Статский советник - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петр Иванович, не выдержав, вмешался:
– Ты хоть понимаешь, подлец, что тебе на веревке болтаться? Это смерть страшная, не раз видеть приходилось. Сначала человек хрипит и бьется. Бывает, что по пятнадцати минут – это как петлю завязать. Потом из глотки язык лезет, из черепа глаза, из брюха нечистоты. Библию помнишь, про Иуду? „И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его“.
Зубцов с укоризной взглянул на Бурляева, очевидно, считая его тактику неправильной, арестант же на грозные слова беззаботно откликнулся:
– Ничего, похриплю и перестану. Мне уж будет все равно, а вы потом мое дерьмо подотрете. Такая у тебя служба, толстомордый.
Подполковник коротко, хрустко ударил бесстрашного человека кулаком по лицу.
– Петр Иваныч! – протестующе вскрикнул Зубцов и даже позволил себе схватить начальника за руку. – Это совершенно недопустимо! Вы роняете престиж власти!
Бурляев разъяренно повернул голову и, видно, собрался поставить забывшегося помощника на место, но тут Эраст Петрович ударил тростью по полу и внушительно сказал:
– Прекратить!
Подполковник, тяжело дыша, высвободил руку. Террорист же плюнул на пол сгустком крови, в котором белели два передних зуба, и щербато улыбнулся, глядя на подполковника задорно блестящими синими глазами.
– Прошу извинить, господин Фандорин, – нехотя проворчал Петр Иванович. – Сорвался. Сами видите, каков это молодец. Что с таким прикажете делать?
– Ваше мнение, Сергей Витальевич? – спросил статский советник Симпатичного Зубцова.
Тот смущенно потер переносицу, однако ответил сразу, без колебаний.
– По-моему, мы зря тратим время. Я бы допрос отложил.
– П-правильно. А делать, господин подполковник, надлежит следующее. Немедленно составить подробный словесный портрет задержанного. И полный бертильонаж, по всей форме. А затем описание и результаты антропометрических измерений отправьте телеграммой в Департамент полиции. Возможно, там имеется на этого человека досье. И извольте торопиться. Не позднее, чем через час депеша должна быть в Петербурге.
И вновь, уже в который раз за последние сутки, Фандорин шел пешком вдоль Тверского бульвара, совершенно безлюдного в этот глухой час. Всякое было за долгий, никак не желавший кончаться день – и буран, и снегопад, и нежданное солнце, а ночью сделалось тихо и торжественно: неяркий свет газовых фонарей, белые, словно обернутые марлей силуэты деревьев, мягкое скольжение снежинок.
Статский советник и сам не вполне понимал, что его побудило отказаться от казенных саней, пока под ногами не захрустел звонкий, нетоптаный снег аллеи. Нужно было избавится от мучительного ощущения нечистоты, без этого все равно не уснуть.
Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясь уразуметь – отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно есть привкус тухлости и грязи? Вроде бы расследование как расследование, да еще поважнее любого другого. И цель достойная – защита общественного спокойствия и интересов государства. Откуда же чувство запачканности?
Нельзя не запачкаться, вычищая грязь – это суждение Фандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно от практиков законоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают лишь люди, не имеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простых способов при решении сложных вопросов, не становятся настоящими профессионалами. Хороший дворник всегда в белоснежном фартуке, потому что не сгребает грязь руками, стоя на четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок и умеет ими правильно пользоваться. Имея дело с жестокими убийцами, бессовестными мошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такой брезгливости, как сегодня.
Почему? В чем дело?
Ответа не находилось.
Он свернул на Малую Никитскую, где фонарей было еще меньше, чем на бульваре. Здесь начался мощеный тротуар, и трость, пробивая тонкий слой снега, бодро зацокала стальным наконечником по камню.
У калитки, едва заметной в кружеве ажурных ворот, статский советник замер, не столько увидев, сколько почуяв легкое движение сбоку. Резко обернулся, на всякий случай взялся левой рукой за древко трости (внутри была узкая тридцатидюймовая шпага), однако тут же расслабил мускулы.
В тени ограды и в самом деле кто-то стоял, но этот кто-то явно принадлежал к слабому полу.
