Инес души моей - Исабель Альенде

Удивительна сила стихов Алонсо, которыми он пишет Историю, вступает в схватку с забвением и побеждает его. Слова без рифмы, такие как мои, не столь сильны, как поэзия, но все равно я должна рассказать свою версию прошлого, чтобы оставить память о тех тяготах, которые мы, женщины, пережили в Чили и которые почти всегда ускользают от внимания летописцев, с каким тщанием бы они ни писали. По крайней мере, ты, Исабель, должна знать всю правду, потому что ты — дочь сердца моего, хоть и не плоти моей. Наверное, когда-нибудь на площадях будут ставить мои статуи и моим именем, так же как именем Педро де Вальдивии и других конкистадоров, будут называть улицы и города, но сотни других героических женщин, которые основывали поселения, пока их мужчины сражались, будут забыты. Но я отвлеклась. Вернемся к тому, о чем я говорила, ведь времени остается не так много: сердце мое устало.

Диего де Альмагро отступился от завоевания Чили, сломленный необоримым сопротивлением мапуче, недовольством собственных солдат — они были разочарованы отсутствием золота — и дурными известиями о мятеже индейцев в Перу. Он решился возвратиться, чтобы помочь Франсиско Писарро подавить восстание. Вместе им удалось полностью разбить вражеские силы. Империя инков, изможденная голодом, насилием и хаосом войны, склонила выю. Однако, вместо того чтобы отблагодарить Альмагро за помощь, Франсиско Писарро и его братья ополчились против Диего, чтобы заполучить город Куско, который по праву принадлежал ему согласно указу императора Карла V о разделении земель. Для удовлетворения своего властолюбия братьям Писарро не хватало этих обширных территорий с их бессчетными богатствами: они хотели иметь еще больше, они хотели получить все.

В конце концов Франсиско Писарро и Диего де Альмагро взялись за оружие и схватились в местечке Абанкай в кратком сражении, которое завершилось поражением первого. Альмагро, всегда отличавшийся великодушием, необычайно милосердно обращался со всеми пленными, даже с братьями Писарро, своими непримиримыми врагами. Пораженные его поведением, многие солдаты побежденного войска переходили в ряды Альмагро, а его верные капитаны просили казнить братьев Писарро и, воспользовавшись преимуществом, овладеть всей территорией Перу. Альмагро не внял их советам и решил примириться с неблагодарным бывшим соратником, который нанес ему тяжкую обиду.

Как раз в те дни Педро де Вальдивия прибыл в Сьюдад-де-лос-Рейес[13] и встал под начало того, по зову кого явился, — Франсиско Писарро. Уважая законность, он не ставил под сомнение ни полномочия, ни намерения губернатора: ведь это был представитель императора Карла V, и Педро этого было достаточно. Однако Вальдивия абсолютно не желал участвовать в гражданской войне. Он приехал в эти края, чтобы сражаться с восставшими индейцами, но воевать против других испанцев было для него совершенно неприемлемо. Он пытался быть посредником между Писарро и Альмагро, всеми силами стараясь достичь мирного решения спора, и в какой-то момент ему даже казалось, что он вот-вот достигнет цели. Но он не знал характера Писарро, который говорил одно, а втайне замышлял другое. Губернатор просто тянул время беседами о дружбе, вынашивая план, как покончить с Альмагро, и ни на шаг не отступая от мысли о единоличном правлении и захвате Куско. Он завидовал достоинствам Альмагро, его вечному оптимизму и, главное, тому, как любили его солдаты, потому что прекрасно знал, что самого его солдаты ненавидели.

После года дрязг, бесконечных заключений договоров, их нарушений и предательств силы обоих соперников столкнулись при Лас-Салинасе, вблизи Куско. Франсиско Писарро решил самолично не руководить сражением, а отдал войско под командование Педро де Вальдивии, чьи военные заслуги были всем известны. Писарро назначил его главнокомандующим, уважая доблесть, проявленную в битвах под началом маркиза де Пескары в Италии, и большой опыт сражения с европейцами: ведь одно дело — воевать с плохо вооруженными и беспорядочно действующими индейцами и совсем другое — с дисциплинированными испанскими солдатами. Вместо Франсиско в битве принимал участие его брат, Эрнандо Писарро, известный своей жестокостью и заносчивостью. Я подробно об этом говорю, чтобы все встало на свои места и Педро де Вальдивию не обвиняли в зверствах, произошедших в тот день. Я знаю о них не понаслышке, потому что мне пришлось лечить несчастных солдат, чьи раны не заживали и через месяц после битвы. У писарристов были пушки и на двести человек больше, чем у Альмагро. Войска Писарро были хорошо вооружены, у них имелись новые аркебузы и смертоносные шары — вроде мячей из железа, которые в полете раскрывались и выпускали несколько острых лезвий. Кроме того, солдаты Писарро были отдохнувшие, и боевой дух у них был на подъеме, в то время как их противники недавно пережили тяжкие испытания в Чили, а потом подавляли индейское восстание в Перу. Диего де Альмагро был тяжело болен и тоже не участвовал в сражении.

