Дневник посла Додда - Уильям Додд

Шахт выразил также сожаление, что я не смог побывать в Нюрнберге. Я без обиняков возразил ему, что меня приглашали на партийный съезд, а в Соединенных Штатах считается крайне неуместным для посла или посланника принимать подобные приглашения. В подтверждение этого я сослался на прецедент с лордом Сэквиллом в 1888 году и другие аналогичные случаи. Шахту, да и другим немцам, это, видимо, никогда до сих пор не приходило в голову. Завтрак прошел в приятной атмосфере, причем разговор велся большей частью на немецком языке. Нам подавали утку с тушеной капустой.

Четверг, 7 сентября. Мои сотрудники, знающие толк в дипломатическом этикете, сказали мне, что вслед за вручением своих верительных грамот президенту Германии я должен устроить прием для всех членов дипломатического корпуса. Они полагали, что соберется человек сорок или пятьдесят. Хотя приглашения были уже разосланы, мне еще до наступления назначенного дня сообщили, что каждый дипломат приедет в сопровождении своих сотрудников.

И вот сегодня в 5 часов вечера к нам начали съезжаться гости. Готовясь к приему, мы украсили комнаты посольства: повсюду было много цветов, а огромная чаша для пунша была доверху наполнена соответствующим содержимым.

Мистер Гордон и я, а также граф фон Бассевиц – чиновник протокольного отдела – представляли гостям прибывавших послов и посланников. Приехало много видных лиц, в том числе Нейрат, Шахт и французский посол. Гости говорили о всяких пустяках, представители разных стран оживленно общались друг с другом и оставили в нашей книге для гостей более двухсот записей. Прием вполне удался и стоил нам всего 700 марок.

Пятница, 8 сентября. Сегодня меня посетил испанский посол Луис Сулуэта, и мы около получаса беседовали с ним по-немецки. Он произвел на меня впечатление весьма разумного и знающего человека. В свое время он был профессором философии Мадридского университета и, таким образом, мы с ним оказались близкими по своему складу людьми.

Понедельник, 11 сентября. Я нанес ответные официальные визиты ирландскому и венгерскому посланникам. Последний занимает весьма скромное помещение на третьем этаже какого-то очень древнего дома. Он показался мне весьма приятным и рассудительным человеком, как, впрочем, большинство подобных людей. Он говорил о том, что Венгрия должна быть снова присоединена к Австрии, и обе эти страны экономически должны примкнуть к Германии.

Выложив, таким образом, карты на стол, венгерский посланник тем самым поступил совершенно недипломатично.

Затем я нанес ответный визит испанскому послу, обосновавшемуся в прекрасном дворце, построенном и обставленном в годы расцвета германского империализма и слишком уж изысканном для скромного и интеллигентного представителя современной Испании, если только таковая вообще существует. Было очевидно, что мы гораздо более сродни друг другу, чем можно было бы ожидать.

Вечером мы все отправились на званый обед к профессору Эриху Марксу, моему университетскому учителю. Собралось очень интересное общество: два молодых офицера рейхсвера – сыновья профессора, чиновник министерства иностранных дел – некий Дрекслер с женой-голландкой, отличавшейся чувством юмора и пышными волосами, госпожа Маркс и другие члены их семьи. Разговор касался истории и политики и был весьма оживленным, так как Маркс обладает поразительным чувством юмора. Беседовали мы по-немецки и по-английски.

Вторник, 12 сентября. В 12 часов, на полчаса раньше назначенного срока, приехал мосье Франсуа-Понсэ и пробыл у меня минут сорок. Начав говорить по-английски, мы вскоре перешли на немецкий язык, которым французский посол владеет очень хорошо, так как до мировой войны учился в Берлине. С самого начала было видно, что он чем-то взволнован. Он рассказал мне об очень неприятном разговоре, который был у него накануне с бароном Нейратом. Было ясно, что у них возникли крупные разногласия и он хотел дать мне понять, насколько напряженными стали отношения между французами и немцами.

– В прошлое воскресенье, – сказал он мне, – они показали многочисленным зрителям спектакль, где Германия была представлена великой страной, к которой обращаются две отторгнутые у нее территории с мольбой снова принять их к себе. Немецкий народ представляли коричневорубашечники и замученные, беспомощные узники. «Французские солдаты» были вооружены до зубов, англичане и американцы стояли рядом, одобрительно взирая на них. Вся эта инсценировка имела целью возбудить у немцев сильнейшую ненависть к Франции и к другим странам мира. Я заявил решительный протест министру иностранных дел, но он лишь пожал плечами и обещал, что подобные выпады не повторятся. Мне ясно, что он бессилен что-либо сделать, даже если бы и захотел.

