Стихотворения. Поэмы. Повести. Рассказы - Сергей Есенин

<1925>

«Отчего луна так светит тусклоНа сады и стены Хороссана?Словно я хожу равниной русскойПод шуршащим пологом тумана», —

Так спросил я, дорогая Лала,У молчащих ночью кипарисов,Но их рать ни слова не сказала,К небу гордо головы завысив.

«Отчего луна так светит грустно?» —У цветов спросил я в тихой чаще,И цветы сказали: «Ты почувствуйПо печали розы шелестящей».

Лепестками роза расплескалась,Лепестками тайно мне сказала:«Шаганэ твоя с другим ласкалась,Шаганэ другого целовала.

Говорила: «Русский не заметит…»Сердцу – песнь, а песне – жизнь и тело…Оттого луна так тускло светит,Оттого печально побледнела».

Слишком много виделось измены,Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Но и все ж вовек благословенныНа земле сиреневые ночи.

Август 1925

Глупое сердце, не бейся!Все мы обмануты счастьем,Нищий лишь просит участья…Глупое сердце, не бейся.

Месяца желтые чарыЛьют по каштанам в пролесь.Лале склонясь на шальвары,Я под чадрою укроюсь.Глупое сердце, не бейся.

Все мы порою, как дети,Часто смеемся и плачем:Выпали нам на светеРадости и неудачи.Глупое сердце, не бейся.

Многие видел я страны,Счастья искал повсюду.Только удел желанныйБольше искать не буду.Глупое сердце, не бейся.

Жизнь не совсем обманула.Новой нальемся силой.Сердце, ты хоть бы заснулоЗдесь, на коленях у милой.Жизнь не совсем обманула.

Может, и нас отметитРок, что течет лавиной,И на любовь ответитПеснею соловьиной.Глупое сердце, не бейся.

Август 1925

Голубая да веселая страна.Честь моя за песню продана.Ветер с моря, тише дуй и вей —Слышишь, розу кличет соловей?

Слышишь, роза клонится и гнется —Эта песня в сердце отзовется.Ветер с моря, тише дуй и вей —Слышишь, розу кличет соловей?

Ты ребенок, в этом спора нет,Да и я ведь разве не поэт?Ветер с моря, тише дуй и вей —Слышишь, розу кличет соловей?

Дорогая Гелия, прости.Много роз бывает на пути,Много роз склоняется и гнется,Но одна лишь сердцем улыбнется.

Улыбнемся вместе, ты и я,За такие милые края.Ветер с моря, тише дуй и вей —Слышишь, розу кличет соловей?

Голубая да веселая страна.Пусть вся жизнь моя за песню продана,Но за Гелию в тенях ветвейОбнимает розу соловей.

1925

Море голосов воробьиных,Ночь, а как будто ясно.Так ведь всегда прекрасно.Ночь, а как будто ясно,И на устах невинныхМоре голосов воробьиных.

Ах, у луны такоеСветит – хоть кинься в воду.Я не хочу покояВ синюю эту погоду.Ах, у луны такоеСветит – хоть кинься в воду.

Милая, ты ли? та ли?Эти уста не устали.Эти уста, как в струях,Жизнь утолят в поцелуях.Милая, ты ли? та ли?Розы ль мне то нашептали?

Сам я не знаю, что будет.Близко, а может, гдей-тоПлачет веселая флейта.В тихом вечернем гудеЧту я за лилии груди.Плачет веселая флейта,Сам я не знаю, что будет.

1925

Стихотворения двадцать пятого года

Несказанное, синее, нежное…Тих мой край после бурь, после гроз,И душа моя – поле безбрежное —Дышит запахом меда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,Но того, что прошло, не кляну.Словно тройка коней оголтелаяПрокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.И пропали под дьявольский свист.А теперь вот в лесной обителиДаже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?Все спокойно впивает грудь.Стой, душа! Мы с тобой проехалиЧерез бурный положенный путь.

Разберемся во всем, что видели,Что случилось, что сталось в стране,И простим, где нас горько обиделиПо чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было,Только жаль на тридцатом году —Слишком мало я в юности требовал,Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,Так же гнется, как в поле трава…Эх ты, молодость, буйная молодость,Золотая сорвиголова!

