Дипломатия Симона Боливара - А.Н.ГЛИНКИН

По непонятным причинам многие историки, особенно североамериканские, мало внимания обращают на эти важные обстоятельства, считая венесуэльскую Конституцию 1811 года копией Конституции США. Конечно, нельзя отрицать влияния американского образца. Венесуэла избрала демократическую и федеральную форму правления и приняла Декларацию прав человека. Она установила разделение властей и издала законы о гражданских свободах, свободе печати и др. Все это действительно напоминало политические учреждения, созданные в США после завоевания независимости. И так было не только в Венесуэле, но и во многих других южноамериканских странах. Однако необходимо видеть и существенные отличия. Главное же заключалось в степени соответствия конституционных норм и государственного устройства национальным условиям и особенностям переживаемого исторического момента.

Боливар считал федеративное устройство и слабое центральное правительство неприемлемыми в условиях внутренней политической неустойчивости и вооруженной борьбы против метрополии. «Федеративная система, даже если и признать ее самой совершенной и в наибольшей мере способной обеспечить счастье человека в обществе, – говорил Боливар в 1812 году, – больше всего противоречит интересам наших нарождающихся государств… Какая страна, будь она сколь угодно умеренной и республиканской, может в условиях внутренних распрей и войны иметь столь сложную и слабую систему правления, как федеральная? Невозможно сохранять эту систему в шуме сражения и столкновений противоборствующих сторон…

Я убежден, что, пока мы не добьемся централизации государственного управления, враги будут иметь полное преимущество; мы неизбежно погрязнем в распрях и потерпим жалкое поражение от кучки бандитов, бесчинствующих на наших землях» [72].

Внутреннее и международное положение молодой республики было тяжелым. В различных городах страны вспыхивали мятежи сторонников испанцев. В Каракасе обострялись противоречия между консервативным крылом патриотов, возглавляемым маркизом Topo, и радикалами, руководимыми Мирандой и Боливаром.

Не оправдались надежды на английское посредничество. Выполняя обязательства, взятые в ходе переговоров с Боливаром, маркиз Уэлсли в мае 1811 года дал указание английскому послу в Кадисе начать переговоры с министром иностранных дел, представлявшим Регентский совет, об условиях осуществления Англией посреднической миссии между Испанией и ее восставшими колониями в Америке.

В дипломатической практике той эпохи посредничество широко использовалось для улаживания вооруженных конфликтов. Обычно в качестве посредника выступала одна из наиболее влиятельных держав. Руководствуясь своими интересами, она играла самостоятельную роль при налаживании переговоров между враждующими сторонами и могла при желании существенно помочь одной из них.

Предлагая посредничество, Лондон преследовал две основные цели: предотвратить втягивание Испании в вооруженный конфликт с американскими колониями, что отвлекло бы ее от войны с Наполеоном, и получить признание права Англии на свободную торговлю с испанской Америкой. Как минимум Англия добивалась заключения перемирия между метрополией и ее колониями на период военных действий в Европе. При этом английская дипломатия довольно бесцеремонно напоминала Регентскому совету о том, что Кадис находится на содержании Лондона, получая от него миллионные субсидии, и должен использовать испанские корабли, оснащенные и вооруженные Англией, не для морской блокады Мексики, Каракаса и Буэнос-Айреса, а для военных операций против Франции [73].

Регентский совет, в свою очередь, помышлял только об одном: реставрировать колониальное господство Испании в Америке, не поступившись ни одной из своих привилегий. Более того, испанский министр иностранных дел Э. де Бардакси-и-Асара пытался в ходе переговоров заманить Англию в ловушку и навязать ей обязательство, в случае провала посредничества, участвовать своими вооруженными силами совместно с Испанией в подавлении мятежа в колониях.

