Прогулки по Риму - Ирина Степановская

Наконец из толпы появился здоровый африканец. Одним коротким движением огромной руки он отбросил итальянку в одну сторону, Цезаря — в другую и спросил, обращаясь неизвестно к кому:

— Что здесь происходит?

Татьяна Николаевна только сумела беззвучно открыть рот. Но Цезарь мгновенно принял униженную позу и робко залепетал:

— Поль, Поль, прости меня! Я подарил этой даме цветок, а Надя поняла это неправильно…

Надя быстро высунулась вперед и опять заорала своим трескучим голосом:

— Все я правильно поняла, шелудивый пес! Стал клеить дамочку прямо на улице, хотя прекрасно знал, что сегодня я здесь работаю, как всегда, на тебя, лентяй! О Пресвятая Дева, за что ты подсунула мне этого Джима, этого негодяя?! А я еще бесплатно пою и кормлю его каждый день, словно настоящего больного!

После этой тирады огромный Поль дал Джиму-Августу сильный пинок под зад и сказал негромко несколько слов.

— Ты понял, негодяй? Ты уволен! — громко и злорадно закричала Надя.

Август опять поднялся и, словно трясущийся пудель на задних лапках, вытянулся перед хозяином:

— Поль, Поль, это недоразумение! Я заплачу тебе за этот цветок, когда у меня будут деньги! Дай мне поработать, Поль, еще хотя бы несколько дней!

Страшная черная рука опять потянулась к Джиму и крепко взяла его за горло.

— Полиция! — изо всех сил теперь закричала Татьяна Николаевна и, по русской привычке защищать всегда более слабого, кинулась на большого негра, закрывая Джима собой.

Толпа вокруг слабо заволновалась: одно дело было, когда между собой разбиралась цветочная мафия, и совсем другое — когда в драку вмешалась иностранка. Странная тишина, в которой слышалось только журчание фонтана, повисла над площадью. Из дальнего переулка показались голубые рубашки полицейских.

— Уходим! — шепнул Наде высокий Поль.

Та гордо хмыкнула Джиму в лицо, выдернула у Татьяны Николаевны из рук сломавшуюся в драке розу, швырнула ее на землю и растоптала обеими ногами. Поль странно уменьшился ростом и растаял в толпе. Надя последовала за ним. Все это заняло считанные секунды.

— Бежим! — Цезарь Август потянул Татьяну Николаевну в другую сторону, и они, просочившись сквозь толпу, ринулись в противоположный конец площади. Несколько минут они в темноте бежали проулками, снова куда-то в гору, пока не оказались на огромной пустой площади с освещенным итальянским флагом. Группа полицейских охраняла высокий подъезд мрачного прямоугольного здания. Если не считать полицейских, площадь была пуста, как и мраморные скамьи по обеим ее сторонам.

Полицейские внимательно на них посмотрели, но ничего не сказали.

«Хоть бы не арестовали», — подумала Татьяна Николаевна, но не сказала этого вслух. Странные события этого вечера и ночи переполняли ее, и она настолько устала, что готова была улечься прямо на одну из скамей.

— Ложись, если устала. Туристам можно, — угадал Цезарь ее мысли.

И она действительно легла, скинув туфли и с наслаждением вытянув ноги. Цезарь остался сидеть рядом с ней, потом, удостоверившись, что полицейские больше не обращают на них никакого внимания, подвинулся ближе и аккуратно положил ее голову к себе на колени.

«Он в этих джинсах сидел и на ступенях у церкви, и прямо на земле», — вспомнила Татьяна Николаевна, но не отодвинулась. От Цезаря исходил запах прачечной и старого белья, но ей было плевать на это.

— Кто эта Надя? — спросила она. — Твоя любовница? Она русская?

— Она не русская, она итальянка, — спокойно ответил Цезарь. Теперь он опять превратился в благородного изгнанника. — В Италии Надя — распространенное имя. Она моя жена, но мы не живем вместе уже давно. Она больна.

— Больна? Чем?

— Она сумасшедшая, — спокойно пояснил он. — Зовет меня Джимом и на дух не признает во мне душу великого Августа.

Татьяне Николаевне показалось, что она читает детскую книжку-перевертыш, в которой одну и ту же картинку можно рассматривать и как положено, и вверх ногами.

— У тебя паспорт есть? — спросила она.

— Ты что, из полиции?

— Нет, но, думаю, в нем написано, как все-таки тебя зовут: Джим или Цезарь.

— Тебе это важно? — В его голосе зазвучали тревожные нотки.

— Важно. С Цезарем интереснее.

Казалось, он успокоился и обрадовался одновременно. Светлые его глаза ласково блеснули во тьме. Он положил себе на колено ее руку и ласково погладил.

