Прощай, Калифорния! - Алистер Маклин

– Я не знаю, прослушиваются комнаты или нет.

– Конечно, прослушиваются.

– Почему ты так уверена?

– Этот подонок наверняка способен на что угодно.

– Ты о мистере Моро? Мне он показался довольно симпатичным, но я с тобой согласна. Если включить душ, это создает в спрятанном микрофоне помехи. По крайней мере, так утверждает Джон. – Кроме нее и Паркера, никто не называл сержанта Райдера по имени, возможно потому, что оно было известно не многим. Джефф неизменно называл свою мать по имени, Сьюзен, а отца – только папой. – Господи, как бы мне хотелось, чтобы сейчас он был здесь! Хотя, представь себе, я уже умудрилась послать ему записку.

Джулия непонимающе уставилась на нее.

– Помнишь, еще в Сан-Руфино я почувствовала себя плохо и мне пришлось зайти в дамскую комнату? Я прихватила с собой фотографию Джона, вынула ее из рамки, написала на обороте несколько слов, а затем вложила обратно в рамку и оставила ее на столе.

– Но догадается ли он посмотреть на обороте фотографии? Мне кажется, вероятность этого слишком мала.

– Ты права. Поэтому я нацарапала стенографическими значками маленькую записочку, разорвала ее на мелкие клочки и бросила в корзину для бумаг.

– Опять-таки, можно ли надеяться, что ему придет в голову проверять корзину? И даже если так, сообразит ли он собрать и соединить вместе обрывки?

– Шанс невелик, но все же это лучше, чем ничего. Ты его не знаешь, как я. Обычно считается, что женщины непредсказуемы, и меня раздражает в Джоне именно то, что в девяносто девяти случаях из ста он точно знает, как я поступлю.

– Ну, предположим, найдет он твое послание, и что? Разве много ты могла ему сообщить?

– Совсем мало. Описание, насколько вообще возможно описать человека в маске, его дурацкое замечание о том, что там, куда нас везут, ног не промочить, и его имя.

– Странно, что он не предупредил своих головорезов, чтобы не называли его по имени. Хотя, скорее всего, его зовут совсем иначе.

– Конечно, имя не настоящее. У него извращенное чувство юмора. Ворвался на атомную станцию, и, наверное, ему показалось забавно назвать себя по имени другой станции, которая расположена в Моро-Бэй. Впрочем, не думаю, что все это нам поможет.

Джулия неуверенно улыбнулась и вышла из ванной комнаты. Когда дверь за нею закрылась, Сьюзен повернулась, чтобы определить источник сквозняка, который внезапно обдал ее спину холодом, но не обнаружила никакой щели или отверстия, откуда мог бы дуть воздух.

В тот вечер вода лилась из душей почти непрерывно. Профессор Барнетт, номер которого находился в двух шагах от комнаты Сьюзен, включил душ по той же причине, что и она. Вполне понятно, что поговорить он хотел с доктором Шмидтом. Брамуэлл, перечисляя удобства Адлерхейма, забыл упомянуть о том, что представлялось для Барнетта и Шмидта самым существенным удобством: в каждом номере имелся бар. Двое мужчин молча чокнулись друг с другом: Барнетт поднял стакан с виски, а Шмидт налил себе джин с тоником. В отличие от сержанта Паркера, для Шмидта не имело столь важного значения, где изготовлен джин. В конце концов, джин есть джин.

Барнетт спросил:

– Вы понимаете во всем этом столько же, сколько и я?

– Да. – Подобно Барнетту, Шмидт совершенно не представлял себе, как все это понимать.

– Он сумасшедший, чокнутый или просто коварный дьявол?

– То, что он коварный дьявол, вполне очевидно, – веско произнес Шмидт. – Конечно, ничто не мешает ему быть одновременно и тем, и другим, и третьим.

– Как вы считаете, у нас есть шансы выбраться отсюда?

– Абсолютно никаких.

– А есть ли у нас шансы выбраться отсюда живыми?

– Тоже никаких. Он не может оставить нас в живых, иначе впоследствии мы сумеем опознать его.

– Вы действительно думаете, что Моро готов хладнокровно убить всех нас?

– Ему придется это сделать. – Шмидт немного помолчал. – Впрочем, я не уверен. Он кажется вполне цивилизованным, на свой манер, разумеется. Возможно, это только видимость, но, похоже, у него есть конкретная цель.

Для подкрепления своих рассуждений Шмидт опустошил стакан, и ему пришлось сходить за новой порцией.

– Не исключено, что он собирается обменять наши жизни на свободу от наказания. Не хочу сказать ничего дурного о других... – его интонации свидетельствовали об обратном, – но, держа в заложниках четырех ведущих физиков-ядерщиков, он имеет на руках довольно сильные карты для сделки с властями штата или с правительством, как уж там сложится.

