Добрый ангел смерти - Андрей Курков

Меня разбудила прохлада. Удивленный, я открыл глаза и сразу посмотрел на отвернутый полог. На дворе было еще светло, но уже не солнечно. Потрескивал костер, которого видно не было, но то, что он был рядом, справа от входа в юрту, подтверждали блики огня на левой стороне откинутого полога. Я приподнялся на локтях. Тело было еще тяжелым, но уже начинало слушаться. Во всяком случае, руки уже полностью слушались меня и я, опираясь на них, приподнялся, сел и, опустив ноги на ковер, замер. Посидел так минут десять, потом встал и, пошатываясь на еще не полностью подконтрольных ногах, подошел к выходу.

Выглянул.

У костра сидел Джамшед, слева от него возвышалась куча сухого ковыля и какого-то кустарника. Перед ним, ко мне спинами, сидели его дочери, а за ним, метрах в десяти, стояла пара верблюдов. Верблюды стояли неподвижно, и из-за этого сначала показались одним длинным многогорбым верблюдом, заслонившим часть вечернего горизонта и неба. Но один из них вдруг тряхнул головой, и сразу же мое видение превратилось в реальность. Потом второй верблюд сделал шаг назад и наклонил морду к песку.

— А! Подходи! — окликнул меня Джамшед. Я подошел, уселся между ним и дочерьми.

— Ноги не болят? — спросил он на чистом русском языке.

— Нет, уже нет…

— Повезло тебе, — продолжал Джамшед. — Если б не Хатема — так бы и погиб совсем.

— Какая Хатема? — спросил я, оглянувшись на девушек, имена которых я уже знал. Джамшед кивнул в сторону верблюдов.

— Хатема кусок брезента заметила, подошла и стала тянуть… Мы ее кричали-кричали, потом подошли и тоже увидели. Вот, вытащили тебя… Не всем так везет…

— Спасибо, — сказал я и бросил взгляд на верблюдов, одному, а точнее одной из которых я был обязан жизнью.

— Шел куда? — спросил Джамшед.

— Форт-Шевченко.

— А зачем пешком? Я пожал плечами.

— Путешественник? — снова спросил Джамшед. Я вздохнул.

— Хреновый из меня путешественник, — искренне произнес я после недолгой паузы.

— Почему, — не согласился Джамшед. — Сюда дошел, значит, уже путешественник. А чего один, без женщины?

— Нет у меня женщины…

Джамшед задумался, потом обернулся и посмотрел на своих верблюдов.

— А зачем тебе Форт-Шевченко? — Джамшед снова посмотрел на меня.

Потрескивал костер, быстро поедая все новые и новые искореженные веточки кустарника, который Джамшед не глядя скармливал ему. И дочери его сидели тихо и неподвижно, словно бы и не слушали разговор.

— Я из Киева, — заговорил я медленно, пытаясь ответить так, чтобы не обманывать, но и не раскрывать полностью цель моего путешествия. — Хотел посмотреть на места, где Шевченко служил…

— Ты украинец? — удивился Джамшед.

— Нет, русский. Но живу в Киеве, всю жизнь…

Джамшед закивал.

— Хорошо бы тебе с Акырбаем встретиться, — задумчиво покачивая головой, произнес он. — Акырбай про акына Шевченко много знает. Он с его родней дружил…

— С какой родней? — удивился я.

— С казахской родней… С прапраправнуком, пока тот не потерялся в Каратау. Там вроде и теряться негде, а пошел и пропал…

— Да не было у него ни сыновей, ни внуков, — сказал я довольно резко.

— Ну, жениться он, ясное дело, не мог. Солдатам не разрешено было. А сына ему одна казашка, дочь пастуха, родила… С тех пор род продолжался, и в нем все мужчины хорошими акынами были. И последний, который в Каратау пропал, тоже славный акын был. Очень хороший был акын… Еще в советское время мог на ходу любую статью из «Правды» стихами пересказать. Вот какой был акын! Я такого ни до, ни после не слыхал!

А дочери Джамшеда сидели неподвижно и молча, как сфинксы, и стало мне от этого как-то не по себе. Даже верблюды или верблюдицы — и те шевелились, фыркали, издавали какие-то звуки, а от Гули и Наташи — ни вздоха, ни дыхания. А мне вдруг так захотелось женский голос услышать. Тем более что слышал я, как они с отцом разговаривали, пока я в юрте лежал.

— Джамшед, — осмелев, спросил я. — А почему они молчат? — И я кивнул на девиц.

— Мужчины разговаривают, — спокойно объяснил Джамшед.

Потом улыбнулся, словно догадался о моем желании. Что-то сказал дочкам по-казахски. Наташа сходила в юрту и вернулась с каким-то музыкальным инструментом, похожим на мандолину. И она запела, перебирая пальцами струны.

