кивнула и высвободила свою руку, но продолжала сидеть там же. Я была и рада, и огорчена, что закрыла дверь, когда вошла. И одинаково взволнована и напугана этим взглядом, который теперь оторвался от моих глаз и скользнул вниз, изучая линии моего тела.

Теперь была его очередь сказать что-то, но он молчал, вынуждая меня быть более болтливой, чем обычно. Я не чаяла, чтобы эта встреча закончилась поскорее, вернее, я хотела поскорее избавиться от состояния страха, и, указав на книгу, которую он отложили сторону, спросила, о чем эта книга, так, словно мне это было очень важно поскорее узнать.

Вероятно, почувствовав мою неловкость, он отодвинулся от меня и взял книгу.

— Это история Наполеона и Жозефины, кстати, прекрасная. Ты ведь знаешь, кто такой Наполеон? Ну, разумеется, знаешь. А кто была Жозефина, знаешь?

— Она была его женой, да?

— Не совсем. Не сразу. Она была его любовницей.

Он смачно произнес это слово и посмотрел на меня еще раз. Было ясно, что он затеял игру в кошки-мышки, чтобы понять, как далеко может позволить себе зайти.

Не моргнув глазом, я спросила:

— Она была красивая?

— Едва ли не самая красивая женщина во всей Франции, — ответил он. — Она не была француженкой. Она была креолкой. Она была такой, как ты, Лита.

— Правда? Ах… А можно посмотреть на ее портрет? — спросила я, вцепившись взглядом в книгу, пытаясь придать вопросу беззаботность. Я знала: то, чего я так пылко желала и чего так страшилась, должно произойти.

Его ладонь охватила мое запястье, а в лице неожиданно появилась темная и необузданная сила. Я начала бессмысленно бормотать первое, что приходило в голову, а он тем временем притягивал меня к себе. Потом я неожиданно отпрянула, мне просто нечем было дышать.

На мгновение я почувствовала, что он должен быть очень осторожным. Если он не будет торопиться, если будет милым, подумала я, тогда мой ужас исчезнет, и я смогу пойти на что угодно.

Но вместо этого он грубо толкнул меня на кровать. Он целовал мой рот и шею, а его пальцы метались по моему растревоженному телу. Я с трудом обрела дар речи и срывающимся шепотом умоляла его остановиться, но он закрыл мне рот поцелуем.

Одна его рука пробиралась снизу, а вторая — грубо сжимала мою грудь. Его тело неистово извивалось, и неожиданно мой страх сменился отвращением. Его животные движения могли бы напоминать некое подобие чувства, если бы мы были обнаженными, но это было не так, на нем была красная шелковая пижама, а я была в юбке и блузке. Он тяжело навалился на меня, и то, что он делал, было отвратительно — в этом не было нежности, не было признания во мне личности.

Едва его губы оторвались от моих, я снова стала умолять его остановиться. Я оттолкнула его и попыталась высвободиться, но он схватил меня и толкнул обратно.

Вдруг он присел, посмотрел на дверь и прошептал: «Что это?»

Я вскочила на ноги и поспешила оказаться как можно дальше от него и от кровати. Я тоже слышала приглушенные голоса и шарканье ног по ту сторону двери. Разочарованный и явно разозленный, он поднялся и крадучись подошел к двери, остановился и прислушался. Он посмотрел на меня и приложил палец к губам.

Я стояла у окна, меня трясло, я была жестоко разочарована и совершенно сбита с толку. Если именно это называют сексом, то мне этого не нужно — никогда. Это было грубо, мерзко, и отвращение мое лишь усиливалось тем, что все это исходило от мужчины, которого я обожала — или, по крайней мере, думала, что обожаю. Мир знал его как человека, воплощающего вкус, чуткость и сострадание, теперь же все это мне казалось злой шуткой. Неужели он проделывал все эти нелепые и неромантичные вещи с такими утонченными женщинами, как Клер Виндзор и Пола Негри? Не может быть. Только с такой дурочкой, как я, которая понятия не имеет, что такое женщина.