1925

Заря окликает другую,Дымится овсяная гладь…Я вспомнил тебя, дорогую,Моя одряхлевшая мать.

Как прежде ходя на пригорок,Костыль свой сжимая в руке,Ты смотришь на лунный опорок,Плывущий по сонной реке.

И думаешь горько, я знаю,С тревогой и грустью большой,Что сын твой по отчему краюСовсем не болеет душой.

Потом ты идешь до погостаИ, в камень уставясь в упор,Вздыхаешь так нежно и простоЗа братьев моих и сестер.

Пускай мы росли ножевые,А сестры росли, как май,Ты все же глаза живыеПечально не подымай.

Довольно скорбеть! Довольно!И время тебе подсмотреть,Что яблоне тоже больноТерять своих листьев медь.

Ведь радость бывает редко,Как вешняя звень поутру,И мне – чем сгнивать на ветках —Уж лучше сгореть на ветру.

<1925>

Синий май. Заревая теплынь.Не прозвякнет кольцо у калитки.Липким запахом веет полынь.Спит черемуха в белой накидке.

В деревянные крылья окнаВместе с рамами в тонкие шторыВяжет взбалмошная лунаНа полу кружевные узоры.

Наша горница хоть и мала,Но чиста. Я с собой на досуге…В этот вечер вся жизнь мне мила,Как приятная память о друге.

Сад полышет, как пенный пожар,И луна, напрягая все силы,Хочет так, чтобы каждый дрожалОт щемящего слова «милый».

Только я в эту цветь, в эту гладь,Под тальянку веселого мая,Ничего не могу пожелать,Все, как есть, без конца принимая.

Принимаю – приди и явись,Все явись, в чем есть боль и отрада…Мир тебе, отшумевшая жизнь,Мир тебе, голубая прохлада.

1925

Не вернусь я в отчий дом,Вечно странствующий странник.Об ушедшем над прудомПусть тоскует конопляник.

Пусть неровные лугаОбо мне поют крапивой, —Брызжет полночью дуга,Колокольчик говорливый.

Высоко стоит луна,Даже шапки не докинуть.Песне тайна не дана,Где ей жить и где погинуть.

Но на склоне наших летВ отчий дом ведут дороги.Повезут глухие дрогиПолутруп, полускелет.

Ведь недаром с давних порПоговорка есть в народе:Даже пес в хозяйский дворИздыхать всегда приходит.

Ворочусь я в отчий дом,Жил и не́ жил бедный странник…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .В синий вечер над прудомПрослезится конопляник.

1925

Прощай, Баку! Тебя я не увижу.Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.И сердце под рукой теперь больней и ближе,И чувствую сильней простое слово: друг.

Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!Хладеет кровь, ослабевают силы.Но донесу, как счастье, до могилыИ волны Каспия, и балаханский май.

Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!В последний раз я друга обниму…Чтоб голова его, как роза золотая,Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

Май 1925

Спит ковыль. Равнина дорогаяИ свинцовой свежести полынь.Никакая родина другаяНе вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь.И, пожалуй, всякого спроси —Радуясь, свирепствуя и мучась,Хорошо живется на Руси.

Свет луны таинственный и длинный,Плачут вербы, шепчут тополя.Но никто под окрик журавлиныйНе разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светомИ моей коснулась жизнь судьбы,Все равно остался я поэтомЗолотой бревёнчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,Вижу я, как сильного врага,Как чужая юность брызжет новьюНа мои поляны и луга.

Но и все же, новью той теснимый,Я могу прочувственно пропеть:Дайте мне на родине любимой,Все любя, спокойно умереть!

Июль 1925

Вижу сон. Дорога черная.Белый конь. Стопа упорная.И на этом на конеЕдет милая ко мне.Едет, едет милая,Только нелюбимая.

Эх, береза русская!Путь-дорога узкая.Эту милую, как сон,Лишь для той, в кого влюблен,Удержи ты ветками,Как руками меткими.

Светит месяц. Синь и сонь.Хорошо копытит конь.Свет такой таинственный,Словно для Единственной —Той, в которой тот же светИ которой в мире нет.

Хулиган я, хулиган.От стихов дурак и пьян.Но и все ж за эту прыть,Чтобы сердцем не остыть,За березовую РусьС нелюбимой помирюсь.

2 июля 1925