Царский приказ - Н. Северин

Кетхен вошла в указанный дом и, по приглашению впустившей ее служанки, села на обитый кожей стул в светлом, опрятном зале с большим киотом, наполненным образами, в красном углу, с цветами и птицами в клетках на всех окнах. Ждать ей тут пришлось недолго; минут через десять пришел священник. Он стал расспрашивать про ее житье-бытье; узнав, что она ни разу не видела своего мужа, с тех пор как ее обвенчали, он выразил соболезнование ее печальному положению и полюбопытствовал узнать про ее намерения.

— Что же вы думаете делать, сударыня? — спросил он.

Кетхен подняла на него свои ясные голубые глаза и чистосердечно созналась, что не понимает его вопроса.

— Гм… действительно… положение ваше не из легких, и это очень похвально, что вы переносите его с такой покорностью. Другая на вашем месте… Ведь вы любите своего мужа?

— Люблю! — сорвалось с губ Кетхен так стремительно, что отец Стефан не мог удержаться от улыбки.

— Так как же так? Ведь вам, должно быть, очень тяжело, сударыня? Ну, расскажите-ка мне всю вашу историю с самого начала! Как это случилось, что государь император узнал про вашу любовь и приказал вас обвенчать с господином Максимовым? — прибавил он, не дожидаясь ответа на свой первый вопрос.

Кетхен рассказала все, что знала, не скрывая и настоящей причины, побудившей ее к самоубийству, жестокое обращение с нею отца.

— А теперь как обращается с вами ваш батюшка? — спросил отец Стефан.

— Он меня теперь ни в чем не стесняет, — поспешила она ответить.

— Я вас уж не в первый раз вижу в нашем храме. Вам нравится наша служба?

— Я теперь нигде, кроме как в русской церкви, не могу молиться, — ответила Кетхен.

— Это может быть указанием свыше, сударыня. Господу Богу, верно, угодно, чтобы вы приняли веру вашего супруга, — заметил все с той же доброй улыбкой отец Стефан.

— Я этого очень желаю, — ответила, не задумываясь, Кетхен.

Поговорив с нею еще несколько минут, отец Стефан предложил ей приходить к нему учиться русской вере.

Кетхен с радостью приняла предложение, и чем ближе отец Стефан узнавал ее, тем больше привлекала она его к себе своей откровенностью и душевной чистотой. А вместе с тем возрастало и негодование его на Максимова. Какой еще жены надо этому сумасброду? Начитался, верно, Вольтера и ему подобных философов, растлевающих ум и сердце, а потому и не ценит выпавшего на его долю таким чудом счастья.

Отец Стефан дал себе слово непременно переговорить с Максимовым и употребить все усилия к тому, чтобы заставить его сойтись с супругой, но отложил исполнение этого намерения до того дня, когда Кетхен будет присоединена к православной церкви. Это событие должно было совершиться 25 марта, в день Благовещения. Так решила сама Кетхен, пылавшая восторженным обожанием к Пресвятой Деве.

VII

Разумеется, Мишка решил скрыть от барина про свое свидание с Анисьей; но мысль о том, что она исполнит свое обещание, явится к ним, что барин увидит ее и уже тогда нельзя будет не сознаться, что, встретившись с нею на улице, он вступил с нею в разговор и выболтал ей, где они живут, так беспокоила его, что Максимов обратил наконец внимание на его растерянный вид и раза два спрашивал, что с ним. Мишка потуплялся и тоном, требующим расспросов и приказания сказать правду, отвечал: «Ничего-с!» Но барину было не до того, чтобы интересоваться секретами своего слуги; он был слишком поглощен собственными заботами, которые осложнялись с каждым днем самым неприятным для него образом.

Его покровительница, графиня Батманова, выхлопотала ему место у рязанского губернатора и настаивала на том, чтобы он немедленно оставил службу в Синоде и ехал в Рязань. Она даже предлагала ему денег на поездку. Но покидать Петербург в том двусмысленном положении, в которое поставил его царский приказ, Максимову казалось невозможным. Здесь ему все-таки не так тяжело жить, как в провинции: здесь люди так поглощены своими интересами, что долго заниматься чужими делами не станут, и можно так устроить свою жизнь, чтобы быть совершенно одному, а там это невозможно. Именьице его отца близко от Рязани; старика Максимова все уважают и любят; захотят познакомиться с его сыном, вздумают, пожалуй, сватать его! Как избежать того, чтобы не смотрели на него как на жениха? Его тайна откроется, и можно себе представить, какие поднимутся по этому поводу сплетни и клеветы на него! У него мороз продирал по коже при этой мысли. Его приключение так странно, что он и сам в нем ничего не понимает; как же требовать, чтобы чужие поверили, что он не виноват в обрушившейся на него беде? Ему до сих пор по временам кажется, что все это — тяжелый сон, который рассеется, как ночной туман на утренней заре. Но — увы! — тьма сгущалась вокруг него все непроницаемее.

