Газета Завтра 819 (83 2009) - Газета Завтра

Кем он считал себя: сторожем в обворованном доме, свидетелем преступления или потерпевшим? Пожалуй, и то, и другое, и третье.

Как свидетель он был готов давать показания где угодно - хоть в Кремле, хоть в Гааге, хоть по "Эху Москвы". Да и публикация "Воруют" представляет собой открытое письмо министру культуры.

Как свидетеля иной суд непременно отвел бы его за предвзятостью. Или за неподкупностью. Это как посмотреть. Неподкупный свидетель - всегда и свидетель предвзятый: ведь он убежден в собственной правоте, он говорит только о том, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами.

Правда, бывает еще и свидетель колеблющийся, свидетель сомневающийся - лакомая добыча для участников перекрестного допроса. Но вот сомнений Савелий Васильевич как раз не ведал - и ни "затейнику-прокурору" (В.В.Набоков), ни высокооплачиваемому адвокату с толку было его не сбить.

Важно еще и то, что этот свидетель умел - через голову суда и сторон - обращаться к присяжным и апеллировать к неизбежно пестрой публике в зале.

Как сторож и как потерпевший он действовал практически одинаково: мужественно давал отпор, заставляя тем самым искусных воров-домушников переквалифицироваться в не больно-то умелых вооруженных грабителей. И, случалось, отбивал у них в последний миг уже сложенные в пузатые сумки трофеи. А главное, срывал маски и запоминал лица, чтобы тем убежденнее свидетельствовать потом на суде.

Помимо этой, благородно-разрушительной миссии по срыву преступных планов, была в деятельности ушедшего другая и, естественно, ничуть не менее важная сторона - созидание или, если угодно, восстановление. Главным реставратором страны он был не только по должности, но и по сути. Перечень его заслуг на данном поприще широко известен.

Главный реставратор страны, он был и одним из главных ее консерваторов. Не считая себя (и не будучи) действующим политиком, Савва Ямщиков, безусловно, принадлежал к официально не существующей "партии 1913 года". Именно Россия-1913 и была тем "объектом", восстановить который ему сильнее всего хотелось.

Россия-1913 - даже в ее идеальном, даже в ее мифическом преломлении - феномен более чем спорный; но только не для Савелия Васильевича; для него она была если не символом, то неотъемлемым атрибутом веры. Ее следы и руины он воспринимал чуть ли не как священные стигматы.

Его творческую и общественную деятельность (а одна тесно переплеталась с другой) отличали одинаковая истовость, одинаковое рвение, одинаковый, если угодно, фанатизм. Разумеется, фанатизм как свойство натуры - черта не слишком приятная и в бытовом общении, и, так сказать, в социуме, - особенно если сам по себе социум настроен на постепенное поражение и именует его реальной культурной политикой и/или разумным компромиссом.

Но честный человек - и на творческом поприще, и на общественном - просто не может не быть фанатиком.

Особенно, когда кругом - воруют.

Виктор Топоров

Публикация сайта http://actualcomment.ru

О НАХОЖДЕНИИ В МОСКВЕ ценнейших графических листов из Бременского Кунстхалле я знал давно и не понаслышке. Знал, что её украл, а не спас, как он заявлял, искусствовед-реставратор В.Балдин, грубо поправший законы военного времени. Он не мог не знать о специальном подразделении художников, музейных работников и реставраторов, созданном по приказу Верховного советского командования для изъятия трофейных ценностей у агрессора и отправки их в СССР. Смершевцы, не проморгай они мародёрство Балдина и его однополчан Баландина и Балакина (гоголевский набор фамилий), расстреляли бы воришек на месте преступления. Вернувшись в Москву с бременскими раритетами, Балдин не передал их в Музей им. А.С.Пушкина, а припрятал в своём загорском домике. Сотрудники музея архитектуры рассказывали о нелицеприятной истории, случившейся с Балдиным в 1947 году. Решил он продать прихваченный вместе с графическими листами богато украшенный драгоценными камнями кортик Геринга и был схвачен за руку бериевскими молодчиками. От суровой расплаты за грабёж и спекуляцию спас своего помощника замечательный русский архитектор А.В.Щусев, строивший тогда ведомство Берии на Лубянке. Бременские листы были переданы Балдиным в Музей архитектуры и незаконно оформлены в качестве дара. Подарки от воров получать в музейном деле не практикуется. Позднее "даритель" стал директором этого музея и считал "Бременскую коллекцию" своей, выжидая момента для её отправки в Германию.

Так получилось, что мне первому в Советском Союзе удалось поставить вопрос о снятии грифа секретности с неразбазаренных Хрущёвым и другими партийными лидерами трофейных ценностей. После серьёзных консультаций с тогдашним руководителем Международного отдела В.М.Фалиным - опытным политическим деятелем, дипломатом и блестящим знатоком искусства - началась реставрация отдельных экспонатов, постановка на учёт в музеях, показ на выставках, издание в каталогах и альбомах. Никакой речи о возврате трофеев в Германию быть не могло. Ведь так почитаемые либерастами США увезли наши ценности, награбленные нацистами, в форт Нокс и наложили столетнее вето неразглашения.

