Прощай, Коламбус - Филип Рот

— Нет. Я лучше почитаю или займусь чем-нибудь еще. А куда вы едете?

— В Нью-Йорк. За покупками. Гарриет хочет купить себе свадебный наряд. И еще что-нибудь — чтобы было во что переодеться после свадьбы. Ну и для медового месяца какое-нибудь платье.

— А ты что будешь покупать?

— Я ведь подружка невесты — мне тоже нужно праздничное платье. Если я поеду с Гарриет, то смогу отправиться в «Бергдорф» безо всех этих разговоров с матерью о преимуществах Орбахов.

— Купи и мне чего-нибудь, а? — попросил я.

— Опять ты начинаешь, Нейл?! Мы же договорились!

— Да шучу я, шучу! Я про это и думать забыл.

— Тогда почему ты об этом говоришь?

— О, Господи! — простонал я, выбежал на улицу, сел в машину и поехал завтракать в «Милбэрн».

Выпив кофе и съев пару яиц, я вернулся назад. Бренда уже уехала, и мы остались в доме втроем: я, Карлота и миссис Патимкин. Я изо всех сил старался избегать комнат, в которых находились дамы, но в конце концов мы с миссис Патимкин оказались сидящими друг против друга в телевизорной комнате. Миссис Патимкин держала в руке лист бумаги и сверялась с каким-то длинным списком, время от времени заглядывая в два тоненьких телефонных справочника.

— Ни минуты покоя, — вздохнула она.

Я широко улыбнулся, выказывая свое расположение — будто миссис Патимкин отчеканила только что нетленную фразу.

— Может, вам помочь? — предложил я свои услуги. — Давайте я проверю список.

— Нет-нет, — миссис Патимкин мелко затрясла головой. — Это списки «Хадассы».

— Ах, вот оно что, — понимающе сказал я.

Какое-то время я молча наблюдал за миссис Патимкин. Потом она спросила:

— А твоя мама состоит в «Хадассе»?

— Не знаю, как теперь. Когда мы жили в Ньюарке, то состояла.

— Она была активисткой?

— Наверное. Она все время сажала деревья в Израиле.

— Да?! — удивилась миссис Патимкин. — А как ее зовут?

— Эстер Клюгман. Она сейчас живет в Аризоне. Там есть отделение «Хадассы»?

— «Хадасса» есть всюду, где живут еврейки.

— Ну, тогда мама, наверное, и сейчас в «Хадассе». Они с отцом в Аризоне. Уехали туда из-за астмы. А я живу в Ньюарке у тети. Она не активистка «Хадассы». Зато другая тетя — Сильвия, — вот она активистка. Вы знакомы с Сильвией и Аароном Клюгман? Они состоят в том же клубе, что и вы. У них есть дочь, Дорис, — меня прорвало, я не мог остановиться: — Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия вовсе и не активистка «Хадассы». Может, она член какого-нибудь противотуберкулезного общества. Или противоракового. Я знаю, что ее интересует какая-то болезнь.

— Это замечательно, — сказала миссис Патимкин.

— О да.

— У этих обществ благородная миссия.

— Да, конечно.

Миссис Патимкин, похоже, немного потеплела; ее лиловые глаза перестали вглядываться — она вдруг стала просто смотреть на мир, не оценивая его.

— А ты не интересуешься «Бнаи Брит»? — спросила миссис Патимкин. — Рон вступает в «Бнаи Брит» сразу после свадьбы.

— Я, пожалуй, тоже подожду до свадьбы.

Миссис Патимкин помрачнела и снова уткнулась в свои списки. Я понял, что допустил величайшую глупость, позволив себе легкомысленно отнестись к ее вопросу. Речь ведь шла о еврейских делах! Я напрягся и спросил, изо всех сил симулируя заинтересованность:

— Вы, наверное, активная прихожанка?

— Да, — ответила миссис Патимкин. И тут же поинтересовалась: — А вы к какому приходу принадлежите?

— Раньше мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. Но после отъезда родителей я не очень-то часто там появлялся.

Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшивые нотки в моем голосе. Лично мне кажется, что печальное это признание получилось у меня великолепно — я ведь при этом вспомнил дикий языческий загул, в который ударился сразу после отъезда родителей.

Не обращая внимания на мои слова, миссис Патимкин тут же спросила — похоже, с дальним умыслом:

— Мы ходим в синагогу по пятницам. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Ты ортодокс или традиционалист?

Я стал лихорадочно соображать:

— Вообще-то я давно уже не был в синагоге… Отошел от этого… — улыбнувшись, я добавил с самыми добрыми намерениями: — Я просто еврей.

Миссис Патимкин снова уткнулась в свой список. Я судорожно пытался сообразить, каким образом убедить миссис Патимкин в том, что я не безбожник. И в конце концов спросил:

— А вы читали Мартина Бубера?

