Марийкино детство - Дина Бродская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот если бы денег побольше найти! — мечтала Вера. — Идёшь по улице, глядь — кошелёк с деньгами валяется. Сразу бы разбогатели.
Им хотелось стать богатыми, чтобы носить лаковые туфли и батистовые панталоны с кружевами и каждый день по два раза завтракать, обедать и ужинать.
Марийка, Машка и Вера решили, что они должны обязательно найти на улице брошку или, по крайней мере, кошелёк с деньгами. Нужно только не зевать по сторонам, а смотреть под ноги; если увидишь под ногами кошелёк, то его не надо поднимать на виду у всех. Можно наступить на кошелёк ногой или, ещё лучше, уронить платок и вместе с ним поднять находку.
В свободное время они целыми часами шатались по улице, заглядывали в канавы и смотрели себе под ноги. Однажды они нашли у ворот своего дома маленькую серебряную серьгу, украшенную цветочком из бирюзы. Машкин дед, старый дворник, сейчас же отобрал находку и дал вместо неё девочкам по пяти копеек на леденцы. А брильянтовых брошек и денег они так и не находили.
Машка говорила, что искать кошелёк нужно не на панели, а на мостовой, где скачут на лошадях богатые офицеры, у которых при быстрой езде может вывалиться из кармана кошелёк. Но и на мостовой кошельки не валялись.
Тогда они начинали искать во дворе клад.
— Клады зарыты повсюду. Сколько раз я про них читала! — говорила Марийка. — Не может быть, чтобы Сутницкий не закопал где-нибудь клад…
И они ковыряли землю кухонными ножами и щепками. Они рылись на полянке за сараями и возле помойки, но нигде ничего, не находили, кроме фарфоровых черепков и длинных синих дождевых червей.
Видно, нелегко было найти клад, так же как и кошелёк с деньгами. Да и разбогатеть не так-то просто.
Рассказы о Питере
Каждое утро ещё до рассвета Поля расталкивала Марийку:
— Вставай, дочка, вставай!
Марийка с трудом открывала слипающиеся глаза. Тусклая угольная лампочка разбрасывала по кухне какой-то нечистый свет. За круглым окошком было темно.
— Ещё же ночь, — хныкала Марийка, — спать хочется…
— Ну, вставай, живо! Седьмой час в начале; пойдёшь со мной на базар. Займёшь очередь за мясом, а я к торговкам побегу. Ну и времечко настало, прости господи! Пока чего-нибудь купишь, из сил выбьешься, в очередях дожидаючись…
На дворе было темно и холодно. Падал снег и сейчас же таял под ногами, превращаясь в липкую грязь. Марийка тряслась от холода в своей кацавейке. Руки, отмороженные в прошлом году, начинали чесаться и болеть.
— Ой, рученьки, мама, руки!.. — жаловалась она, догоняя Полю, шагавшую впереди с сумкой под мышкой.
— Опять завыла! Сама виновата, что голыми руками снежки лепишь. Надо бы гусиным, жиром смазать, да где его нынче возьмёшь…
Марийка кутала руки концами вязаного платка. Распухшие пальцы согревались и начинали чесаться ещё больше.
В этот час улица была пустынна, только возле москательной лавки стояло несколько женщин с бидонами в руках. Они топтались на одном месте, чтобы согреться. Старуха, закутанная в платок, дремала на раздвижном стуле, обхватив обеими руками большую бутыль для керосина.
Марийка замечала, как изменился за последнее время город. Город был какой-то тихий, усталый. Многие магазины закрылись, и на их витринах целый день были спущены волнистые железные шторы. Улицы были уже не такие чистые, как раньше. Возле съестных лавок всё чаще и чаще выстраивались очереди. Куда-то исчезли почти все извозчики; стало меньше почтальонов и дворников. Наверно, их забрали на войну. Письма теперь разносили женщины.
А в доме у доктора Мануйлова всё было по-старому. По-прежнему приходило много больных, по-прежнему докторша наряжалась и принимала гостей, по-прежнему Катерина отводила Лору в гимназию.
Вот только доктор стал чаще ездить за город и лечить караимов, которые вместо денег платили маслом.
Чуть ли не каждый вечер к Мануйловым приходил племянник Елены Матвеевны — Саша-студент. Он был высокого роста, с очень широкими сросшимися бровями, которые были похожи на маленькие усики. От него всегда пахло духами. Марийке Саша-студент не нравился. Он был большой, а дурашливый — хуже Лоры. Однажды она видела, как он дул коту в ухо. Кот фыркал, мотал головой и старался вырваться из рук студента, но тот его крепко держал и дул в ухо изо всех сил. Марийку Саша-студент называл «эй ты, лохматая». А один раз он протянул ей два стиснутых пальца и велел разнять. Когда Марийка с трудом разжала пальцы, студент показал ей кукиш и засмеялся.