В Каракасе информация об англо-испанских переговорах была получена от оставшегося в Лондоне Лопес-Мендеса. «Гасета де Каракас» в ноябре 1811 года опубликовала его сообщение по этому вопросу, из которого следовало, что негативное отношение Англии к стремлениям патриотов порвать с Испанией усиливалось. Наполеон находился в зените славы и могущества, готовясь к походу на Москву. Все думы Лондона были прикованы только к европейскому театру. Лорд Р. К. Кэстльри, сменивший маркиза Уэлсли на посту министра иностранных дел, следующим образом в апреле 1812 года инструктировал английского посла в Испании, ведшего переговоры о посредничестве: «Договоры, связывающие двух монархов, накладывают на Великобританию основное обязательство сохранять целостность испанской монархии всеми доступными ей средствами… От этого зависят возможности войны в Европе против Франции. В случае отделения колоний богатства Америки нельзя будет использовать для дела свободы Европы. Если же они будут замирены и объединены с метрополией, их ресурсы вновь будут направлены на нашу поддержку» [74]. Естественно, правительство независимой Венесуэлы решительно высказалось против английского посредничества, заявив, что только грубой силой можно принудить венесуэльцев вновь надеть на себя колониальное ярмо.

Англо-испанские переговоры довольно быстро зашли в тупик, хотя встречи дипломатов и обмен нотами между Лондоном и Кадисом продолжались до середины 1812 года. Провал английского посредничества явился чувствительным ударом по престижу Лондона. Регентский совет, не считаясь ни с чем, отдал приказ готовить 6-тысячную карательную армию для посылки в испанскую Америку.

В это время страшный удар венесуэльской республике нанесло разрушительное землетрясение небывалой силы. В пасхальный четверг 26 марта 1812 г., когда толпы празднично одетых жителей Каракаса направлялись к собору Сан-Хасинто и другим церквам на торжественное богослужение, пугающая мгла средь бела дня окутала город, и подземные толчки в считанные минуты превратили Каракас, Ла-Гуайру и соседние селения в груды дымящихся развалин. Под ними оказалась погребенной почти половина жителей Каракаса, многие в панике бежали из города. Священники-мракобесы с церковных амвонов слали проклятья сторонникам республики. Божья кара, вещали они, настигла посягнувших на священные права испанской короны.

Боливар был среди тех, кто спасал раненых и пытался успокоить народ, напуганный стихийным бедствием. Заставив замолчать очередного прорицателя, сулившего прихожанам новые беды, Симон в гневе бросил ему: «Если природа против наших намерений, мы будем бороться с природой и заставим ее подчиниться» [75]. Потрясенный случившимся, он у развалин древнего собора в третий раз в своей жизни произносит клятву – никогда не отступать перед обстоятельствами.

Тем временем капитан испанской королевской армии Доминго Монтеверде, сколотив в Коро отряд в 230 штыков, двинулся в наступление на столицу. В царившей неразберихе и сумятице сторонники испанцев поднимали мятежи, и венесуэльские города один за другим капитулировали перед Монтеверде.

Перед лицом угрозы конгресс республики вручил всю полноту власти Миранде и назначил его верховным главнокомандующим армией, присвоив звание генералиссимуса. Боливар, отличившийся при подавлении антиреспубликанского мятежа в Валенсии, был назначен комендантом военно-морской крепости в Пуэрто-Кабельо, служившей главным арсеналом республики. Однако защитить республику от врагов не удалось.

Крушение первой венесуэльской республики напоминает сцены классической греческой трагедии, где неумолимый рок правит свой страшный бал и обрекает героев на невообразимые страдания и смерть. Многие детали трагических событий, так же как некоторые побудительные мотивы поступков главных действующих лиц, не нашли исчерпывающего отражения в достоверных документах и остались скрытыми во мраке тех далеких дней. Неудивительно, что и сегодня среди историков разных направлений ведутся острые баталии относительно оценки этих событий.

Гарнизон под командованием Боливара не смог удержать Пуэро-Кабельо. Мятеж роялистов и предательство одного из офицеров поставили немногочисленных защитников крепости в критическое положение. Отчаянный призыв о помощи, направленный Боливаром Миранде, остался без ответа. Возможно, послание Боливара прибыло слишком поздно, а может быть, генералиссимус не оценил опасности. Крепость пала. Боливару с несколькими уцелевшими офицерами удалось бежать в Ла-Гуайру.

Немало историков считают трагической ошибкой Миранды его согласие взять на себя ответственность за судьбу Венесуэлы и возглавить ее армию в критический момент. Долгих двадцать пять лет он был оторван от родины и скитался по белому свету. За четверть века Миранда сам изменился, еще больше изменений произошло в Венесуэле. Мог ли он в 62 года с легкостью, присущей только молодости, адаптироваться к новой венесуэльской действительности? По силам ли было ему привести армию к победе, если последний раз он был в огне сражения двадцать лет назад?