Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская

Я и не думаю сворачивать назад, я так умело и ловко сегодня сбежала из той будки, где мы поселились. Так проворно прошмыгнула мимо моей Возлюбленной, что меня даже за ухо поймать не успели. Обычно меня зажучивают, как только угадывают мои намерения. Мне так кажется, я у своей Любимой вся как на ладони, вроде бы и не следит за мной, занимается своей ерундой – сидит все время за мигающей коробкой, барабанит по ней пальцами. Но стоит мне только о свободе подумать, как нет. Ловит меня сию секунду и захлопывает перед моим носом дверь.

Тут надо сказать, что я с детства хожу привязанная к ней, не пускает меня она одной прогуляться. Ни в Москве, ни здесь. Может быть, ей не нравится, как я разговариваю. Ну что поделать, голос у меня такой – грубый. Я же в этом не виновата. Я-то знаю теперь, мои предки вообще не разговаривали, а только выли. Я не вою никогда, боюсь ее испугать. Возлюбленная у меня хорошая, хоть и строгая. А то, что не разрешает мне одной шататься, тоже понять можно. Не люблю я незнакомых людей, да и собак тоже, надо сказать, с детства недолюбливаю, с тех пор как на меня огромный черный пес набросился… Любимая тогда меня спасла, быстро пса за шиворот оттащила и двинула его кулаком прямо в его наглую оскаленную пасть. Гаденыш ее не укусил, заскулил по-щенячьи и сбежал. И тогда я поняла, что она – вожак. А незнакомые псы и их хозяева стали вызывать у меня разного рода опасения. Кидаюсь я на них, вот в чем дело. Поэтому и привязывает она меня, знает, что часто я не могу себя сдержать и даю волю эмоциям. Защищаю я ее от всех, кто бы нам по пути ни попадался. А то, что она на меня какую-то дурацкую штуку, которая за ушами крепится, напяливает, я ей прощаю. Люблю слишком. Не понимает она того, что все ради ее же блага делается…

Теперь я плыву вдоль берега, ладно, пусть Любимая меня отлупит, зато сейчас я свободна, да и красота вокруг, тишина, каждую травинку чувствую, каждое мелкое движение в чащобе… Слышу, как притаилась возле валуна рыжая лисица. Что она делает на берегу, интересно? Охотится? Уж я бы на нее точно поохотилась, я одной лапой двух котов укладываю. Только что время зря терять, старая она, невкусная, я чую.

Я давно уже живу и многое повидала. Но, конечно, ничего прекраснее на свете не видела морды своей Любимой. Она совсем не похожа на мою: некрасивая, лысая, шерсти нет, усов тоже, а все же люблю я на нее смотреть и целовать люблю. Ничего не могу с собой поделать, когда она уходит, лежу, свернувшись в клубок, и какая-то щемящая тревога крутит изнутри. Или когда меня оставляют с Мамой. Это кличка у нее такая – Мама. Вообще-то я много слов знаю, как и что называется, но ее кличку я запомнила одной из первых, когда меня в хозяйственной сумке, пахнущей молоком и творогом, в нашу будку принесли… Нет, конечно, Маму я тоже люблю и уважаю ее за то, что она прекрасно готовит и кормит меня всегда сытно и вовремя. Моя Любимая же только кусочки лакомые мне из-под стола дает, но иногда они вкуснее того, что ставит мне на обед Мама.

А как я радуюсь, когда моя Единственная возвращается домой. Как же я жду ее появления! Приходит она, и вся моя тоска, то, что меня так больно щемило внутри, мигом проходит, я бросаюсь на нее, подпрыгиваю до потолка, целую ее, как могу. Потом мы обычно заваливаемся на наше с ней место, оно мягкое и возвышается над полом, Диван называется. Мы обнимаемся, я стараюсь исцеловать ее морду, она тоже целует меня, барахтается со мной, щекочет. И тогда я вскакиваю и приношу ей зайца. Он совсем не такой, как настоящий, – мягкий, тряпочный, шерсти у него нет, и пахнет он не лесом, а домом. Я знаю, он – Игрушка. Вот когда я приношу зайца, начинается самое интересное: я тяну его на себя, моя Любимая – в свою сторону, я рычу и смеюсь, Любимая тоже рычит. Хотя у нее это смешно получается, не так, как у меня. Мне хочется ей об этом сказать, но почему-то она меня не понимает…

Ох, ну и достанется же мне сегодня! Моя Любимая всегда долго лает и отхаживает меня чем попало, когда я так смыливаюсь. Не знаю, что с моей Любимой происходит и почему она так расстраивается, и вода капает у нее из глаз, кстати говоря, мне это почему-то особенно тяжко видеть. Я ей всегда хочу сказать, что вернусь обязательно, а этих чудищ, которые снуют туда-сюда по дорогам, я и вовсе не боюсь, зря она переживает за это. Хочу ее в этом заверить, но опять не могу.

