Русь и Орда - Михаил Каратеев

— То пустое, Тит Мстиславич! Не ведал ведь он, как жизнь-то сложится, когда такое писал. А ныне не проклянет, а благословит он с небес того, кто землю нашу родную спасет от Васькиной лихости!

Снова последовало продолжительное молчание.

— Ну, пускай бы даже мы почали оспаривать у Василея большое княжение, — вымолвил наконец Тит Мстиславич, — так ведь он с этой духовной отправится в Орду, и великий хан, без сумнения, укрепит его право. А нам эта тяжба головы может стоить. Сами ведаете, каков есть хан Узбек: коли сочтет нас виновными, выдаст Василею головой либо сам казнит.

— То истина, ежели Василей сможет показать ему духовную нашего родителя, — небрежно заметил князь Андрей.

— А почто не показать, коли она в его руках?

— Ну а вдруг она затеряется? Без нее-то дело о наследии зело спорное. И кто еще знает, на чью сторону станет царь Узбек.

— Вестимо, не на Василёву! — оживился Шестак. — Ведь ты, Тит Мстиславич, с ханом хорош. И коли заявишь свои права на карачевский стол, он тебе, а не кому иному ярлык даст! О Василее же он ежели чего и слышал, то лишь недоброе, от брянского князя. Да той худой его славе мы еще и от себя пособить сумеем.

— Хан ко мне милостив, — медленно сказал князь Тит, перед которым вдруг развернулись новые, его самого поразившие возможности. — Да вот только…

— Ну, чего ты еще нашел, Тит Мстиславич? — с жаром перебил Шестак. — Даст он тебе ярлык на большое княжение, как свят Господь, даст! А на Руси ханское слово все споры решает.

— Так-то оно так. Да ведь духовная все же в руках у Василея.

— То и лучше, что в его руках, — многозначительно промолвил Андрей Мстиславич. — Человек он молодой, в таких делах небрежительный… Сунет ее куда-нибудь, а после и сам не сыщет.

— Ну, это бабушка надвое гадала, — усомнился князь Тит, — а такое дело, какое мы затеваем, на авось негоже начинать.

— Ты мне поверь, братец! Я вещий сон видел намедни, а меня сны николи не обманывают, — почти весело сказал Андрей Мстиславич. — Потеряет ту духовную братанич наш!

— Ну а все ж, коли не потеряет?

— Потеряет, — уверенно повторил князь Андрей. — А ежели бы и не потерял, ты с ханом веди дело так, будто отродясь о ней и не слыхивал. Коли попадет она в руки Узбека, скажешь: знать не знал и ведать не ведал об этой духовной, потому и затеял тяжбу.

— Ты не сумневайся в этом, Тит Мстиславич, — горячо поддержал Шестак, — я тоже чую, что духовная нам помехой не будет. Решайся же! Один ты можешь спасти всех нас и всю землю Карачевскую от лихой беды, от Василёва беззакония! Тебя всем миром просим на великое княжение, а в случае чего и перед ханом, и перед всею Русью тебя поддержим. Молви только согласие свое. Ведь и честь, и богатство сами к тебе в руки просятся!

Тит Мстиславич, в душе которого врожденная порядочность еще боролась с соблазном, при напоминании о богатстве решился окончательно. Проведя ладонью по лбу, покрывшемуся испариной, он глухо вымолвил:

— Ну, коли так, согласен! Чего же делать-то будем?

— Не теряя дня, собирайся в Орду, — ответил Шестак. — Вези царю Узбеку подарки и проси ярлык на карачевский стол.

— Да ведь брат-то, Пантелеймон, жив еще!

— Ну и что с того? Ты Узбеку доведи, что, мол, карачевский князь, Пантелей Мстиславич, при смерти и дело о наследии надобно загодя решить, дабы после не приключилось смуты.

— А ежели хан о Василее спросит?

— Спросит аль не спросит, ты ему сам скажи: Василей-де шалый и желторотый хлопец и татарам наипервейший к тому же недоброхот. А наипаче напирай на то, что ты есть после князя Пантелеймона старший в роде; что ты сын родной первого карачевского государя, а Василей ему токмо внук.

— А ты что скажешь, брат Андрей?

Андрей Мстиславич минутку подумал, потом ответил:

— Мыслю я, что Иван Андреич дело говорит. Все мы тебя старшим почитаем и после Пантелеймона тебя хотим большим князем. Но только ехать тебе самому в Орду никак негоже: тотчас об отъезде твоем всем станет ведомо, и Карачев всполошится. Небось и дети малые догадаются, почто ты к хану поехал, как раз теперь, когда большой князь при смерти.

— Кто ж тогда поедет? — подозрительно покосился на брата Тит Мстиславич. — Ты, что ли?

— Зачем я? Мне ехать тоже не след. Мое родство с Гедимином может все дело испортить: хан, чего доброго, подумает, что мы для Литвы стараемся. А пошли ты в Орду вот хотя бы Святослава.

