Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

— Я просто мечтаю! — улыбнулся Алтунин.

— Не ерничай! — осадил его Ряботенко. — По нашим данным, у вас на Петровке, возможно, что и в самом МУРе, работает старый немецкий агент. Данные получены из разных источников, достоверность их высока, но мы не знаем ни имени, ни должности агента. Я так предполагаю, что сейчас он чувствует себя в безопасности. Война закончена, хозяева исчезли, пронесло, можно сказать. Но! — Ряботенко поднял вверх указательный палец. — Ни одна сволочь не должна уйти от возмездия! И, думаю, что не надо тебе объяснять, что у любой сволочи рано или поздно найдется новый хозяин! Скорее — рано. Союзники одной рукой подкармливают, — Ряботенко опустил руку и покосился на вскрытые консервные банки, — а в другой камень держат. Скажу тебе по секрету, что создание атомного оружия идет полным ходом. Не исключено, что американцы обнаглеют настолько, что осмелятся применить его где-нибудь, скорее всего — против Японии, чтобы напугать нас. Напугать, конечно, не напугают, потому что мы сами с усами, но всякая сволочь может питать надежды…

Слово «сволочь» у Ряботенко было синонимом слова «враг», в обиходе, как ругательное, он его не употреблял.

— Мы не можем подступиться к вам вплотную, потому что боимся спугнуть врага, — продолжал Ряботенко. — Да и непонятно пока, как подступаться, найти одного человека среди сотен без каких-либо признаков. Мы даже не знаем, кто он, — может быть, делопроизводитель, а, может, и сам начальник.

— Ну, это уж ты хватил! — Алтунин никак не мог представить комиссара Урусова в роли вражеского агента. — Начальник у нас, конечно, не сахар медовый, но чтобы комиссар третьего ранга…

— Власов генерал-лейтенантом был, — напомнил Ряботенко. — Сталин ему руку жал, Жуков о нем хорошо отзывался… Но это не помешало ему в подходящий момент проявить свою сволочную сущность. Мы, Вить, всех сволочей поймаем, ни одна не уйдет. По весне мы, конечно, увидим, кто где срал, но до весны еще дожить надо. Что — не знаешь такую поговорку? Я ее от деда своего слышал. Но хотелось бы, Вить, пораньше, особенно сейчас, когда в Москве копошится спецгруппа абвера, готовящая покушение на самого товарища Сталина!

— На товарища Сталина? — недоверчиво переспросил Алтунин.

— На товарища Сталина, — повторил Ряботенко. — Для некоторых война, оказывается, не закончилась. Ты про готовящийся парад знаешь?

— Вся Москва знает, — удивился вопросу Алтунин. — Солдаты целыми днями маршируют, готовятся, возле чернышевских казарм на днях поляков видел в этих, квадратных, как их…

— Конфедератках! — подсказал Ряботенко.

— Да, в конфедератках. А ты спрашиваешь, знаю ли я.

— Так вот, — лицо Ряботенко посуровело и стало каким-то другим, незнакомым. — Скажу тебе под большим секретом. По имеющимся у нас данным, вражеские диверсанты готовят покушение на товарища Сталина во время парада!

— Во время парада на Красной площади? — Алтунин попытался понять, насколько это правдоподобно. — Неужели?

— Именно так, — кивнул Ряботенко. — Мало им черного дела, им еще и политический резонанс нужен! И есть подозрения, переходящие в стойкую уверенность, что человек из вашей конторы связан с этими вот диверсантами. Я еще знаешь почему к тебе пришел? Мы подозреваем всех, а вот в тебе я уверен на все сто, потому что мы через многое прошли вместе. Был бы ты, Витя, фашистским прихвостнем, хоть раз бы да проявил себя там, на фронте… Были же возможности, верно?

— Были, — согласился Алтунин. — Конечно, я помогу, Коль. Ставь задачу.

— Найти врага. Срочно найти. Это дело из тех, которые еще позавчера надо было сделать. Связь со мной. Запиши телефоны…

— Я запомню, — сказал Алтунин, и Ряботенко продиктовал ему три номера.

— Если меня нет на месте, как оно чаще всего бывает, то назови фамилию и попроси оставить тебе два билета на завтрашний спектакль. Я срочно с тобой свяжусь. Ну, как только смогу.

— Два билета на завтрашний спектакль? — переспросил Алтунин.

— Очень удобные слова, — заметил Ряботенко, улыбаясь. — У окружающих не должно возникнуть никаких подозрений.

— В моем случае как раз возникнут, — проворчал Алтунин.