Две армии встретились в долине Лас-Салинас в розовых лучах восходящего солнца. С окрестных холмов за ними наблюдали тысячи тысяч индейцев кечуа, с интересом следившие за тем, как виракочи убивают друг друга, будто бешеные звери. Индейцы не понимали ни церемоний, ни соображений, которыми руководствовались бородатые воины. Сначала они выстроились в стройные ряды, как бы хвастаясь своими начищенными доспехами и удалыми конями, потом опустились на одно колено на землю, и другие виракочи, одетые в черное, совершили какие-то магические обряды с крестами и чашами. Затем они съели по кусочку хлеба, перекрестились, получили благословение и поприветствовали друг друга издали. И наконец, после чуть ли не двух часов такого танца, бросились убивать друг друга. Они делали это методично и ожесточенно. В течение многих часов они бились врукопашную, выкрикивая одно и то же: «За короля и Испанию!» и «На врага! Святой Иаков с нами!». В неразберихе и пыли, которую поднимали подковы коней и сапоги людей, невозможно было различить, кто есть кто: мундиры сделались одинакового глинистого цвета. Индейцы между тем хлопали в ладоши, заключали пари, с наслаждением уплетали жареный маис и соленое мясо, жевали коку, пили чичу, горячились и спорили, а под конец утомились: упорная битва длилась слишком долго.

Под вечер писарристы взяли верх благодаря искусному руководству главнокомандующего Педро де Вальдивии, который был героем того дня. Но последний приказ отдал не он, а Эрнандо Писарро, и приказ этот был: «Рубить головы!» Солдаты, охваченные какой-то непонятной ненавистью, которую потом не могли объяснить сами себе и которой летописцы не находили причины, устроили кровавую баню своим землякам, многие из которых были их товарищами в нелегком деле открытия и завоевания Перу. Они добили раненых альмагристов, а потом ворвались в Куско, где насиловали женщин — и испанок, и индианок, и негритянок без разбору, — грабили и разрушали все на своем пути, пока не выбились из сил. Они расправлялись с побежденными почти с такой же жестокостью, как инки. Впрочем, это слишком сильное сравнение, потому что инки всегда были Неудержимо жестоки, достаточно вспомнить, что они не просто казнили приговоренных к смерти, а вешали за ноги, накрутив им на шею их собственные кишки, или освежевывали и, пока жертвы были еще живы, делали барабаны из их кожи. Испанцы до такого в тот раз не дошли, но, как мне рассказывали некоторые из выживших в этом аду, только потому, что устали. Некоторые из солдат Альмагро — те, кто не погиб от рук соотечественников, — были убиты индейцами, которые после окончания битвы спустились с окрестных холмов с радостными криками, потому что на этот раз жертвами были не они. Они ликовали и глумились над трупами, превращая их в фарш ударами ножей и камней.

Для Вальдивии, который с двадцатилетнего возраста участвовал в сражениях в разных странах и против самых разных врагов, это стало одним из самых постыдных моментов в его военной карьере. Он часто просыпался в моих объятиях, мучимый кошмарами, в которых ему являлись обезглавленные товарищи, так же как после разграбления Рима ему снились матери, убивающие собственных детей и себя, чтобы только избежать издевательств свирепых солдат.

Диего де Альмагро, шестидесяти одного года от роду, истощенный болезнью и чилийской кампанией, был взят в плен, унижен и подвергнут суду, который продлился два месяца и в котором ему не дали возможности защищаться. Когда он узнал, что приговорен к смерти, он попросил, чтобы свидетелем его последних распоряжений стал Педро де Вальдивия, стоявший во главе вражеской армии. Альмагро не нашел никого достойнее своего доверия. У него была еще прекрасная выправка, несмотря на сифилис и раны от множества битв. На лице он носил черную повязку: потерял глаз в одной из стычек с дикарями, еще до открытия Перу. Тогда он собственноручно выдернул из себя стрелу вместе с насаженным на нее глазом и продолжил сражаться. Острый каменный топор отсек ему три пальца на правой руке, но он сжал шпагу левой рукой и так, полуслепой и залитый кровью, бился до тех пор, пока соратники не пришли ему на помощь. Потом ему прижгли рану раскаленным железом и кипящим маслом, что обезобразило его лицо, но не разрушило обаяния его честной улыбки и приятности в обхождении.