— Тогда не волнуйся. Я и есть самый настоящий Цезарь Август.

— Ты лечился в больнице?

— Бывало. Но каждый раз им надоедало со мной возиться. Меня объявляли симулянтом и выкидывали на улицу. Сломить мой дух им не удалось! — Цезарь выглядел гордым, произнося эти слова. Татьяна Николаевна вспомнила отвратительное лицо своего зятя, погубившего дочь из-за московской квартиры, и вздохнула.

Цезарь расценил этот вздох по-своему.

— Плохо, что меня выгнали. Теперь я не могу купить нам поесть. И Надя больше не станет меня кормить. Хотя она отходчивая, ты ее не бойся!

— Кем она работает? — спросила Татьяна Николаевна.

— Официанткой. А ночью, когда парни продают у фонтана цветы, она поит их кофе. Поль дает ей фургончик.

— Мне очень жаль, что ты подарил мне розу, — сказала Татьяна Николаевна. — Все ведь вышло из-за этого.

— Со мной никто так не разговаривал, как ты! — ответил Цезарь. — Все говорят, что я ненормальный, хотя врачи признали меня здоровым. Это все оттого, что я не хочу жить, как они. А ты веришь, что я здоров?

— Верю.

Цезарь аккуратно поднял ее, посадил на скамье и поцеловал ее руку.

— Надо идти. Утром я должен быть у церкви. Надеюсь, все-таки удастся заработать несколько монет.

— У тебя плохо получается, — сказала Татьяна Николаевна. — Ты просто сидишь там и читаешь книжку, а надо канючить и просить громко. Вот так: — Мадам, месье… Же не манж па сис жур… — Она воспроизвела знаменитую фразу из Ильфа и Петрова.

— Ты что, умеешь просить милостыню? — удивился Цезарь.

— Читала об этом. — Она не знала, как объяснить ему то, что знает чуть не с пеленок каждый наш соотечественник. Было бы глупо пересказывать ему весь роман. Поэтому бывший всесильный император встал со скамьи, так и не получив разъяснений. Он подождал, пока Татьяна Николаевна наденет туфли. Его город, совсем не такой, как в древние времена, но от этого не менее прекрасный, лежал перед ним. А император хотел есть до такой степени, что у него бурчало в животе на всю округу. Татьяна Николаевна вспомнила, что они так и не посмотрели обещанных львов, но ничего не сказала Цезарю. И они пошли.

Глава 8

Камеи

Выехав из Помпей, Лара очень скоро свернула с основной дороги, направившись к небольшому аккуратному зданию.

— Мы еще успеем побывать в магазине камей! — Она удивительно умела брать инициативу в свои руки. — Это фабрика итальянских гемм — единственная в мире. Все остальные предприятия лепят подделки! — В голосе у нее чувствовалась законная гордость.

Мне не интересна была фабрика камей, и тем более я ничего не собиралась покупать в магазине, но не хотелось подводить Лару. Она ведь пробыла со мной на жаре целый день, хотя обычные экскурсии длятся не более двух часов. Терпеливо ждала, пока я не насмотрюсь досыта и не влезу в каждую дырочку. И я понимала, что теперь мой долг — создать видимость деловой активности. Менеджер фабрики должен знать, что Лара поставляет ему потенциальных клиентов. Вошла я в салон с единственным желанием — выполнить добровольно принятые на себя негласные обязательства, разыграть интерес и выйти на волю как можно скорее. Однако обстановка в салоне меня неожиданно заинтересовала. Мастер, изготавливающий геммы, сидел тут же, в зале, и вручную, старинным способом, вырезал выпуклые женские головки из камня, добываемого тут же, у подножия Везувия. Был он немногословен, но вежлив.

— Смотрите сколько хотите, — пригласил он и придвинул поближе вертящийся стул.

Я села. Лара отошла к витринам и завела разговор со знакомыми продавцами.

Камеи были разных цветов: сероватые, розоватые, цвета слоновой кости. Мастер вырезал их, а потом вставлял в готовые оправы — золотые или серебряные. Оправы были круглые, овальные, совсем вытянутые и даже квадратные. Таким образом получались кольца, серьги, броши. Я наклонилась над бархатной подушечкой ниже — при всем разнообразии форм и оттенков рисунок профиля самой головки во всех изделиях выглядел совершенно одинаково. У всех камей были одинаково тоненькие и чуть приподнятые носы, как на портретах Рафаэля и Леонардо да Винчи. «Видна рука одного мастера», — объяснила мне потом Лара. Я вспомнила, что на тех пластмассовых штучках, что иногда под видом камей продаются в наших галантерейных магазинах, профили головок были словно вырублены топором. Здесь же мастер свободно вырезал тот тип женской красоты, какая была ближе ему.