Да, немного задумалась я. Кстати, по поводу этих чудищ. Я слышала много раз, какая у них кличка. «Машина» – это слово я прекрасно знаю. Мы часто с Любимой погружаемся внутрь нашей Машины и отправляемся куда-нибудь. Я сижу сзади и внимательно слежу за дорогой, и, если Любимая сворачивает не туда, я всегда ей подсказываю верный путь. Мимо пролетают огни, рогатые чудовища, другие Машины, иногда мы останавливаемся, и впереди толпой проходят люди. Это очень подозрительно, но я стараюсь молчать и не выдавать своих мыслей. Я знаю, Любимая наши поездки называет «поехали в Москву». Я полагаю, что у всего этого – бесконечных дорог, машин, сверкающих огней и людей вокруг – есть тоже кличка: «Москва».

Любимая сидит впереди, одной лапой крепко держит нечто круглое, а другой иногда отвешивает мне подзатыльники, когда я начинаю ругаться на другие машины или на тех незнакомцев, которые к нам приближаются. Кто знает, что у них на уме? Поэтому-то я и возмущаюсь. Любимая моя не понимает, что я несу свою службу, защищаю ее от этого враждебного мира, которого сама совсем не боюсь. А вот она слабая, хоть этот чудовищный зверь по кличке Машина исправно слушается ее лап. Но все равно я сильнее нее, не то что тогда, в детстве, когда она меня от черного пса спасла. Теперь я выросла, а она – нет, и у нее нет таких клыков, как у меня, и она не может прыгнуть так высоко и вцепиться в горло обидчику. А я могу. Главное – служба. Я несу ее исправно, хоть моя Любимая бывает и недовольна, я ее прощаю. Она не понимает, она всего лишь человек.

Однажды я впервые отказалась от еды и лежала ничком на полу возле нашего Дивана, долго, пока было светло, и ночью тоже так лежала, не вставая. Потом вернулась моя Любимая, Мама ей рассказала, что я ничего не пила и не ела. И не отзывалась на свою кличку. Тогда она впервые взяла меня с собой. С тех пор она выводит меня и сажает в Машину каждый раз, даже если мне приходится ждать ее там очень долго. Я не скучаю, дремлю, смотрю по сторонам, знаю ведь, что в Машину она обязательно скоро вернется, вернется ко мне…

А все-таки плыть назад нужно, нашего песчаного берега давно не видно. Моя Любимая странная, может броситься за мной в воду, запросто догнать и вытащить на берег. Особенно это неприятно, когда чужаки на нас смотрят и улыбаются. Любимая меня выуживает из воды, крепко держит за шкирку, я обиженно отряхиваюсь, когда меня уводят к нашей с ней будке. Я тогда из-под ее лапы выкручиваюсь и исподтишка показываю зубы незнакомцам, пусть знают, над кем смеются. Но молчу, терплю позор покорно, плетусь за ней домой.

А однажды она меня еще раз от верной смерти спасла, она у меня смелая, совсем как я. Увязалась я за ней в дальнее путешествие, далеко мы уехали от нашей будки и двора, день сменился ночью, а мы все катились по дороге. Это уже была не Москва, совсем незнакомая дорога, только поля мелькали за окном, чередуясь с темным и страшным лесом. А мы все ехали… Когда же добрались до места, я выскочила из машины и обомлела. Таких звуков, запахов, такого солнца и резкого ветра я не чувствовала никогда.

Потом Любимая сказала: «Федя, посмотри, это Горы».

Затем мы жили рядом с этими Горами, и однажды мне удалось сбежать от Любимой. Очень уж хотелось мне понять, что там впереди, что это такое – Горы. Не знаю, может быть, это тот самый инстинкт предков меня сманил, я чувствовала, что здесь есть они, мои братья и сестры, мое племя, откуда я родом. И я сбежала.

Я летела к Горам как сумасшедшая, не чувствуя погони, потом продиралась сквозь кустарник, уже слыша, как неподалеку шумит вода, чуя ее чистый, пресный и такой сладостный аромат. Все остальные мысли выветрились из моей головы, свобода поразила меня, я чувствовала каждого зверя, притаившегося в кустах, каждого грызуна, притихшего в редкой и сухой траве.

Я бежала, не ощущая земли, дышала полной грудью и смеялась беззвучно, но вдруг… Прямо подо мной была бездна. Я еле успела остановиться на краю, упираясь всеми лапами в осыпающийся щебень.

Наступала ночь, людей уже не было слышно. Я испуганно посмотрела вниз. Там, далеко, распласталась река, она билась о черные, вырастающие из нее валуны… Падать было так высоко, что, наверное, я бы даже и не успела почувствовать прикосновение воды. Разбилась бы о камни, которые были повсюду. Пути назад не было… Склон крошился у меня под лапами. Крепко схватив зубами ствол коренастого, растущего прямо над обрывом дерева, я держалась из последних сил. Я знала, что мне долго не выдержать, что скоро я погибну, так и не увидев своего племени, звуки которого я слышала совсем рядом, так и не вкусив настоящей, положенной мне предками свободы…