Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, Кирилл, ну, голова! – восхитился Хрущев. – Умеешь ошибки исправлять! Я думаю, товарищи, идея отличная! А раз товарищ Москаленко ее предложил, пусть он и выполняет. Кто за?
– Воздерживаюсь! – отрезал Молотов.
– Больше никто не против? – спросил Хрущев. – Ну, тогда давайте все же выпьем за успех операции… как бы ее назвать…
– «Скелет в кремлевском шкафу»,[24] – сухо обронил Молотов и вышел из комнаты.
Ворошилов тоже взял бокал, но пить не стал, а подошел к Маленкову, молча стоявшему у окна.
– Георгий, ты веришь во все это? В то, что Берия готовил переворот и нас всех сегодня должны были арестовать? Я ведь его не первый день знаю.
– Данных таких у меня нет, – хмуро, явно думая о чем-то своем, ответил Маленков. – А верить или не верить… Наверное, Никита знает.
– А вот Коба[25] в таких случаях говорил: верят в Бога, а что касается всего остального – доверяй, но проверяй… Не было у тебя данных, говоришь…
– Климент Ефремович, давайте не будем об этом. Во-первых, нет смысла, а во вторых… просто не стоит. Лаврентий мертв, его не вернешь. А заводить сейчас смуту в государстве – значит дать повод империалистам напасть на нас. Ты ведь не хуже меня знаешь, какие планы лежат в генштабе американцев. Стоит нам чуть дрогнуть – и мы погибли.
– Да, конечно… И все же мне бы хотелось узнать, какая муха укусила Никиту. Но ведь он правды не скажет. Он всегда врет, врет даже тогда, когда в этом нет никакой нужды… – Ворошилов махнул рукой и пошел в зал.
27 июня 1953 года. Большой театр. 20 часов 30 минутОпера Маленкову не понравилась, но уезжать из театра не хотелось. Обычно помпезная пышность театральных интерьеров казалась ему чуждой, но в нынешнем настроении эта тяжеловесная красота приносила некоторое облегчение. В середине второго акта он ушел из зала и теперь сидел у стола в комнате отдыха и пил далеко уже не первую рюмку, когда вошел Хрущев.
– Георгий, погоди пить, – сказал первый секретарь, забирая у него коньяк. – Надо поговорить.
– О чем? – поморщился Председатель Совмина.
– Мы собираем пленум. И нам надо заранее договориться и держаться единым фронтом. Короче говоря, тебе на этом пленуме придется сделать доклад.
– Ты первый секретарь, – проговорил Маленков, не оборачиваясь и наливая себе новую порцию, – ты и делай.
– А ты Председатель Совета Министров. Глава государства.
Маленков вскочил и с таким внезапным бешенством швырнул о стену рюмку, что Хрущев невольно отпрянул.
– Ворошилов[26] у нас глава государства! Ты бы хоть Конституцию почитал, генсек е…!
Хрущев смолчал. Георгий Максимилианович редко впадал в ярость, но когда это происходило, средства против него не было.
– Повязать меня этим хочешь? Слушай, ты…
Те слова, которые Председатель Совмина сказал первому секретарю, дворянин Маленков и знать бы не должен, если бы не воевал в гражданскую, а потом не командовал рабочими отрядами в схватках с троцкистами. Гимназическое образование и природные лингвистические способности довершили остальное.
– Пугать меня вздумал? – закончил он. – Я семнадцати лет пошел на гражданскую, а там быстро отучали бояться. Если ты хочешь отправить меня вслед за Лаврентием, у тебя это получится. Такая мразь, как ты, на все способна. Но я ни слова не скажу ни на каком пленуме, пока не объяснишь, зачем ты все это вытворяешь. И так объяснишь, чтобы я тебе поверил…
– Хочешь правды? – по-волчьи оскалившись, выкрикнул Хрущев.
– Не ори!
– Ладно!
Теперь первый секретарь говорил свистящим шепотом. Это давалось ему с трудом, ситуация была такая, что хотелось как раз орать, а лучше – стрелять. Пристрелить бы и этого за компанию с Лаврентием, да нельзя – если убить еще и Председателя Совета Министров, то переворот уже не скроешь. С Маленковым надо договариваться, кланяться, унижаться… Ну погоди, все это тебе отольется, припомнится, дай только срок!
– Вот тебе правда, – прошипел Хрущев. – Я спас твою шкуру вчера, и не только твою. Потому что два дня назад ко мне пришли.
– Кто пришел?
– Очень серьезные люди. Занимают крупные посты в нашей с тобой партии.
– Поименно… – тихо и яростно процедил Маленков.
– Хорошо же. Ты сам этого хотел. Называю. Товарищи Каганович, Микоян, Булганин и с ними маршал Жуков. И эти товарищи заявили мне, что партия мной недовольна. Будто бы я превысил полномочия, от имени всей партии договариваясь со Сталиным и сталинцами, то есть с вами, о разделе власти. И если я немедленно не прекращу предательскую деятельность Берии, они примутся за дело сами. Тебе объяснять, что это значит?