С помощью Андреаса Ландрута удалось нам встретиться с руководителями Германии и обсудить проблемы, связанные с разрешением реституционных вопросов. Была создана Государственная комиссия по реституции трофейных ценностей, предотвратившая противоправные действия Ельцина и бурбулисовских опричников по разбазариванию сокровищ.

Однако до этого умельцы ловить рыбу в мутной воде запустили щупальца в наименее защищённые спецхраны и выкрали завоёванные нашими отцами и дедами трофеи. Их воровство всячески поддерживали продвинутые либерасты вроде соросовской наложницы мадам Гениевой, засевшей в библиотеке иностранной литературы.

Органам правопорядка стало известно о разграблении спецхрановских фондов Министерства культуры СССР (Художественный комбинат им. Е.В.Вучетича - опять Хорошилов), размещённых в Пивной башне Троице-Сергиевой Лавры. Тогда ещё блюстители закона работали честно и ответственно. Расхитители государственного добра были изобличены, а дело передано в прокуратуру. Однако преступники сумели порушить отработанную процедуру, ибо при невыясненных обстоятельствах ведущий процесс следователь погиб, выброшенный из вагона подмосковной электрички. Лет через пятнадцать попадёт мне в руки номер газеты "Время новостей" со статьёй о расследовании убийства парижского антиквара Басмаджана, случившегося в одно время с гибелью следователя. Материал, построенный на документах проведённого следствия, не случайно объединяет два этих преступления, называя заказчиком и исполнителем сурового приговора антиквару, сожжённому в топке Высоко-Петровского монастыря, где находится "Росизопропаганда" Минстерства культуры, мелких чинов КГБ и крупных сотрудников Минкульта СССР. Не больше и не меньше! Случайно или нет, но на фотографии страшной топки помещён Швыдкой, а совсем недавно "Росизопропаганду" возглавил шурин Хорошилова, отставной военный.

Меня преступная зондеркоманда жаждала исключить из реституционного законодательного процесса. Выбросить из электрички или сжечь побоялись. Большой шум поднимется. Они пошли путём анонимного доносительства. Мой друг Норберт Кухинке, крупный немецкий журналист, многие годы работающий в России и полюбившийся здесь за роль датского профессора "алкача" в "Осеннем марафоне", со свойственным ему темпераментом рассказал о подлом звоночке в посольство Германии моих "доброжелателей". Доносчик поведал, как я в 1963 году, будучи в сговоре с КГБ и лично с Хрущёвым, продал немецкому послу икону Феофана Грека. Осведомлённые об этой сделке таможенники проверили дипбагаж посланника, где была спрятана "иконная редкость". Неугодный Хрущёву посол был выдворен из СССР. К стыду своему, в 1963 году я даже не знал, где находится немецкое посольство в Москве. Мне срочно удалось дозвониться в Бонн своему другу Андреасу Ландруту. Он, оказывается, работал в 1963 году сотрудником посольства в Москве и разбирал обстоятельства этой афёры. "Дорогой Савва, икону вместо Феофана Грека писал один из известнейших палехских мастеров, а продавал один крупный спекулянт". Шифровка из Бонна сняла с меня подозрения у спецслужб немецкого дипломатического ведомства. Виза в моём паспорте не была аннулирована и, как бы этого ни хотелось швыдковско-хорошиловской камарилье, мы с тогдашним руководителем Комитета по культуре Верховного Совета России Ф.Д.Поленовым повели долгие переговоры в Бремене о передаче тамошнему Кунстхалле украденных Балдиным листов. Трудные дебаты вылились в официальный протокол, подписанный двумя сторонами и заявляющий о намерении немецкой стороны получить трофеи в обмен на денежные средства для реставрации новгородских и псковских церквей, разрушенных нацистами. Но и тут не обошлось без очередных гадостей со стороны наших "родных" врагов. В немецких и российских газетах появились сообщения о некоем русском "доброжелателе", тайно передавшем в немецкое посольство в Москве 102 бременских листа в качестве дара. Я рассказал тогда же в СМИ о немецком солдате, открыто пришедшем в наше посольство в Бонне, чтобы вернуть украденный им шитый покров с гробницы новгородского епископа Св.Никиты из Софийского собора в Великом Новгороде. Даритель сказал: "Когда в России покончено с безбожием, считаю своим долгом вернуть реликвию в главный храм древнего города". Пожелание благородного немца исполнили тотчас, а рака новгородского святого, жившего в XI веке, вновь обрела свой драгоценный покров. Действия же немецких дипломатов выходили за рамки добросовестных шагов в деле с трофеями, ибо они играли краплёными картами. Партнёрами их оставались всё те же швыдкие, хорошиловы и вилковы, знающие, что анонимным "доброжелателем" является никто иной, как Балдин.