Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс? - Валя Шопорова

– Потому что, дорогая, – ответила Хенси, вздыхая, слегка наклоняясь к девушке. – Ты беременна…

– Но я прекрасно себя чувствую, – возразила девушка и тут же осеклась, втягивая голову в плечи.

– Рада за тебя, – сухо ответила Хенси. – Но я постоянно курю, пью и дебоширю, – она едва заметно ухмыльнулась уголками губ. – Я не хочу, чтобы ты этим дышала, да и, сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы в тебя, в подобном положении, полетел стакан. Мне казалось, ты меня хорошо помнишь… – Хенси хмыкнула и сложила руки на груди, ожидая ответа.

– Помню, мисс Литтл, – тихо ответила девушка.

– Вот и умница. Надеюсь, ты меня услышала.

– Но этот этаж обслуживаю я…

– Обслуживай, сколько влезет, но ко мне не ходи. Понятно? – Хенси склонилась к ней ниже. В её глазах полыхала сталь, а в крови играла никотиновая ломка, била по нервам. – Или тебе нужны проблемы? – она сощурилась, впиваясь своим тяжёлым взглядом в девушку.

– Нет, мисс Литтл, извините…

– Всё понятно?

– Понятно, мисс, – кивнула запуганная, растерянная девушка. – Я попрошу кого-нибудь подменить меня.

– Умница, – хмыкнула Хенси. – Если мы договорились, можешь быть свободна.

Не дожидаясь, пока горничная отойдёт от двери, Хенси закрыла её, едва не ударяя девушку по лбу. Вздохнув, она прошла в спальню с невообразимо большой для одного кроватью, бросила сумку в кресло и стала искать сигареты, которые, как обычно, завалились на самое дно.

Закурив, насладившись несколькими глубокими затяжками, она сбросила мешковатую кожаную куртку, оставляя вещь валяться на полу, перешагнула через неё и пошла в ванную комнату, смыть усталость и пыль дороги.

Привычное умывание ледяной водой, намокшие на лицо, иссиня-чёрные, выкрашенные в темноту до самое сути, пряди чёлки; будильник на без двадцати четыре – всего пять часов осталось спать. Раздевшись до трусов, наконец-то оставшись в своём любимом виде, девушка рухнула на огромную постель, не расстилая её, обнимая подушку и зарываясь в неё носом.

Когда Хенси уже почти отошла в мир Морфея, её дремоту прервал отчётливый писк изнывающего механизма.

– Грёбанная железяка! – выругалась девушка, садясь на кровати, слишком резкими, грубыми движениями сдирая с протеза материал идеальной, почти настоящей кожи, отделяя его от остова своей руки.

Целых пятнадцать минут ей потребовалось на то, чтобы поставить «руку» на подзарядку и вернуться в постель, рухнуть, подобно подбитому солдату, закрывая глаза и пытаясь расслабиться, разгладить хмурую складку между бровей.

«Заряда протеза хватает на неделю, – говорил Ашот, устанавливая ей новую руку. – Но лучше заряжай его раз в три дня, чтобы точно не было непредвиденных обстоятельств».

Естественно, Хенси проигнорировала слова доктора, плюнув на предосторожности и, обыкновенно, дождавшись тех самых «обстоятельств», которые не оставят выбора и выхода.

«Жаль, – думала она, проваливаясь в нервный, нездоровый сон, который точно не обещал отдыха. – Жаль, что себя нельзя поставить на подзарядку, подсоединить на ночь к сети, а утром проснуться полной сил и живой…».

Тишина и темнота, предрассветная тревожная дымка и синтетический, не громкий, но назойливо-неприятный писк будильника. Хенси ищет его рукой, первой мыслью выступает разбить ненавистный механизм об стену и спать дальше, но девушка быстро вспоминает о своём «деле», отнимая помятое лицо от подушки и разлепляя совершенно не отдохнувшие, покрасневшие от недосыпа глаза.

Душ, приказ принести в номер завтрак, и побыстрее, скомканный приём пищи и вот она уже готова к выходу. Одевшись совершенно не по погоде и «не с плеча» – за время, проведённое в больнице, Хенси заметно похудела и потеряла в мышечной массе – она прихватила пакет, в котором хранилось то самое «дело», которое заставило её проснуться в такую рань, и покинула номер, нервно захлопывая дверь, едва не выдирая ручку с корнем.

Пять часов для зарядки протеза были слишком малым сроком, в идеале ему требовалось часов двенадцать, а лучше – сутки, но у неё не было столько времени. Всей душой надеясь на то, что «рука» не выйдет из строя в самый неподходящий момент, девушка спустилась в бар, который, на её радость, работал круглосуточно, с огромной переплатой купила бутылку любимого рома и покинула здание отеля.