— Бубер… Бубер… — стала вспоминать миссис Патимкин, глядя в список. — Он ортодокс или традиционалист?

— Он философ.

— Обращенный? — спросила миссис Патимкин, досадуя то ли на мою увертливость, то ли по поводу того, что этот Бубер, возможно, ходит в синагогу без головного убора, а у миссис Бубер на кухне только один сервиз.

— Ортодокс, — еле слышно вымолвил я.

— Это замечательно.

— Да.

— Разве синагога на Гудзон-стрит не ортодоксальная?

— Не знаю.

— Но ты же туда ходил?

— Я там прошел через обряд бар-мицвы.

— И ты не знаешь, что обряд бар-мицвы совершают только в ортодоксальных синагогах?

— Конечно, знаю. Да.

— Значит, ты должен быть ортодоксом.

— Ну да. Так оно и есть, — сказал я. — А вы? — неожиданно выпалил я и покраснел.

— Ортодоксалка. А муж — традиционалист, — добавила миссис Патимкин, подразумевая, что мистера Патимкина это не волнует. — А Бренда атеистка, как ты уже, наверное, знаешь.

— Да?! — удивился я. — Нет, я этого не знал.

— У нее в школе были лучшие отметки по ивриту, — сказала миссис Патимкин. — Но потом она, конечно, вообразила из себя невесть что…

Миссис Патимкин посмотрела на меня. Я не знал, требуют ли правила приличия во всем соглашаться с нею.

— Не знаю, что и сказать, — отважился я, наконец, на невнятный ответ. — Я бы сказал, что Бренда традиционалистка. Ну, может быть, немного обращенная…

В это время раздался спасительный телефонный звонок, и я вознес благодарственную ортодоксальную молитву Господу.

— Алло! — сказала миссис Патимкин в трубку. — …Нет… я не могу… мне надо обзвонить всех членов «Хадассы»…

Я сделал вид, будто слушаю птичьи трели, хотя закрытые окна не пропускали в комнату ни единого звука с улицы.

— Пусть их Рональд привезет… — продолжала говорить в трубку миссис Патимкин. — Но мы не можем ждать, если хотим успеть вовремя…

Тут она посмотрела на меня, прикрыла трубку рукой и спросила:

— Ты не мог бы съездить в Ньюарк?

Я вскочил со стула:

— Конечно. Нет вопросов.

— Дорогой? — сказала в трубку миссис Патимкин. — Нейл за ними заедет… Нет, Нейл… Приятель Бренды… Да… До свидания, — она обернулась ко мне: — Мистер Патимкин отобрал образцы столового серебра и хочет, чтобы я на них взглянула. Можешь ты заехать к нему и привезти их сюда?

— Конечно.

— А ты знаешь, где находится наш магазин?

— Да.

— Вот, — сказала миссис Патимкин, протягивая мне ключи. — Возьми «фольксваген».

— Да я на своей съезжу…

— Возьми ключи, — повторила миссис Патимкин.

«Раковины для кухни и ванной — Патимкин» располагались в самом центре негритянского квартала Ньюарка. Много лет назад, в эру великого переселения, этот район населяли евреи. Здесь до сих пор сохранились лавки, торгующие рыбой и кошерными деликатесами, и турецкие бани, где в начале века мылись мои дед и бабка. Даже запахи еще сохранились — можно уловить пряный аромат рыбы, солонины и маринованных помидоров. Но ароматы эти теперь едва различимы среди вони кожевенных фабрик, кислых паров пивоварни и масляного духа автомобильных мастерских; на улицах уже не услышишь идиш, — здесь теперь раздаются крики темнокожих ребятишек, гоняющих палками изодранные резиновые мячи. Изменилась вся округа: старые евреи отборолись за свое существование и сошли в могилы, их потомство, разбогатев, двинулось дальше на запад, к окраине Ньюарка. Затем — за его пределы, вверх по склонам Оранжевых гор. Достигнув вершины, они перевалили через нее и устремились вниз — вторгаясь на территорию язычников подобно тому, как в свое время ирландцы и шотландцы просочились через Кемберлендский проход. Теперь путь, проделанный евреями, повторяли негры, а те из них, что продолжали влачить жалкое существование в Третьем районе, мечтали по ночам на своих вонючих матрасах о сосновом воздухе Джорджии.

Я вдруг подумал, что мне, возможно, удастся увидеть здесь темнокожего мальчишку из библиотеки. Конечно же, этого не произошло, хотя уверен, что жил он в одном из этих обшарпанных многоквартирных домов, в подъездах которых постоянно снуют собаки, дети и женщины в передниках, а в окнах верхних этажей день-деньской торчат дряхлые старики, не способные уже спускаться по лестнице. Они сидят возле раскрытых окон, лишенных занавесок, и, облокотясь о тощие подушки, свешивают головы, чтобы разглядеть слоняющуюся внизу молодежь, беременных женщин и безработных.