Франсуа-Понсэ, этот приятный, солидный человек, был глубоко взволнован. Он уверял меня, что война почти неизбежна. Мне, однако, кажется, что экономическое положение в стране сейчас лучше, чем когда-либо с того времени, как я здесь. Нацисты настолько подчинили себе прессу и ее руководителей и осуществляют над ними такой строгий контроль, что, мне кажется, еще некоторое время, может быть даже целый год, нельзя ожидать какого-либо взрыва. Что же касается международных отношений, то в этой области все слишком проблематично, чтобы предвосхищать будущее.

Я спросил Франсуа-Понсэ, читал ли он перевод статьи Ллойд Джорджа, помещенный в последнем номере «Фоссише цайтунг». Получив отрицательный ответ, я привел ее основные положения и заключительный вывод автора статьи в отношении последней войны: «Если бы все повторилось заново, то мое решение было бы точно таким же, как и тогда».

Да, англичане вновь склоняются к признанию того, что Германия угрожает миру в Европе, – заметил французский посол. И он снова принялся убеждать меня, что, если Соединенные Штаты и Англия не придут на помощь Франции, мир опять будет вовлечен в большую войну.

– Немцы вновь играют с огнем, как в 1914 году, и я сказал это вчера Нейрату, – добавил он в заключение.

Я спросил его, не слыхал ли он, как ко всему этому относится Гинденбург? Он повторил точь-в-точь то, что Карл фон Виганд рассказал мне неделю или две назад о желании Гинденбурга возвести на трон одного из Гогенцоллернов, о назначении Гитлера канцлером и о созыве чего-то вроде национального собрания.

– Но, – добавил он, – вряд ли кто-либо из Гогенцоллернов годится для того, чтобы вступить на трон. Кронпринц – праздный и безвольный человек, а его сыновья еще малы и к тому же не подают особых надежд. Помимо всего этого, Геббельс не допустит осуществления завещания Гинденбурга. Ему хочется посадить на трон гессенского герцога и самому стать истинным правителем.

Я подумал, что немецкий народ склонен скорее прислушаться к голосу своего президента и что более вероятно возведение на престол одного из Гогенцоллернов, чем гессенского герцога, этого отъявленного юдофоба.

Четверг, 14 сентября. Сегодня бельгийский посланник граф де Кершов целых полчаса говорил со мной об опасности перевооружения Германии. По его словам, Бельгии надлежит всегда полагаться скорее на поддержку Англии, чем Франции.

В четверть первого я отправился переговорить по некоторым вопросам с бароном Нейратом, у которого я пробыл до часу дня. Нейрат согласился со мной, что действия, предпринимаемые нами в отношении Латинской Америки и выразившиеся в созыве конференции в Монтевидео, могут иметь серьезные последствия для Германии, если решения этой экономической конференции будут направлены против мероприятий, намеченных конференцией в Лондоне. В качестве примера нецелесообразных действий Германии в сфере внешнеэкономических сношений я сослался на попытку, предпринятую в начале августа «Северогерманским Ллойдом» с целью помешать немецким и другим пассажирам пользоваться какими-либо судами, кроме германских. Я объяснил, какие роковые последствия для немцев имел бы такой порядок, если бы и американцы, следуя их примеру, поступили таким же образом в Нью-Йорке и лишили бы германские пароходные линии 80 процентов пассажирских перевозок. Нейрат был, видимо, поражен моими доводами и открыто признал наивность германских властей в подобных делах.

Я заговорил о случаях избиения американцев на улицах немецких городов только за то, что те не сочли нужным отдать гитлеровское приветствие проходящим в строю нацистам. Я сослался на случаи с Мюльвихиллом, Броссаром и сыном Г. В. Кальтенборна и отметил отсутствие каких-либо сообщений о наказании виновников. Хотя группенфюрер Эрнст, сказал я, принес мне официальные извинения по делу Мюльвихилла, власти, по всей видимости, не уделяют этому вопросу должного внимания. Я признал, что американцы пренебрегают подобными вещами, но указал, что это их право, и что они очень редко приветствуют свой флаг, когда видят проходящих в строю солдат. Это просто у них не в обычае. Он ответил, что учитывает всю серьезность создавшегося положения, особенно если государственный департамент объявит, что американцам небезопасно ездить в Германию. Я разъяснил ему отношение американской прессы к таким инцидентам и сказал, что я уже два или три раза предотвратил огласку подобных случаев и пытался также другими путями помешать недружелюбным выступлениям по отношению к Германии. Нейрат заверил меня, что он уже обсуждал недавно этот вопрос с Герингом – президентом Пруссии и начальником полиции, а также с канцлером, причем оба они признали необходимость более строгого соблюдения законности. Он сослался также на заметку, появившуюся в газетах дня два назад, в которой говорилось, что подобные инциденты являются делом рук коммунистических элементов, проникших в отряды СА (штурмовиков). Нейрат полагал, что теперь с этим будет покончено. Что ж, будем надеяться.