Пела она по-казахски. Ее приятный голос завораживал и, обладая какими-то магнетическими нотками, словно провоцировал на подпевание. Но хоть мелодия и была несложной, я даже подмурлыкивать не решился. И вдруг заметил, что пока Наташа пела, Гуля внимательно смотрела на меня, внимательно и очень смело. Я обомлел под ее взглядом, который словно светился в наступившей ночи, подсвеченной только костром и глубоким синим небом. Испуганно я перевел взгляд на Джамшеда и увидел в его глазах постоянную улыбку, но теперь эта улыбка словно ожила. А песня Наташи продолжалась и продолжалась, и я уже подумал, что их внимательные взгляды как-то связаны со словами этой непонятной мне песни.

Самым удивительным было то, что я не ошибся.

— Это песня про путника, которого спасает верблюдица и приводит в дом, где живут две девушки, — объяснил мне, когда стало тихо, Джамшед.

Я обалдел. Сначала не знал, что и сказать. Потом все-таки спросил:

— А что потом с этим путником в песне происходит?

— Отец девушек предлагает ему выбрать одну из дочерей, чтобы вместе с ней продолжить путь. Одна из дочерей красивая, вторая — нет. Одна его никогда не полюбит, вторая будет любить и помнить о нем всегда. Но он выбирает не ту, которая будет любить его, и уходит вместе с ней…

— А потом? — спросил я, облизывая пересохшие губы.

— Она не допела, — сказал Джамшед и сам вздохнул. Я перевел взгляд на Наташу. Она сидела молча, опустив свой инструмент на песок. Я посмотрел на Гулю и снова встретился с ее внимательным взглядом. И тут же отвел глаза, все еще сбитый с толку словами этой песни.

— У вас вода есть? — спросил я, чтобы отвлечься. Джамшед посмотрел на Гулю. Она сходила в юрту и вернулась с большой чашкой в руке. Протянула мне — чашку. Я отглотнул — это снова было что-то похожее на кефир.

— А чистой воды вы не пьете?

— Пьем, — ответил Джамшед. — Когда больше нечего…

Я замолчал. Допил этот кефир. Опустил чашку на песок.

Посмотрел на Наташу.

— Извините, а вы дальше слова этой песни знаете? — спросил я ее.

Она испуганно посмотрела на отца, словно ждала от него помощи.

— Знаешь, она ее на ходу придумала… Она у нас тоже акын, но никому нельзя говорить об этом. Женщинам не положено. Узнают — никто в жены не возьмет… А не допела потому, что всякая полная история заканчивается плохо или вообще не заканчивается… Хороший акын даже известные песни с плохим концом не всегда допевает…

У меня опять пересохло во рту, и я попросил еще попить. И снова Гуля сходила в юрту и наполнила мою чашку.

— Тебе какая из моих дочерей нравится? — спросил вдруг Джамшед.

Я обалдело посмотрел на него. Но он отвел мой взгляд своим в сторону девушек.

— Гуля, — признался я.

Он кивнул с таким видом, будто заранее знал мой ответ. Впрочем, догадаться было нетрудно, хотя чуть позже я подумал: хорошо бы, если б у Гули был голос Наташи…

Глава 26

Утром, когда я проснулся, Гуля сидела на моем рюкзаке на ковре юрты и смотрела на меня. Рядом стояла наполненная водой канистра.

Я понял, что меня «собрали» в дорогу. Вспомнился странный ночной разговор и недопетая песня Наташи.

Я взглядом поискал Джамшеда, но его в юрте не было. Джамшед сидел на песке. Солнце было еще не жаркое и он, задумчиво уставившись в песок, о чем-то думал. Я подошел к нему:

— Доброе утро.

— Здравствуй, — ответил он, подняв голову.

— Джамшед, — обратился я мягким вежливым голосом. — А куда мне дальше? Как лучше к Форту-Шевченко выйти?

— Гуля дорогу знает, — ответил он.

— Вы ее со мной отпускаете? — удивился я, все еще не веря в происходящее.

— Послушай, — Джамшед посмотрел мне в глаза. — Тебя спасла моя верблюдица, и ты теперь обязан делать, как я хочу… Ты сам выбрал Гулю…

— Да, но… а она хочет?

— Когда отец кочует с двумя дочерьми — о нем думают плохо. Значит, что никто дочерей в жены не хочет взять…

— Да, но вы же меня не знаете! — все еще не понимая ситуации, продолжал я, хотя самому уже показалось глупым продолжать этот разговор, тем более что Гуля мне действительно понравилась.

— Тебя спасла моя верблюдица, — устало повторил Джамшед. — От тебя пахнет корицей, значит человек ты хороший, исполненный духа, который переживет тебя и сохранит о тебе память в другом человеке…

Я замолчал, стоя между юртой и Джамшедом. О чем спорить? Еще не хватало, чтобы я стал отговаривать старика отпустить со мною красавицу дочь.

Я просто кивнул. Вернулся в юрту.

Гуля что-то делала с моей тряпичной постелью. Как-то переворачивала отдельные ее части, перекладывала сложенные куски материи снизу наверх, словно меняла белье.