– Кто вы? – спросил Эраст Петрович, всматриваясь.
Фигурка приблизилась. Сначала он увидел меховой воротник шубки и полукружье собольего капора, потом, отразив свет дальнего фонаря, мерцающе вспыхнули огромные глаза на треугольном лице.
– Госпожа Литвинова? – удивился Фандорин. – Что вы здесь делаете? И в такой час!
Барышня из ларионовской квартиры подошла совсем близко. Руки она держала в пышной муфте, а глаза ее сверкали поистине неземным сиянием.
– Вы негодяй! – звенящим от ненависти голосом произнесла экзальтированная девица. – Я стою здесь два часа! Я вся окоченела!
– Отчего же я негодяй? – смутился Эраст Петрович.
– Я понятия не имел, что вы ждете…
– Не поэтому! Не прикидывайтесь болваном! Вы отлично все понимаете! Вы негодяй! Я раскусила вас! Вы нарочно хотели заморочить мне голову! Прикинулись ангелом! О, я вас вижу насквозь! Вы и в самом деле в тысячу раз хуже храповых и бурляевых! Вас надо безжалостно уничтожить!
С этими словами отчаянная барышня вынула из муфты руку, а в ней блеснул знакомый револьвер, опрометчиво возвращенный владелице чиновником.
Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когда заметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны в сторону, быстро шагнул вперед, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть и отвел ствол в сторону.
– Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудь из слуг закона? – тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо, оказавшееся совсем рядом.
– Ненавижу! Опричник! – прошептала она и ударила его свободным кулачком в грудь.
Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку.
– Ищейка!
Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил два обстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенного снежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительно хороша. А во-вторых, для одной только ненависти ее глаза горели что-то уж слишком ярко.
Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловал в губы – теплые вопреки всем законам физики.
– Жандарм! – выдохнула нигилистка, отстраняясь.
Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею и притянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жесткое ребро револьвера.
– Как вы меня отыскали? – спросил он, хватая ртом воздух.
– И дурак к тому же, – заявила Эсфирь. – Сам же сказал, в каждой адресной книге…
Она снова притянула его к себе, да так яростно, что от резкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правое ухо и распугав сидевших на тополе галок.
Глава четвертая
Нужны деньги
Все необходимые меры были приняты.
Рахмета прождали ровно час, потом снялись и перебрались на запасную явку.
Явка была скверная: домик железнодорожного обходчика близ Виндавского вокзала. Что грязно, тесно и холодно – это бы ладно, но всего одна комнатка, клопы, и, конечно, никакого телефона. Единственное преимущество – хороший обзор во все четыре стороны.
Еще затемно Грин отправил Снегиря оставить в „почтовом ящике“ записку для Иглы: „Рахмет исчез. Нужен другой адрес. В десять там же“.
Удобнее было бы протелефонировать связной еще от Аронзона, но осторожная Игла не оставила ни номера, ни адреса. Дом с мезонином, из которого в бинокль видны окна приватдоцентовой квартиры – вот всё, что Грин знал о ее жилище. Мало. Не отыскать.
Роль „почтового ящика“ для экстраординарных сообщений исполнял старый каретный сарай в переулке близ Пречистенского бульвара – там, между бревнами, была удобная щель: достаточно, проходя мимо, на миг сунуть руку.
Перед уходом Грин велел приват-доценту помнить о сигнализации. С их товарищем, если вернется, говорить как с незнакомым – мол, впервые вас вижу и не понимаю, о чем говорите. Рахмет не дурак, поймет. „Почтовый ящик“ ему известен. Захочет объясниться – найдет возможность.
С девяти часов Грин занял наблюдательный пост возле Сухаревой башни, где вчера утром встречались с Иглой.
Место и время было удобное: народ валом валил на толкучку.
Через проходной двор, через черный ход пробрался на позицию, присмотренную еще накануне – неприметный чердачок с полузаколоченным оконцем, выходившим как раз на площадь.
Внимательно, не отвлекаясь, изучал всех, кто крутился поблизости. Лоточники были настоящие. Шарманщик тоже. Покупатели менялись, подолгу без дела ни один не слонялся.