На улице было зябко и мокро, туманно. Лёгкая кожаная куртка не грела, как не кутайся. Натянув ворот повыше, застегнувшись до конца, девушка побрела по пустынным улицам – за всё время ей встретились лишь четверо прохожих, двое из которых были дворниками.

Она знала, куда идти: путь был не близкий, но и не настолько далёкий, чтобы заставить её воспользоваться такси. Через полчаса, опоздав на семь минут к намеченному времени, она была на месте. Мост над Сеной – прекрасное место для прощания с прошлым и 4:27 на часах – идеальное время – время психов и поэтов, но Хенси не намерена была прыгать в эту мутную, кажущуюся слишком чёрной и зловещей воду. Это было всего лишь красивым жестом, идеальным прощанием.

Девушка вздохнула, потёрла озябшую ладонь и открыла бутылку, прикладываясь к ней, опустошая залпом на четверть. Ей хотелось напиться как можно быстрее, ощутить этот приятный «огонь» в своих замёрзших венах. Ром не заставил себя ждать…

Через минут десять Хенси уже прилично захмелела, она улыбалась, глядя в ночное небо, где ещё не было видно света рассвета, но он уже ощущался.

«Новый день, – думала она, впиваясь взглядом в низкие тучи. – Вот-вот настанет новый день, что ж, пора…».

Развернув свёрток, девушка достала оттуда урну с прахом – с прахом единственного друга и, пожалуй, единственного человека, который её на самом деле понимал.

«Но не срослось», – подумала она, ставя сосуд на широкие перила.

– Поверь, – тихо сказала она, – так будет лучше, – девушка вновь устремила свой взгляд в небо, щурясь, сжимая механическими пальцами горло бутылки. – Я спасла тебя, спасла от самого себя, – продолжала она странный диалог с тем, кто её уже никогда не услышит. – Если бы меня кто-то так спас, я была бы благодарна…

Она сделала долгую паузу, думая о чём-то своём, поднося бутылку к губам и делая большой, особенно горький и жгучий глоток, жмурясь.

– Но меня не спасли, – грустно констатировала она. – Даже я сама не смогла себя спасти. Поверь мне, Себастьян, я тоже хотела уйти, но старушка-смерть не хочет меня, не хочет, вот и всё! – она развела руками и пьяно рассмеялась.

Это выглядело ненормально и жутко, здоровый человек не мог так смеяться, не мог обладать таким взглядом, но Хенси и не претендовала на звание «здоровой», она просто была собой… Той собой, которой её сделала когда-то, растоптав на пустыре между гаражами, бросив гнить в мягких стенах психиатрической больницы, вынудив на убийство, во имя защиты своей уже несуществующей чести, отняв у неё последнюю надежду на счастье, когда она в него почти поверила…

– Просто, Себастьян, – продолжила Хенси. – Жизнь – это дерьмо, дерьмо и боль. Как-то так получается, что, если ты сам всё не испортишь, кто-то непременно тебе поможет. Может быть, ты имеешь право злиться на меня за то, что я отняла у тебя то, что ты называл жизнью. Имеешь право, – Хенси хмыкнула и сделала глоток. – Но, прошу, не снись мне. В призраков я не верю, а «духов памяти» мне и без тебя хватает…

Вновь воцарилась тишина, молчание. Спустя, наверное, минут пять, Хенси вновь заговорила, поднимая бутылку, как для тоста:

– Что ж, Себастьян, дорогой мой мальчик, выпьем же за твой покой, ты его заслужил!

Слишком широко, для подобной ситуации, улыбнувшись, девушка отпила рома, сделала слишком большой глоток, от которого горло начало щипать, и поднесла бутыль к урне.

– За тебя! За нас! За то, чтобы хоть кто-то обрёл этот пресловутый покой…

Она чокнулась с урной, не рассчитывая силу. Сосуд задрожал, «затанцевал» на месте, опасно наклоняясь. В самый последний момент девушка успела схватить его, удержать от падения в «чёрную бездну» Сены.

– Рано ещё, мой мальчик, – пьяно, слишком ласково сказала она, поглаживая бок урны. – Рано… Не нужно от меня убегать, я тебя и так отпущу, только поговорю с тобой по душам. Знаешь, – она вздохнула и вновь уставилась в ночное небо, – мне так не хватает наших разговоров и твоего наивного оптимизма… Ты был хорошим мальчиком, очень хорошим. Но тебе, отчего-то, с самого детства везло не на тех людей…

Она ещё долго что-то говорила, молчала и вновь говорила, смеялась, почти плакала, улыбалась и материлась, говорила добрые слова и ругала: себя, жизнь, всех.

Прошло не меньше часа прежде, чем всё было сказано, прежде, чем закончились слова и, казалось, кончились эмоции, которые, то накрывали Хенси с головой, то являлись самым недоступным дефицитом, самым недосягаемым.