— Это ты напрасно, — оглядев хозяйские хоромы, гость скептически покачал головой. — Война еще оправдывала холостое бытие, но сейчас…

— Вот выловим всех сволочей — и женюсь! — шутя, пообещал Алтунин.

— На ком? — сразу же заинтересовался Ряботенко.

— Пока еще не знаю, но завтра найду, на ком, — Алтунин взял бутылку и разлил коньяк по тонконогим рюмкам, которые по такому торжественному случаю, как приход старого друга да еще с коньяком были извлечены из буфета. — А теперь давай выпьем.

— За тех, кого нет с нами, — вставая, провозгласил Ряботенко.

Выпили не чокаясь и сразу же налили по второй — за победу. Третий тост, по обычаю, был за Верховного Главнокомандующего, четвертый за встречу, пятый за то, чтобы сбылись мечты, а все остальные тосты отложили до следующей встречи, потому что коньяк закончился, а перебивать благородный напиток соседкиным самогоном не хотелось. Впрочем, по особому заказу Алевтина изготовляла и коньяк, точнее, нечто отдаленно похожее на коньяк. Настаивала первач на сушеной рябине, затем «заправляла» жженым сахаром (сахар у нее всегда водился) и добавляла немного дефицитнейшей ванили, которую покупала у знакомых спекулянтов. «Сахаром оно, конечно, дороже, чем чаем, — с гордостью говорила она, — но он вкус дает и в осадок не откидывается». Но, несмотря на все ухищрения, получавшемуся напитку до коньяка было далеко, как Алтунину до маршала. Цветом вроде похож, а как шибанет в нос самогонной ядренью, так сразу понимаешь, что напиток с расейских, а не с Елисейских Полей.

На следующий день, после утреннего совещания, майор Ефремов попросил Джилавяна с Алтуниным задержаться.

— Ну вот что, — начал он, переводя тяжелый взгляд с одного на другого. — По уму мне полагается развести вас в разные стороны, чтобы вы как можно меньше соприкасались по службе. Но у меня такой возможности нет, поэтому будете работать как работали. Ты, майор, не свирепствуй и зла не держи, а ты, капитан, так больше не делай… Черт! Чувствую себя воспитательницей детского сада! Короче говоря, — объяснитесь друг с другом и постарайтесь забыть о случившемся! Это приказ!

Приказ оказался как нельзя кстати. В своей новой роли Алтунину стоило поддерживать со всеми хорошие отношения и прикидываться простаком. Деятельным, усердным, но не слишком-то проницательным. К тому же, если рыба сорвалась с крючка, надо немного выждать, и только потом забрасывать наживку по новой. Он и сам хотел после совещания поговорить наедине с Джилавяном, а тут еще более удобный случай представился.

— Ты прости меня, Арменак Саркисович, — покаянно сказал он, глядя прямо в глаза Джилавяну. — Нечистая сила, как говорили раньше, меня попутала. Один засранец шепнул, что у тебя со Славкой-Черепом какие-то дела были, и сразу после этого я тебя вдруг в ресторане увидел…

— Что, позавидовал? — Джилавян неприятно искривил тонкие губы.

— Не без того, — признался Алтунин, вспоминая о том, как вчера Ряботенко сказал: «Поинтересуюсь я твоим Джилавяном». — Ты уж прости.

— А кто сказал про меня и Славку?

То, что подобный вопрос будет задан, сомнений не было, поэтому Алтунин заготовил подходящую легенду. Ссылаться на Левковича было бы неправильно. Правильнее сослаться на кого-нибудь из блатных, а в «конфиденты» Джилавяну выбрать какого-нибудь бандитского главаря из самых неуловимых. Четырежды судимый Вячеслав Паливода, прозванный Черепом за привычку к бритью головы, как нельзя лучше подходил на роль конфидента. Череп славился не только дерзостью, но и коварством. Самый тот типаж.

— Коля Стулов с Зацепы. Мы с ним на рынке столкнулись, поговорили…

— Ешкин кот! — не стесняясь начальника отдела, Джилавян ударил кулаком по столу. — И ты, Алтунин, с Колиных слов заварил эту кашу?! Ты разве не знаешь, что Коля с сорокового года не в себе, с тех пор, когда его в Таганской тюрьме на прав и ло поставить. [21]собирались? С него свои же урки теперь не спрашивают, потому что знают, что он того! — Джилавян остервенело крутанул указательным пальцем у виска. — А ты ему поверил?!..

Валить на Колю Стулова можно было без опасений — какой с дурачка спрос.

— Я погляжу, у тебя эта подозрительность начала в систему входить! — очень кстати вставил начальник отдела, довершая образ свихнувшегося на бдительности бывшего смершевца.