– Объяснять, – сухо сказал Маленков.
– Это значит, они сделали бы то, что не удалось в тридцать седьмом. За ними – партия, армия. Верховный Совет будет танцевать так, как они его за ниточки подергают. Меня и вас с Лаврентием сняли бы с постов, а потом кончили. И повернули бы страну по ленинскому пути. Понятно тебе? Или ты думаешь, СССР и военный коммунизм выдержит? Так я тебе скажу – не выдержит, и будет новый тридцать седьмой год, но теперь уже без Сталина, и полумиллионом покойников мы не отделаемся, теперь никто эту пьяную сволочь, партийных секретарей, останавливать не будет – некому их останавливать.[27] Понял наконец, куда вы со Сталиным со своим либерализмом страну завели? Надо было в тридцать девятом распускать к чертовой матери эту ВКП(б), а вы войны побоялись…
– Впервые слышу, чтобы ты, Никита, был против партии, – сухо усмехнулся Маленков.
– Я-то был, и если помнишь, я их немало порешил. И Москву, и Украину почистил так – лучше не надо. А вы меня в свою компанию взяли? Не взяли! Никита, мол, дурак, Никита клоун. Что мне оставалось? Я хотел разрулить все мирно, мягко – не вышло: пришли и потребовали. И я поступил по совету товарища Сталина. Помнишь, как он в тридцать восьмом говорил? Когда надо выбирать между злом и злом, попытка быть добрым обходится самой большой кровью. Тебя мне удалось отстоять, а Лаврентия – нет. Если бы дело до Германии было, может, и вышло бы, но в германском вопросе он свою антикоммунистическую сущность показал крепко. Пришлось его сдать. Я надеялся подержать его в тюрьме пару лет, а потом потихоньку выпустить, дать какой-нибудь невидный пост, и пусть живет себе… А он, видишь, по-другому решил… Лаврентия уже не вернешь, а если мы сейчас из-за него передеремся, ты представляешь, что начнется? Раскол в партии, раскол в стране, а у американцев забыл, сколько бомб на нас нацелено? Все пропадем, и партия, и страна…
Хрущев увлекся и говорил теперь в полный голос, горячо, торопливо. Маленков присел у стола, налил новую рюмку, задумался. Конечно, Никита врет, – но не может же он всегда врать! А сказанное им сейчас очень похоже на правду. Никто из тех, кого он назвал, не выразил недовольства происшедшим. А ведь все прекрасно знают – никакого «заговора Берии» не было, и быть не могло. Не тот Лаврентий человек, чтобы заговоры устраивать, он и так всего добьется, что ему нужно. А Хрущев – зачем ему брать власть так поспешно, с таким огромным риском для жизни? Если бы дело сорвалось, ему была бы вышка, без отсрочек и кассаций, по 58-1.[28] Нет, Никита не настолько любит власть, чтобы так рисковать. Любит, но не с такой силой. Пожалуй, все было действительно так, как он говорит: пришли и потребовали. И если за теми, кто пришел, стоит партия, то у него на самом деле не было выбора. Но арестовывать Берию на Политбюро, при том что эта компания была в большинстве и в партии, и в Совмине? Вечно этот хохол зубы через задний проход чистит…
– Раньше надо было о стране думать, – устало сказал Маленков. – Если думать о стране, то не хватать следовало Лаврентия, а, раз уж так вышло, снять его на Политбюро, как положено.
– А он бы нас, как Троцкого, да? – вскочил присевший было Хрущев.
Маленков поморщился.
– Ты хоть сам-то веришь тому, что мелешь? Подчинился бы он общему решению, никуда не делся. Оставили бы ему атомный комитет, и выполнял бы он задания партии и правительства, как всю жизнь их выполнял. Впрочем, тебе же хуже: посмотрю я, как ты будешь страной без Лаврентия управлять.
– А почему я, Георгий? – снова вскочил Хрущев. – Председатель Совмина – ты, вот ты и будешь управлять страной.
– Нет уж, уволь! Я не Лаврентий, прикрывать ваши голые задницы не стану. Взяли власть, извольте за все и отвечать.
– Ты говоришь не как коммунист…
– Да уж какой есть, – огрызнулся Маленков. – Как говорил товарищ Сталин: критикуешь – предлагай, предлагаешь – делай, делаешь – отвечай. Вот и отвечай, Никита, или пусть друзья твои партийные отвечают за все, что будет. Или ты не знаешь, в каком состоянии наша экономика? Мы начали проводить экономическую реформу, ты ее торпедировал в самом начале, и как теперь? Снова будешь глоткой брать, как в тридцатые? Так не выйдет, как в тридцатые. Если ты опять начнешь митинги устраивать, здесь уже не тридцать седьмой, а семнадцатый год будет.