Древо Иуды - Арчибальд Кронин

— Но ты должен, дорогой, ради нас обоих. Я буду тебе писать… и считать каждую минуту, покаты ко мне не вернешься. — И прежде чем отстраниться и пуститься бегом обратно по пристани, Мэри вынула из кармана плаща маленький сверток и сунула ему в руку. — Это тебе, чтобы ты меня не забыл, Дэйви.

В каюте катера, вздымавшегося на волнах, по дороге к кораблю, он снял обертку и рассмотрел подарок. Это был старый тонкий золотой медальон, меньше флорина, когда-то принадлежавший ее матери. Внутри Мэри поместила свою маленькую фотокарточку, во второй половинке — тщательно засушенный бутон колокольчика, из тех, что он собрал для нее в Гэрсее.

Глава IX

Он вскарабкался по шатким сходням на борт корабля. Товары из Уинтона уже погрузили; ему едва хватило времени доложиться капитану, как подошли буксиры, и корабль начал осторожно продвигаться вдоль Фирта. Мори вышел на палубу, попытался разглядеть сквозь туман береговую линию: где-то там стояла Мэри и наблюдала за отплытием призрачного корабля. Сердце его наполняли печаль и любовь. Народу на палубе было немного — он знал, что в Тилбери они подберут основную массу пассажиров, — а сырость, пустота и капель с пиллерсов[32] лишь усилили его меланхолию. Унылый низкий гудок сирены, предупреждавший суда о тумане, почему-то вызвал у него дурное предчувствие. Туман все сгущался, полностью скрывая берег, и Мори отправился вниз на поиски своей каюты.

Она находилась на корме по правому борту, рядом с каютой главного инженера, и была отделана полированным тиком. Красные занавески на иллюминаторах, встроенный шкафчик и книжная полка, лампа под багровым абажуром — все исключительно уютно. В углу стоял рукомойник с металлической раковиной без слива, а над ним, на огороженной полочке, электрический вентилятор. Приемная врача и амбулатория, удобно расположенные напротив, через коридор, были оснащены в равной степени хорошо. Хотя это было старое судно (первоначально «Пиндари» носил имя «Изольда» и принадлежал Гамбургской судоходной компании, а после войны был конфискован), его полностью переоборудовали, превратив в просторное, удобное и вполне годное для плавания, способное делать скромные семнадцать узлов, медленно, но верно совершать рейсы в Индию с грузом и пассажирами на борту, заходя по дороге в различные порты.

Когда Мори распаковал чемодан, где лежали несколько его личных вещей, выстиранных и выглаженных Мэри, а еще две новенькие формы, которыми его обеспечил головной офис компании в Уинтоне, он почувствовал себя совершенно разбитым, да и бок побаливал. Волнение на море и тяжелый переход через пролив не улучшили его состояния. Он с трудом справлялся со своими обязанностями днем, осматривая команду, а по ночам так натужно кашлял, что почти совсем не спал. Заботясь не столько о себе, сколько о своем соседе-инженере, пожилом шотландце по имени Макрей, который из-за него, должно быть, не знал покоя, он глотал пригоршнями кодеин. Однако в Тилбери, где они простояли два дня в доках, он получил письмо от Мэри, которое вселило в него мужество, а когда они продолжили путь, он почти пришел в себя. Да и корабль как будто взбодрился: гребные винты шумели энергичнее, на трапах между палубами звенели голоса и смех.

В обеденном зале каждый офицер сидел во главе собственного стола. Мори выделили всего пятерых пассажиров, далеко уже не молодых и, как он был вынужден признать, скучных: двое шотландцев — закаленные чайные плантаторы Хендерсон и Макриммон, которые возвращались в Ассам, некий мистер Маратта, менеджер-индус хлопкопрядильной фабрики в Канпуре, и чиновник торгового флота со своей желтушной неприятной женой, мистер и миссис Хант-Хантер. Если бы не плантаторы, любившие пошутить, особенно после посещения бара, и Маратта — суетливый маленький ипохондрик с плохим пищеварением, который невольно мог быть забавным, — разговоры за столом носили бы сдержанный характер, а временами вообще проходили бы с трудом.