— Меня? — удивленно спросил молчавший до сих пор княжич Святослав Титович.

— Ну, тебя же! Ты зрелый муж, и голова у тебя разумная. Дело это не хуже кого другого обделаешь, а о том, что ты к хану поехал, в Карачеве никому и вдомек не станет.

— То истина! — обрадованно воскликнул князь Тит, которому не очень хотелось самому тащиться в Орду и унижаться перед ханом. — Собирайся в путь, Святослав, тебе вверяем мы судьбы наши!

— Чту волю твою, батюшка, и клянусь, что доверие твое и дяди Андрея оправдаю, — вставая и кланяясь, ответил польщенный княжич.

Андрей Мстиславич благосклонно улыбнулся племяннику и ласково похлопал его по плечу. Он знал, что дело попало теперь в надежные руки. Тит Мстиславич был простоват и по-своему честен. Невзрачный на вид Святослав был, наоборот, далеко не глуп, хитер и упорен. Он завидовал Василию и ненавидел его, как только человек, обиженный природой и судьбой, может ненавидеть их общего баловня. Возможность собственными руками сокрушить Василия наполняла его восторгом, не говоря уж о том, что, удачно выполнив возложенную на него задачу, он, как старший сын Тита Мстиславича, и себе самому обеспечивал в будущем большое княжение.

«Этот будет стараться не за страх, а за совесть, — удовлетворенно подумал Андрей Мстиславич, глядя на сияющего племянника, — и от Василея он меня избавит. А от иных я и сам избавиться сумею».

— Ну, добро, — сказал Тит Мстиславич, — в Карачеве, стало быть, я сяду. Ты, Андрей, из Звенигорода, вестимо, перейдешь в Козельск. А с Василеем все же мы как сделаем? Оставить его вовсе без удела, по мне, негоже, да и хан на это едва ли согласится…

— Да что на него смотреть, на Ваську скаженного!? — воскликнул Шестак. — Пускай ладится куда хочет! А хану его можно так расписать, что не токмо без удела — без головы его оставит!

— Ну, это ты позабудь, боярин! Я такого греха на душу не приму, да и другим не позволю. Помни, что в Василее тоже течет кровь черниговских князей, и не пристало нам пускать его по миру! Как мыслишь ты, князь Андрей, не дать ли ему Звенигород?

— Звенигород, брат дорогой, я хотел бы тоже за собой оставить. Сам ведаешь, двое сынов у меня. Федору, по смерти моей, Козельск бы остался, а Ивану Звенигород.

Скупой Тит Мстиславич при этих словах сильно помрачнел, но понял, что при сложившейся обстановке отказать брату нельзя, и потому, скрепя сердце, сказал:

— А Василею в таком разе что же мы выделим?

— Василею можно Елец отдать.

— Вишь, твоим сыновьям два лучших удела, а моим что же останется, коли Елец Василею отдадим?

— Как что останется? Побойся Бога, брат! Святослав по тебе Карачев наследует, Ивану дашь Болхов, Федору — Мосальск.

— А Роману что?

— Да ведь Роману-то и десяти годов нету! Дашь ему Кромы, когда подрастет. Только и Елец, без сумнения, твоим будет, ибо Василей по гордыне своей навряд ли согласится на что иное, опричь большого княжения. Скорее всего набуянит он тут, и придется ему уносить от ханского гнева ноги куда подале.

— Ну, ин ладно, на том и порешим. Только вот я о чем думаю: что ежели помрет брат Пантелеймон прежде, чем ярлык у нас будет? Ведь тогда Василей заступит на карачевский стол, и мы тому помешать никак не сможем.

— Зачем мешать? Пускай его заступает. А когда вернется Святослав с ярлыком, попросим его честью из Карачева. Не станет же он с царем Узбеком воевать!

— Оно так, да все ж лучше бы по-хорошему сделать, без драки. Василей-то больно горяч.

— Обойдется. Время есть, еще что-нибудь надумаем. Вестимо, лучше бы пожил Пантелей Мстиславич до возвращения Святослава. Тогда дело куда проще бы сделалось.

— Не пришлось бы еще нам Василею крест целовать!

— Коли о том речь зайдет, отказываться покуда нельзя, но и целовать негоже. Будем чем ни есть отговариваться.

— Ну, ладно, значит, на том и стали! Наливай, Святослав, кубки. Выпьем за удачу дела нашего, и да поможет нам Господь!

Собеседники еще долго сидели в трапезной, обсуждая второстепенные вопросы, стараясь предусмотреть все и наставляя Святослава Титовича, как вести дело с ханом и что ему говорить. Наконец, когда во дворе пропели вторые петухи, все встали.

При выходе Андрей Мстиславич, как бы невзначай, обратился к Шестаку с вопросом:

— А ведомо ль тебе, Иван Андреич, где сейчас хранится отцова духовная?