Одно время Саша-студент куда-то исчез и больше не приходил по вечерам к докторше.
— Мама, а где тот студент? — спросила Марийка у Поли.
— На прапорщика поехал учиться.
— А это что — прапорщик?
— Вроде как офицер.
Как-то вечером Марийка услышала в передней звонок и побежала отворять. За дверью стоял военный с широкими бровями, похожими на усики. Это был Саша-студент. Звеня шпорами, он прошёл в столовую и бросил свою шинель прямо на диван. Все сбежались в столовую, чтобы посмотреть на нового прапорщика. Лора напялила себе на голову фуражку с кокардой, Катерина ощупывала добротность сукна на шинели, Марийка выглядывала из коридора.
Она думала, что Саша приехал с фронта и сейчас будет рассказывать про войну, про пушки, про атаки… Но Саша говорил только про Киев, про концерты в дворянском собрании в пользу раненых, про кинематографы и театры.
Из кабинета вышел доктор в белом халате и начал трясти Сашину руку.
— Поздравляю, поздравляю, — сказал он. — Что, теперь на фронт?
— Нет, и здесь дела хватит…
— Как, остаёшься в тылу?
— Ведь вы, дядя, тоже на фронт не торопитесь… — сказал Саша.
Доктор ничего не ответил Саше и ушёл обратно в кабинет.
За ужином все говорили о маскараде, что устраивается завтра в дворянском клубе в пользу раненых.
— Кстати, — вдруг спросил Саша-офицер, — правда ли, что в вашем дворе живёт клоун Патапуф?
Марийка, которая слушала Сашины рассказы из коридора, насторожилась.
— Да, Патапуф снимает комнату у Сметаниных, — сказала докторша. — Вчера, когда я шла через двор, он попался мне навстречу и очень вежливо поклонился. У него отличные манеры, и он держится с большим достоинством…
— А вы знаете, какая с ним была история в Киеве? — спросил Саша-офицер. — Нет? Он вывел на цирковую арену собаку в солдатской фуражке, с деревянным ружьём за спиной. Собака стояла на задних лапах; Патапуф положил ей на кончик носа кусок сахару, но не разрешал есть. Когда собака начала падать от усталости, он ей крикнул: «Терпи, терпи! На фронте и не то терпят!» Вдруг выскакивает вторая собака тоже с деревянным ружьём, но в немецкой каске. Патапуф натравил собак друг на дружку, но они сбросили свои ружья и начали обнимать лапами друг друга…
— Братание! — воскликнул доктор. — Ха-ха-ха! Это замечательно остроумно!
— За это остроумие Патапуф просидел целый месяц под арестом. И вы думаете, что он образумился? Ничего подобного… Через неделю его снова посадили за какое-то выступление в Одессе, направленное против престола.
«Вот так Патапуф! — подумала Марийка. — Престол — ведь это на чём сидит царь…»
Она пошла на кухню. Там тоже шёл разговор о войне. За столом сидела прачка Липа — мать Мити Легашенко. Она принесла с собой газету.
— Почитай, Марийка, чего пишут, — попросила Липа.
Марийка уселась на табуретку и принялась за чтение.
— «Сводка с Румынского фронта. У Слободзен после неоднократной атаки противнику удалось было потеснить части одного из наших полков, но лихой контратакой окопы были возвращены…
Командир сотни одного из наших казачьих полков лихо атаковал деревню Бордесчи, изрубив тридцать и взяв в плен тридцать пять австрийцев…»
— О боже ж мий, — вздыхала Липа. — Як послухать газету, так у нас одни перемоги[1]. А Ваня писал з фронту, що бьють их, дуже бьють…
Дальше в газете был напечатан список убитых и раненых на фронте.
Зажмурив глаза и обхватив голову руками, Липа слушала длинный перечень фамилий.
Марийка читала монотонным голосом:
— «Убиты: прапорщик Гальвидин, поручик Гениус, прапорщик Гринев-Гуманный, прапорщик Михайлов… Умерли от ран: корнет Ахматов, прапорщик Головчанекий, подпоручик Волошин. Контужены: капитан Балаганов, корнет Дмитриев, прапорщик Жук…»
— А Легашенко Ивана не пропустила? — спрашивала каждую минуту Липа.
— Да нет же, тут ведь про солдатов не пишут, это всё прапорщики и офицера, — успокаивала её Поля. — Они про солдатов не печатают. Солдаты — мужицкая кость, один подохнет — десяток других пригонят…
Дверь в кухню распахнулась. На пороге, притопывая валенками, стоял маленький белобрысый старичок с румяными щёчками. Это был Катеринин земляк, финн Тайвокайнен, единственный человек, который приходил к ней в гости.