Но вскоре они покинули серые неспокойные воды пролива, и внезапно засияло солнце, небо и море стали голубыми; они продвигались вдоль юго-восточного побережья Испании, держа курс на Марсель, где должны были принять на борт дополнительный груз. Команда расставила палубные игры, после чего старпом, долговязый, худой, добродушный ирландец по фамилии О’Нил, сообщил Мори, что доктору помимо его обязанностей вменено заниматься досугом пассажиров. Тогда Мори, вооружившись бумагой и карандашом, принялся организовывать праздную публику — поначалу с чувством полной своей непригодности для таких широкомасштабных мероприятий, однако потом, преодолев первоначальное стеснение, вполне успешно. Благодаря его официальному посту дело оказалось гораздо проще, чем он предполагал; не он искал, а его искали — звание корабельного врача придавало ему определенную значимость. По прибытии в Марсель были составлены списки соревнующихся в настольном теннисе, «кольцах»[33] и шаффлборде,[34] а пассажиры теперь отзывались о Мори не иначе как «наш милый юный доктор», отчего он каждый раз морщился, если ему доводилось это услышать.

В Марселе его ждало длинное, на пяти страницах, письмо от Мэри. У себя в каюте он нетерпеливо его прочел, улыбаясь маленьким новостям, тронутый простым перечислением всех ее нехитрых дел и тем, что сквозь каждое слово пробивалась ее постоянная тревога о его здоровье. Она выражала надежду, что боль у него прошла, кашель стал меньше и что он хорошо заботится о себе. В конце она посылала ему всю свою любовь. Милая Мэри, как он по ней тосковал. В своем кабинете, придвинувшись к столу, он написал ответ, рассказав обо всех своих занятиях, и даже успел его отправить с исходящей почтой, прежде чем захлопнули мешок. «Пиндари» простоял в порту не более двенадцати часов. После погрузки задраили все люки, и чуть ли не в последний момент — опоздал ночной поезд из Парижа — на борт поднялись трое новых пассажиров. Почти все столы в салоне были полностью заняты, поэтому их посадили к доктору, а в списке путешествующих прибавились имена: мистер и миссис Арнольд Холбрук, мисс Дорис Холбрук. Когда они явились на обед, Мори украдкой их рассмотрел.

Холбруку было около шестидесяти — невысокий, но очень полный (отсюда и одышка), красное, пористое, пятнистое лицо, частично закрытое короткой седеющей бородкой, маленькие, налитые кровью шустрые глазки. Одет кое-как: зеленоватый готовый костюм, серая фланелевая рубашка и узкий коричневый галстук. Его жена, маленькая простодушная женщина с мелкими чертами и мягким выражением лица, наоборот, разоделась к обеду во все самое модное и даже нацепила какую-то экстравагантную черную шляпку с блестками. Но носила она все эти вещи без легкости, словно тяжелые вериги, — казалось, ей был бы гораздо милее простой наряд. Мори сразу представил, как она в старом свободном ситцевом халате хлопочет по хозяйству на хорошо оборудованной кухне. А еще ее украшало столько драгоценностей, что он по ошибке посчитал их поддельными. Дочери на вид нельзя было дать больше двадцати. Высокая, с бледным и тусклым цветом лица, хорошей фигурой, темными волосами и синевато-серыми глазами, которые она угрюмо опустила и почти ни разу не подняла за весь обед, помалкивая, хотя сидела прямо.

Зато Холбрук вел себя иначе. Он сразу сломал лед, излучая радушие, тактично повел общий разговор, задобрил мальчишку-индуса, прислуживавшего за столом, так что тот через минуту уже сиял, и подначил Маратту рассказать забавный случай из его недавних гастрономических злоключений в Лондоне, который вызвал улыбку даже на тонких губах миссис Хант-Хантер. Пробудив таким образом стол к жизни, он тут же поведал своим манчестерским говорком, что его сын сейчас в Калькутте, открывает новый филиал их компании, что Дорри — он бросил ласковый взгляд на дочь, но та его проигнорировала — только что отучилась в Блэкпуле, в школе мисс Уайнрайт, и что их вояж в Индию совмещает бизнес и удовольствие. И только когда он предложил заказать шампанского для всей компании, его остановил неодобрительный взгляд жены.

— Ну хорошо, мамочка, — отшутился он, — выпьем тогда за ужином. Тебя это устроит, Дорри?

Дорис раздраженно посмотрела на отца.

— Завязывай, папочка, а то этому конца не будет.

— Молодец, дочка. — Он снисходительно рассмеялся, не скрывая отцовской гордости. — Мне нравится, когда ты наставляешь меня на путь истинный.

— Давно пора на него встать.

— Полно, Дорис, — мягко предостерегла ее мать, а затем, обведя взглядом стол, добавила, словно оправдываясь: — Дочери в последнее время нездоровится. А ночное путешествие совершенно ее утомило.

В тот же день, когда Мори направлялся по коридору к себе в кабинет, он увидел Холбрука, который стоял, сунув руки в карманы, перед доской объявлений и внимательно изучал заявки на спортивные состязания.