Впрочем, душевное настроение Максимова как нельзя лучше гармонировало со всеобщим унынием, царившем в городе.

Прошли январь и февраль; дни становились все длиннее и светлее; солнце все чаще проглядывало сквозь серый туман, окутывавший Петербург, но душевное настроение его жителей не прояснялось. Веселились только в среднем кругу; в большом свете балы и вечера давались с исключительной целью — отвлечь подозрение в недовольстве и фрондерстве. Наряжались и танцевали, чтобы доказать, что веселы и ни о чем тяжелом не думают.

Однажды, в начале марта, вернувшись со службы домой, Максимов узнал, что графиня Батманова прислала за ним дрожки с приказанием немедленно явиться к ней. Это приглашение удивило и смутило молодого человека.

С дурным предчувствием и стесненным сердцем принялся он за свой туалет. Невеселые мысли теснились в его мозгу. Давно уж он ничего, кроме новых бед, для себя не ждал и считал удачным тот день, когда ничего нового в его печальной жизни не случалось. К Батмановой он ходил редко; у нее надо было притворяться если не веселым, то, по крайней мере, спокойным, принимать участие в разговорах и делать вид, что интересуешься злобами дня, а Максимову это было тяжело.

«Для чего я ей сегодня понадобился? — спрашивал себя с досадой молодой человек, проезжая по грязным улицам и переулкам, отделявшим его жилище от той местности, где был дом Батмановой. — Опять, верно, начнет приставать ко мне с местом в Рязани, спрашивать, надумал ли я принять его?

А он в последнее время и думать о нем забыл. Не служба у него теперь в голове, а забота о разводе. Опять оживилась эта надежда в его сердце благодаря знакомству с ходатаем по делам, который повадился в Синод за справками. Этому дельцу его история была известна и, по его мнению, помехой развестись ему с немкой служит единственно то обстоятельство, что он обвенчан по приказу государя. Но ведь бывали примеры, что царь сам отменял свои приказы.

— Надо только, чтобы кто-нибудь потрудился представить его величеству ваше дело в настоящем его свете, — утверждал подьячий.

На это Максимов только печально покачивал головой. Нечего было об этом и думать. То, что он слышал у Батмановой, с каждым разом все больше утверждало его в убеждении, что при дворе все находятся в таком состоянии, что ни о чем никого нельзя просить; никто не рискнет навлечь на себя царский гнев напоминанием о такой ничтожной личности, как синодский регистратор Максимов. Он уже во всех начинал разочаровываться, даже и в князе Лабинине.

При последнем их свидании у Авдотьи Алексеевны князь обошелся с Максимовым, по мнению этого последнего, очень сухо, обменялся с ним только поклоном и, не сказав ему ни слова, ушел так поспешно, что Максимов спросил у графини:

— Не помешал ли я своим появлением вашему разговору с князем?

— Ничего, голубчик, — ответила старушка, — он рад, когда мне мешают с глупыми вопросами к нему приставать. Ведь понимаю я, что теперь не такое время, чтобы друг другу конфиденции [10] делать, а все-таки не могу утерпеть, чтобы не попытать тех, кто прямо оттуда ко мне приходит, — прибавила она со вздохом.

Максимов знал, что значило «оттуда», но, разумеется, не позволял себе требовать дальнейших объяснений.

В тот день — это было недели три тому назад — вести «оттуда» были, должно быть, очень неприятного свойства: графиня была так удручена ими, что забыла осведомиться у своего протеже про его душевное настроение и, прощаясь с ним, не повторила ему, как всегда, приказания немедленно явиться к ней через неделю. Максимов воспользовался этим, чтобы следующее воскресенье просидеть дома, и, если бы она сама сегодня не прислала за ним, он и эту неделю пропустил бы, не засвидетельствовав ей своего уважения.

Сегодня он тоже застал у графини гостя, но, увидав его, она прервала разговор с сидевшим возле нее генералом, чтобы протянуть молодому человеку руку, которую он почтительно поднес к губам, и приказала ему пройти в соседнюю комнату.

— Там тебе Мария Карповна кое-что передаст. И, пожалуйста, не входи попусту в азарт; мы потом все с тобой обсудим, — закричала она ему вслед.