– С правительством, конечно. Доктор Дюррер из УЭИР уже наверняка задействовал ФБР. И хотя мы весьма важные персоны, но нельзя недооценивать мощного психологического воздействия, которое оказывает тот факт, что в качестве заложников взяты две невинные женщины. Государство потребует освободить всех нас, даже если придется остановить колесо правосудия.

– Хоть какая-то надежда, – нахмурился Шмидт. – Это должно нас подбодрить. Если бы только знать, что у Моро на уме! Скорее всего, ядерный шантаж в какой-то форме, иное просто в голову не приходит. Но в какой именно форме, трудно предположить.

– Возможно, Хили с Брамуэллом подскажут нам. В конце концов, у нас еще не было случая поговорить с ними. Они, конечно, не от мира сего, но вроде бы совершенно спокойны и ничего не боятся. Прежде чем приходить к каким-то заключениям, следует поговорить с ними. Готов спорить, они знают что-то такое, чего не знаем мы.

– Они даже чересчур спокойны... – Какое-то время Шмидт размышлял. – Не хотелось бы строить догадки – я не специалист в этой области, но что, если им сделали промывание мозгов и склонили на свою сторону?

– Нет, – решительно заявил Барнетт. – Такая мысль уже приходила мне в голову, когда мы с ними разговаривали. Все свидетельствует против этого. Я слишком хорошо их знаю.

Барнетт и Шмидт отыскали обоих физиков в комнате Хили. Тихо играла музыка. Барнетт приложил палец к губам. Хили улыбнулся и включил звук на полную громкость.

– Это только для того, чтобы вы не волновались. За семь недель пребывания здесь мы сумели выяснить, что комнаты не прослушиваются. Но вас что-то беспокоит?

– Да. По правде говоря, ваше удивительное спокойствие. Откуда вы знаете, что Моро не бросит нас на съедение львам, когда получит то, что ему нужно?

– А мы и не знаем. Просто мы такие толстокожие. Он постоянно повторяет, что не причинит нам никакого вреда и что не сомневается в результатах своих переговоров с властями после того, как осуществит задуманный план.

– Приблизительно об этом мы и говорим. Все это вовсе не означает каких-то гарантий для нас.

– Но это все, что мы имеем. Кроме того, у нас было время выяснить, что мы не нужны ему для практических целей. Следовательно, наше пребывание здесь, как и кража урана и плутония, преследует психологические цели; используя ваши слова, это незаряженный пистолет, приставленный к виску. Но если мы нужны были только ради этого, сам факт нашего исчезновения уже позволил ему достичь желаемого и он мог расправиться с нами прямо на месте. Зачем же держать нас здесь семь недель, прежде чем убивать? Ради удовольствия находиться в нашем обществе?

– В том, что вы смотрите на вещи оптимистически, нет ничего плохого. Возможно, и мы с доктором Шмидтом будем думать точно так же. Надеюсь только, для этого не понадобится еще семи недель. – Хили показал пальцем в сторону бара и сделал многозначительное лицо, но Барнетт отрицательно покачал головой, демонстрируя, насколько он встревожен. – Меня еще кое-что беспокоит. Уилли Аахен. Куда он провалился? Логика мне подсказывает, что если четыре физика оказались у Моро, то пятый тоже должен быть здесь. Почему ему оказана такая милость? Или, если смотреть с вашей точки зрения, почему ему так не повезло?

– Бог его знает. Ясно одно: он не перебежчик.

– А не мог ли он стать перебежчиком против воли? – спросил Шмидт.

– Такие вещи случаются, – ответил Барнетт, – но, как говорится, можно пригнать коня на водопой, однако пить его силой не заставишь.

– Я никогда с ним не встречался, – заметил Шмидт. – Он ведь лучший, верно? По крайней мере, это следует из того, что мне приходилось слышать и читать.

Барнетт улыбнулся Хили и Брамуэллу, а потом ответил Шмидту:

– Мы, физики, люди завистливые и с большим самомнением. Каждый из нас считает, что другого такого, как он, нет и быть не может. Хотя, конечно, он лучший из нас.

– Нам не приходилось встречаться, так как я натурализовался всего шесть месяцев назад и к тому же Аахен работает в области сверхчувствительных материалов. Что он собой представляет? Я не имею в виду его труды: как ученый он всемирно известен.

– Последний раз я видел его на симпозиуме в Вашингтоне десять недель назад. Мы все трое были там. Это жизнерадостный, беззаботный человек с копной черных курчавых волос. Высокий, как я, и довольно плотный, весит около девяноста пяти килограммов. И очень упрямый. Как-то не верится, чтобы русские или кто-то еще могли заставить его работать на себя.